Разумеется, пытаться понять мою Мать никогда не представлялось разумным делом. Она ревностно ухаживала за часовней и даже развлекала Птахнемхотепа забавными замечаниями о ней, чем добивалась того, что Он терпел все это — Она отпускала ужасные шутки вроде того, что чувствует Себя в полной безопасности под охраной Своих четырех Каноп! — но притом что Она действительно следила за часовней после Его смерти, вскоре после того, как умер я, Она решила (конечно же, еще тогда, когда я лежал в солевом растворе), что Мененхетет-четвертой-жизни, то есть его мумия, саркофаг и сосуды должны быть, по какому-то странному велению Ее сердца, перенесены в ту же неприглядную гробницу, куда Она собиралась поместить меня. Однако, замечу, многое изменилось в Ее жизни после смерти Птахнемхотепа.
К концу жизни Он очень состарился. С годами мой Царственный Отец стал терять ту привлекательность черт, что так выделяла Его среди прочих мужчин, и Его щеки тяжелели, а шея утолщалась. Он неизменно пребывал в унынии. На Шестнадцатом (и предпоследнем) Году Его Правления открылось, что некоторые гробницы древних Фараонов в Западных Фивах осквернены. Дерзость грабителей была унизительна для Него. Казалось, они чувствуют себя в полной безопасности от гнева любого Фараона — живого или мертвого. С мумии Себекемсефа возрастом в несколько сот лет сорвали все украшения и драгоценности, равно как и с мумии Его Царицы. Когда виновников поймали (и ими оказались рабочие Города мертвых), Птахнемхотеп обнаружил, что в грабеже замешаны и многие Его чиновники. Правители Западных и Восточных Фив обвиняли друг друга. Допросам не было конца. Нес-Амон (выживший в качестве Верховного Писца после того, как его надежды на более высокую должность были похоронены Хемушем) был даже послан в Фивы, чтобы вести запись разбирательства.
То был год, когда Птахнемхотеп стал стареть так заметно. А я почувствовал влечение к моей Матери, которое оказалось так трудно обуздать, что я знал, что оно возродилось во мне из-за присутствия Ка неродившегося ребенка Мененхетета. Когда моя Мать также оказалась под воздействием этих страстей, мы стали ощущать на себе то же благословение Богов — или то было презрение? — что Нефертари и Аменхерхепишеф.
Именно тогда, за шесть месяцев до Своей смерти, мой Отец возвысил Амен-Ка, сделав его Своим соправителем. Он даже дал моему брату имя Рамсес Девятый, Хепер-Маат-Ра, Сетепенра Аменхерхепишеф Мери-Амон. Так я был лишен своего права первородства, если так можно назвать мои мало основательные притязания, учитывая, как я был зачат. Но даже в тот год, сразу же после смерти Птахнемхотепа (как же рыдала моя Мать на Его похоронах!), моему брату, которому исполнилось всего десять лет, пришлось справляться с еще более громким позором, чем ограбление склепа Фараона Себекемсефа.
Открылось, что многие десятилетия остававшаяся тайной гробница Рамсеса Второго, расположенная высоко в скалах (в чрезвычайно труднодоступном месте, путь к которому Усермаатра однажды показал Своему Первому Колесничему), также разорена. Взлому подверглась и гробница Его Отца, Сети Первого. Остался ли хоть один Фараон, в чьей усыпальнице не побывали грабители? Бедный мой брат! Среди всеобщей растерянности и смятения, когда повсюду было неспокойно, Он как раз праздновал в Мемфисе Свое десятилетие, а в это время из Фив пришло известие, что чужеземцы из Западной пустыни захватили город. Хемуша (о котором я никак не могу думать как об Аменхотепе) шесть месяцев держали в заложниках и пытали. Когда наконец его освободили, он выглядел не лучше немощного старика. Амен-Ка пробыл на троне еще два года и умер. Когда Его не стало, тогда окончились и все царские права для меня и Хатфертити. Внучатый племянник Рамсеса Третьего стал Рамсесом Одиннадцатым, а вскоре после этого я умер. Не знаю, как это случилось. Ни одна картина не желала вырисовываться в моей голове. Я не мог даже положиться на предательскую память Мененхетета. Тем временем на стене появились иные образы. Теперь я стал очевидцем совершенно поразительного явления. Я начал наблюдать правление тех, кто пришел после меня. Они прошли перед нашими глазами. Первым из этих странных правителей был новый Верховный Жрец по имени Херихор. Он правил в Фивах, и Две Земли оказались еще более разделенными. Затем пришел сириец или кто-то в этом роде, по имени Несубанеджед, и он правил Нижним Египтом от Мемфиса до Пи-Рамсеса у Великой Зелени.
В эти годы взломы гробниц Фараонов стали столь же обычным делом, как чума, и чиновники чувствовали себя такими беспомощными, что, одержимые отчаянием, они перемещали Царские тела, покуда Усермаатра не оказался в одной гробнице с Сети Первым. Однако, когда в Их внешние покои снова проникли воры, оба Фараона вместе со Своими женами были перенесены в гробницу Аменхотепа Первого, а вскоре жрецам пришлось спрятать немало Царских тел к западу от Фив в общей могиле, не имевшей никаких обозначений. В такой темной яме среди скал покоились Яхмос и Аменхотеп Первый, Тутмос Второй и Тутмос Великий, Который был Третьим, Сети Первый и Рамсес Второй и многие другие, уложенные рядышком, как выводок мертворожденных зверей. Я не мог поверить тому, что видел. Стена представляла нам такие виды, которые даже мой прадед не осмелился бы вообразить. Разумеется, тягостный вид этих Фараонов, извлеченных из Их гробниц, заставил мой Ка ощутить себя бездонной ямой, в которую погружались Их каменные тела, и мне оставалось гадать — не пропали ли теперь Две Земли и не лишились ли они своего основания?
Все это время Ка Мененхетета не сказал мне ни слова. Однако я видел, как он улыбается всему, что проходило перед нами, и задумался о том, сколько из этих картин вышло из его сознания? Затем я вспомнил свою собственную мумию — плохо забинтованную, с прорванной и открывшей доступ личинкам червей тканью на ноге, и мною овладело уныние. Я все еще не мог вспомнить, как умер. Чем больше я старался, тем меньше видел на стене и удивлялся, почему так уверен, что как-то ночью меня убили в пьяной драке.
Размышляя над этим, я на мгновение снова увидел ту самую пивную, которая промелькнула перед моими глазами в час, когда я лежал в чудесной комнате, на полу которой была нарисована рыба, и мне снова привиделся Дробитель-Костей, готовый начать свою пьяную драку. Как бы сильно мне ни хотелось узнать о собственной смерти, мне не пришлось больше следовать за превратностями собственной судьбы, но вместо этого я оказался свидетелем многих перемен в жизни Дробителя-Костей и Эясеяб. Хотя сперва я подумал, что мне это не будет любопытно, вскоре я заинтересовался. Ибо предо мной быстро промелькнуло многое. Их лица стали быстро стариться вскоре после того, как Дробитель-Костей был назначен Начальником Царской Лодки в качестве вознаграждения за то, что охранял меня в то утро, когда войска Хемуша захватили Дворец.
Руль Царской Лодки был, однако, не подходящей для него должностью. Дробитель-Костей был неотесан для Царской службы. Так что его перевели на другие работы. Вскоре он стал соскальзывать все ниже и закончил тем, с чего начал: человеком, который пил слишком много, а напившись, буянил даже с Эясеяб, ставшей его женой.
И все же Эясеяб любила его так преданно и сильно каждый день их совместной жизни, что, возможно, даже получила награду от Маат. Для Дробителя-Костей во второй раз в жизни наступило время процветания. Он отправился к Мененхетету, чтобы просить у него работу, и нашел ее. Мой прадед искал человека достаточно свирепого, чтобы служить посредником между грабителями из их деревни в Западных Фивах и им самим.
Дробитель-Костей стал столь полезным в этом деле, что вскоре Эясеяб смогла оставить работу у моей матери и на немалые богатства, добытые его трудами, купить дом на Западном берегу Фив. У них родились дети, и моя бывшая нянька могла бы стать уважаемой госпожой с собственной семейной усыпальницей в Городе мертвых, но после смерти Мененхетета Дробитель-Костей стал неосторожен и был взят под стражу, как один из разбойников, ограбивших гробницу Усермаатра. Вскоре его казнили, а тело бросили в безымянную могилу.
Эясеяб так и не удалось разыскать его тело. Она вернулась в Мемфис и снова стала работать у моей матери Надзирательницей за Всеми Служанками. И вот в одну из ночей, верная клятве, данной своему мужу, она выскользнула из дома и отправилась в Город мертвых. Среди картин, вспыхивающих на стене, я увидел, как бесстрашно она держалась при встрече с призраком — тем самым бродягой с чудовищно зловонным дыханием, которого я встретил, возвращаясь в свою гробницу. Для Эясеяб это была ужасная встреча, но она не убежала, а дождалась, покуда призрак, изрыгая проклятия, не убрался прочь, продолжив свой ночной дозор. Тогда она похоронила маленькую фигурку, изображавшую Дробителя-Костей, которую сама вырезала, прямо напротив входа в мою гробницу. Ибо клятва, которую она прошептала Дробителю-Костей на ухо, состояла в том, что, если его тело бросят в безымянную могилу, она сделает похожую на него фигурку, отыщет гробницу Мененхетета и похоронит ее подле того места. Я чуть не разрыдался, когда подумал о преданности моей старой няньки, а также обнаружил, что мой Ка сохранил Сладкий Пальчик, ибо он также помнил ее.
