и отдыха раненых и больных триокальских бойцов. Пока в областях Триокалы и Гераклеи происходили военные действия, более или менее состоятельные жители Терм, напуганные размахом восстания, покинули городок. В нем осталось не более трехсот жителей, которым некуда было бежать от опасностей войны. В основном это были бедные служители при банях и владельцы небольших земельных участков в окрестностях городка, где они выращивали овощи и фрукты, пользующиеся большим спросом в мирное время при наплыве отдыхающих.
После того как Лукулл снял осаду Триокалы и покинул Сицилию, а претор Сервилий потерпел поражение у реки Канны, Афинион посетил Термы и решил превратить их в здравницу для своих воинов, потратив на это немалые суммы денег. Он привлекал в Термы врачей, массажистов, банщиков, обещая им безопасность и хорошее вознаграждение. Очень скоро в городке забилась жизнь: заработали бани и прочие заведения, какие были до войны. В минувшее лето здесь было довольно оживленно и весело. Термы посетили тысячи восставших. Беглые рабы вкушали там удовольствия праздной жизни, которые раньше доступны были только их господам.
Ювентина вместе с Ионой, Веледой и двумя возлюбленными Афиниона обосновались в большом брошенном доме богатого сицилийского грека, который бежал из Терм, как только восставшие стали полными хозяевами в западной части острова. Дом стоял неподалеку от моря. Вблизи него были горячие купальни, работавшие почти ежедневно.
Аталанта и Стримона, когда пришла печальная весть о гибели киликийца, погоревав, решили вернуться в Эмпорий Сегесты, откуда их взял с собой киликиец четыре года назад, уходя в поход к Лилибею.
После их отъезда Ювентина, Иона и Веледа еще больше сдружились. Мемнон, Эвгеней и Думнориг в последние два месяца часто их навещали. Это время прошло без военных тревог. Потом пришло известие о поражении кимвров, и стало ясно, что развязка близка. Женщины, как могли, крепились и при встречах с мужьями старались быть веселыми, скрывая свой страх перед будущим.
О том, что консул Аквилий двинулся в поход на Триокалу, подруги узнали вечером последнего дня гекатомбеона, когда неожиданно появился Пангей, сообщивший им эту тревожную весть.
Ювентина не видела Пангея с тех пор, как они расстались в Катане, и поначалу обрадовалась встрече, но когда они вышли из дома, чтобы прогуляться по берегу моря, тот завел неприятный для нее разговор о своем отъезде из Сицилии, особенно когда стал обрисовывать ей безнадежную ситуацию, в которой теперь оказались восставшие, а затем прямо предложил ей на следующий же день пуститься вместе с ним в плавание к берегам Аттики, сообщив, что Амадок уже ведет об этом переговоры с Мемноном.
Ювентина рассердилась не на шутку.
– Как ты мог пойти на такое? – вскричала она, покраснев от гнева. – Это же подло искушать благородного человека, который, конечно же, ради меня согласится на твое предложение. Только я ни в коем случае не оставлю его. Погибнет он, погибну и я – так я решила уже давно…
И Пангей понял, что Ювентина потеряна для него навсегда.
– Ради всех богов, прости меня! – смиренным тоном проговорил он. – Все, что я сделал, продиктовано одной любовью к тебе…
Но Ювентина не стала его больше слушать.
– Уезжай, Пангей, – холодно сказала она. – Тебе незачем рисковать, дожидаясь, когда римляне зажмут Триокалу в кольцо осады и начнут свои расследования, выискивая участников и пособников восстания. Это не твоя война… Прощай!
Ювентина, вернувшись в дом, стала торопить подруг с отъездом в Триокалу.
Они отправились в путь верхом на мулах в сопровождении двенадцати всадников, выделенных Мемноном для их охраны.
В Триокалу женщины приехали во вторую стражу ночи. Ювентина, оставшись наедине с Мемноном, рассказала ему о своей встрече с Пангеем.
Мемнон признался ей, что имел разговор с Амадоком и договорился с ним о том, что корабль Пангея, если позволит погода, доставит ее в Грецию или на Крит, в Кидонию, по ее выбору.
– Нет, нет, пусть Пангей оставит нас в покое, – решительно заявила Ювентина. – Обо мне не беспокойся, думай только о том, как разбить римлян. Я уверена, что ты одержишь победу…
Десять легатов, посланных консулом Аквилием на юг Италии, чтобы они произвели там воинский набор, в течение двух месяцев собрали более десяти тысяч солдат. В значительной части своей это были люди старших возрастов – опытные воины, участники многих войн, которые вели римляне последние два десятка лет во Фракии и в Галлии. Они проходили военную службу в качестве римских союзников, но храбростью и вооружением не уступали легионерам. От сицилийских городов консул получил около десяти тысяч гоплитов, пращников и стрелков из лука. Он еще надеялся на то, что Марий, друг и коллега его по должности, добьется от сената, чтобы в Сицилию прислали хотя бы два легиона из тех, которые вернулись в Рим после одержанной ими победы над кимврами.
Впрочем, Аквилий не склонен был сидеть сложа руки, дожидаясь подкреплений из Рима. Теперь у него было войско общей численностью в тридцать пять тысяч человек, и он, не теряя времени, повел его от Центурип прямым путем к Триокале. Он намеревался пройти к ней по дорогам, связывающим Агирий, Ассор, Энну и Анкиру. Во все эти города, обложенные повинностями военного времени, он разослал приказы о наборе солдат. Поступая таким образом, консул намеревался довести численность своей армии до пятидесяти тысяч воинов. С таким войском он надеялся разбить врага под самыми стенами Триокалы и потом зажать город в железные тиски осады.
Мемнон, получая донесения от своих конных разведчиков, делавших далекие рекогносцировки в восточные области острова, узнал о движении консульского войска от Мессаны, когда оно уже подошло к Агирию. Разведчики докладывали, что в Агирии консул присоединил к легионам до двух тысяч горожан, способных носить оружие. Было ясно, что римлянин по мере движения к Триокале будет проводить в каждом городе или местечке тотальную мобилизацию.
Первый стратег с войском, немного превышавшим тридцать пять тысяч бойцов, включая конницу, поспешил навстречу врагу. Ему было известно, что римляне не превосходят его численностью, и он желал как можно скорее сразиться с ними в открытом бою.
Консулу удалось пополнить свое войско только в Агирии и близлежащих городах. Восставшие в три дневных перехода достигли Ассора и расположились на одном из холмов в его окрестностях, перейдя реку Хрис. Это была та самая местность, где три года назад Мемнону и Лонгарену пришлось вместе с обозниками отражать нападение Гадея и его разбойничьей шайки.
Здесь александриец решил дать римлянам сражение.
Как и под Имахарой, он намеревался атаковать их, едва они появятся, не давая им времени на строительство лагеря, и заставить сражаться уставшими после похода.
Незадолго до заката, когда повстанцы обвели свой лагерь рвом, валом и частоколом, вернулись конные разведчики с сообщением, что римское войско, судя по всему, выступит от Агирия на рассвете.
Мемнон собрал всех командиров и велел им предупредить воинов, чтобы они назавтра были готовы к сражению.
– Римляне появятся не раньше полудня, – уверенно предсказал он. – От Агирия до Ассора не более восьми римских миль. Это расстояние враг пройдет за три-четыре часа. Тебе, Мисаген, и тебе, Астанабал, – обратился он к нумидийцам, – придется первыми начать бой с целью не дать римлянам приступить к строительству лагеря. Все велиты, пращники и лучники придут вам на помощь и будут непрестанно нападать на лагерных рабочих до тех пор, пока Аквилий не вынужден будет выстроить свое войско для битвы.
Мемнон рассчитал не совсем точно. Легионы консула покинули свой лагерь под Агирием в два часа пополудни и показались на дороге со стороны Агирия только за три часа до заката. Аквилий нарочно тянул время, чтобы подойти к Ассору поздно вечером, полагая, что враг не отважится завязать сражение ввиду надвигающейся темноты и его солдаты получат возможность к самому утру, работая всю ночь, окопать и укрепить лагерь. Потом он намеревался на весь день дать солдатам отдых и только после этого вывести легионы для битвы.
