арпинца, согласился его давнишний друг, квесторий Гай Кассий Сабакон. Сенат утвердил его назначение.
Глава девятая
Предложение Пангея. – Наступление Аквилия. – Последние сражения. – Ювентина, Амадок, Лабиен. – Путь к спасению
Пангей и его отпущенник Амадок, после того как стало известно, что римляне разгромили и уничтожили кимвров в Транспаданской Галлии, стали готовиться к отъезду из Триокалы. Несмотря на громкую победу восставших под Имахарой, оба уже не верили в благоприятный для восставших исход борьбы. Пангей в это время уже меньше, чем раньше, занимался торговлей. Главным занятием его стало ростовщичество. Он размещал свои деньги в меняльных конторах Гераклеи и Селинунта под хорошие проценты. В Гераклее Пангей сблизился с бывшим претором Луцием Лукуллом, который после своего изгнания из Рима также увлекся ростовщичеством и быстро превратился в крупного денежного воротилу. Пангей познакомился с Лукуллом еще в позапрошлом году, когда тот держал в осаде Триокалу. Теперь римский изгнанник казался ему очень надежным партнером, и он большую часть своих денег доверял именно ему.
В Термах Селинунта находился корабль Пангея. Предусмотрительный кормчий еще в мае приказал гребцам и матросам вытащить его на берег, и жестокие летние бури не причинили ему существенного вреда; сломанную напором ветра мачту быстро заменили на новую, днище и борта судна хорошо просмолили. Гребцы (все из афинских бедняков) за полтора года пребывания на острове истосковались по родине. Пангей исправно платил им жалование и обещал сверх того наградные по возвращении в Афины. С появлением в Сицилии консульских легионов и кормчий, и гребцы все чаще стали напоминать молодому хозяину, что пора возвращаться к аттическим берегам.
– Вот и наступил конец освободительной войне рабов, – обреченно вздыхал Пангей. – Теперь римляне все свои силы бросят в Сицилию. А ведь был момент, когда и я поверил предсказанию Афиниона, что он станет владыкой на острове. Уж как все хорошо складывалось! Когда кимвры и тевтоны двинулись на Рим, я был почти уверен, что Вечному городу пришел конец.
– Мемнон, конечно, доказал, что он превосходный военачальник, но теперь он способен лишь затянуть войну, – с сожалением сказал Амадок.
– Ты прав, ты прав, – в задумчивости, как бы про себя, бормотал Пангей и внезапно заявил: – Я должен поговорить с ним.
– С кем? – удивился фракиец.
– С Мемноном. Он должен позаботиться о безопасности Ювентины, если действительно любит ее.
– Ты хочешь уговорить его, чтобы он отпустил ее с тобой? – еще больше удивился Амадок.
– Вот именно.
– Как-то я передал тебе слова Мемнона, чтобы ты держался подальше от его жены, – напомнил Пангею отпущенник.
– Это было давно, – проговорил Пангей, все больше укрепляясь в своем решении. – Мне кажется, он должен согласиться с моими доводами, хотя они придутся ему не по душе… Что будет с Ювентиной, когда он потерпит поражение и сам погибнет? Я скажу ему об этом прямо.
– А если он придет в ярость от твоего предложения? Не забывай, этот малый был пиратом и гладиатором. Как я заметил, характер у него отнюдь не эллинский…
– Не изрубит же он меня на куски.
– Знаешь, господин, – немного подумав, сказал Амадок, – если ты не против, я сам поговорю с ним обо всем… Меня он знает в лицо и, кажется, неплохо ко мне относится, а тебя он в глаза не видел.
Пангей в раздумье потер лоб рукой.
– Это верно. У меня никогда не было большой охоты знакомиться с ним.
– Итак, ты согласен.
– Пожалуй… Лучше будет, если сначала ты с ним побеседуешь. Думаю, что потом он сам пожелает встретиться со мной… А я тем временем съезжу в Термы и поговорю с Ювентиной.
Амадок покачал головой и усмехнулся.
– Боюсь, что с нею у тебя будет более бурный разговор, чем у меня с Мемноном.
– Эта упрямица должна, наконец, понять, что она в большой опасности и погибнет, если останется в Сицилии, – возразил Пангей
– Ты мне рассказывал историю этой женщины, и я понял, что любовь ее к этому парню нешуточна.
Пангей трепетно вздохнул.
– Да, это следует признать, – сказал он. – Но ведь и я ее люблю… так люблю, как никогда не полюблю другую. И я не могу покинуть Сицилию, зная, какая участь ждет ее здесь. Вся надежда на Мемнона. Скажи ему… Впрочем, ты сам найдешь нужные слова, чтобы убедить его, мой Амадок!
– Постараюсь.
После этого разговора Пангей оседлал коня и выехал в Термы Селинунта в сопровождении четырех вооруженных матросов с «Кибелы».
Амадок же отправился в царский дворец, думая, что Мемнон находится там, но по пути встретил однорукого Гермия, сына казначея Эргамена, который сказал ему, что первый стратег с самого утра проводит смотр войскам на равнине между Триокалой и Алларой.
– Разве ты не слышал, что консул Аквилий идет на нас? – спросил Гермий. – Наши лазутчики предупредили, что римляне получили подкрепления из Италии и поэтому осмелели. Но ничего! Мы им зададим, как и прошлым летом. Завтра все, кто способен носить оружие, отправляются в поход…
Амадок вышел из города и остановился на каменных ступенях спуска, начинавшегося у Гераклейских ворот. Отсюда хорошо была видна вся равнина, простиравшаяся перед крепостью. Посреди равнины громадным четырехугольником был возведен лагерь, обнесенный рвами и частоколом.
Лагерь был построен по римскому образцу. Мемнон внял советам многих опытных в военном деле людей держать солдат в одном лагере, а не в двух или в трех и даже в шести, как это было раньше. Это облегчало управление войском, делало собранных в одном месте людей более сплоченными и организованными.
Смотр, который первый стратег провел в последний день гекатомбеона (15 августа), спустя почти месяц после известия о победе римлян над кимврами в битве у Верцелл, показал, что войско восставших численностью в тридцать тысяч пехоты и пять тысяч всадников находится в отличном состоянии.
Мемнон придирчиво проверял каждый легион, каждый манипул, каждую турму и остался доволен: все воины, пешие и конные, были прекрасно подготовлены. В обозах тоже был полный порядок. По окончании смотра Мемнон обратился к воинам с речью, в которой выразил свою удовлетворенность их рвением, организованностью и дисциплиной.
– Прошло то время, – говорил он, – когда вы были плохо вооружены и недостаточно обучены, когда ваша беззаветная храбрость оказывалась бесполезной перед более высоким боевым мастерством и лучшим вооружением наших врагов. Теперь у вас есть все необходимое, чтобы бить их в открытых сражениях. Завтра мы отправляемся в поход навстречу консульским легионам. Это те же самые легионы, которые уже познали вашу силу в сражении у Мессаны и обратились в бегство под Имахарой. Недавно консул Аквилий получил подкрепления из Италии, но это не римляне, а италийские обыватели. Они уже не раз бежали от вас, потому что у них нет желания сражаться и умирать за чужие интересы. Они не устоят перед вами, если вы, вступая в бой, будете помнить, что сражаетесь за свою свободу и свои человеческие права, которые хотят у вас отнять и вновь заковать вас в цепи позорного рабства. Я уже много раз говорил вам и повторю: лучше мужественно умереть, чем влачить подлую жизнь невольника. Других слов, чтобы прибавить вам мужества и отваги, у меня для вас нет.
Громовой клич и бряцанье оружия раздались в ответ на эту безыскусную, но понятную всем речь первого стратега.
Колонны воинов, колыхая лесом копий, организованно покидали равнину, возвращаясь в лагерь.
Мемнон в сопровождении стратегов отправился в крепость, где он назначил военный совет.
Амадок, поджидавший александрийца у Гераклейских ворот, громко его поприветствовал.
– Привет и тебе, Амадок! – ответил Мемнон, замедлив шаг.
– Мне необходимо поговорить с тобой, – быстро подойдя к нему, сказал Амадок.
– Что-нибудь важное? – бросил Мемнон на фракийца вопросительный взгляд.
– Я не стал бы беспокоить тебя по пустякам. Но сейчас ты занят. Не уделишь ли мне немного времени сегодня вечером?
– Хорошо. Жду тебя во дворце перед самым закатом…
Термы Селинунта уже больше года были местом излечения
