по его лицу, приоткрыв белоснежные зубы.
– Разве не ты настаивал, чтобы я начал войну? – язвительно ввернул он.
Но Авиям не дал себя прервать:
– Некогда мы были народом кочевников-пастухов. Но вот уже семь поколений стремимся стать оседлыми и превратить завоеванные нами земли в страну, где каждый может мирно сидеть под своей пальмой, а путник уверен, что повсюду найдет кров и пищу. Мы принадлежим к западным коленам Израиля, к тем народам, где царят закон и порядок. Я полагал, что ты способен возглавить борьбу с сынами Аммона, которые не оставляют попыток увлечь нас за собой в дикий край, в пустыню. Но оказалось, что ты и сам не смог противостать соблазнам дикарской свободы. Я убедил ефремлян забыть старые обиды и ответить добром на зло, выступив нам на подмогу. А ты перебил их воинов. В своей ненасытной гордыне ты порвал узы, связывавшие Галаад с Израилем.
Все было верно. Хуже того: Иеффай еще и собирался отдать свою дочь Милхому; наверное, ему бы следовало признаться в этом хранителю Ковчега. Но Ягве-то давно об этом знал, так что ничего бы не изменилось, узнай об этом священник. Страшная усталость навалилась на Иеффая, ноги его подломились, он опустился на землю и сказал:
– Не трать лишних слов, священник. Они пусты и ничтожны по сравнению с тем, что теперь выпало мне на долю.
Увидев, что Иеффай в крайнем отчаянии, Авиям умолк. Очевидно, произошло что-то ужасное. Спросить он побоялся.
А Иеффай продолжал:
– Я дал клятву. Тяжесть ее росла. И стала огромной. Теперь это гора, которая меня раздавит.
Помолчав, Авиям осторожно спросил:
– Какую клятву? Ты отказался от помазания и должности судьи?
– А страшнее ничего не можешь придумать? – горько усмехнулся Иеффай. – Нет, старик, Ягве постарается унизить меня побольнее. Выслушай же меня, Авиям, первосвященник Галаада, мой враг и друг! Выслушай, что придумал Бог, дабы меня погубить! – И рассказал о данной им клятве.
Пораженный услышанным, Авиям в полном смятении погрузился в себя. Неподвижно сидел, закрыв глаза. Мысли и чувства вихрем неслись и переполняли его. Вот когда он осознал до конца меру собственного неведения и ничтожества. Сколь по-человечески обыденным было испытание, которому он некогда хотел подвергнуть этого человека: отослать прочь жену! Нет, Ягве придумал для своего любимца нечто куда более тяжкое и изощренное.
Он взглянул на Иеффая. Вот он сидит, победитель у Нахле-Гада. Не на каменном престоле судьи, готовясь принять помазание. А на голой земле, поникший, убитый горем. И в священнике проснулась жалость к этому человеку. Может быть, есть все-таки способ выполнить клятву менее точно? Мягко и вкрадчиво, стараясь не задеть, он сказал:
– Прошу тебя, повтори мне слово в слово свою клятву.
Иеффай поднял на него глаза. Видно, священник в самом деле хотел ему помочь. А разве не за помощью он и пришел?
Но, еще не успев додумать эту мысль, он уже понял, что сделал шаг глупый и напрасный. Договор с Ягве был четок и ясен. Тут не помогут словесные увертки священника.
Едва слышно, но твердо и обреченно он ответил:
– Мне не нужна твоя жалость, священник. Не хочу, чтобы ты толковал мою клятву и облегчал мою участь. Это дело касается только меня и Ягве. Я сам, глупец, предложил ему Иаалу, а он не так глуп, чтобы отказаться от столь ценного дара. Ягве жаждет получить мою дочь, плоть от плоти и кровь от крови моей. – И, мрачно усмехнувшись, заключил: – Он жаждет крови. Все боги ее жаждут, разве не так?
Авиям догадался, какая борьба идет в душе этого человека. Он слишком горд, чтобы просить чьей-либо помощи, и в то же время отдал бы все на свете, чтобы ему подсказали какой-то выход. Поняв это, Авиям возликовал: во всем Галааде не было никого, кто мог бы ему помочь, кроме Авияма; это польстило его самолюбию.
И он намекнул Иеффаю на первый способ увильнуть от самого страшного.
– А подумал ли ты, – спросил он, – что Богу угодна лишь та жертва, что добровольно готова отдать ему свою жизнь? Правда, жизнь пленника Ягве приемлет и против его воли, но даже на жертвенное животное мы накладываем руку, дабы наша воля передалась ему. Ягве не примет твоей жертвы, если она сама не готова по доброй воле отдать ему свою кровь и жизнь.
Иеффай заколебался. Но тут же опомнился и, упрямо набычившись, бросил:
– Моя дочь готова. Не сомневайся, священник.
При всем сочувствии к Иеффаю, Авиям с интересом наблюдал, как гордыня боролась в нем с любовью к дочери. И он во второй раз протянул ему руку помощи, чтобы вытащить из смертельного омута, в который его затягивала клятва.
– А знаешь ли ты, – спросил он, – что клятва теряет силу, если давший ее становится другим? – (Иеффай недоуменно посмотрел на него.) – Бывало, что люди меняли свое имя, – пояснил Авиям. – Однако решиться на это трудно. Новое имя рождает человека заново, как если бы он только что явился на свет из материнского лона. Он теряет все, что имел, но избавляется и от прежних долгов. Ягве не требует, чтобы новый человек выполнил клятву прежнего.
– Что же мне теперь – скрываться от Ягве и рядиться в другое платье? – мрачно усмехнулся Иеффай. – Отказаться от собственного имени? Перестать быть Иеффаем? – Он громко, раскатисто засмеялся. – Ты впадаешь в детство, старик. Может, мне назваться Толой? Или ты уже подобрал мне другое красивое имя? И выйдет, что мои милые братья были правы, называя меня отродьем и ублюдком? Ведь я буду уже не сын своего отца! Ты подстроил мне новую ловушку, хуже прежних. Но в такие силки Иеффая тебе не поймать. – Он опять погрузился в свои мысли. И с горькой грустью проронил: – Вероятно, ты и впрямь хочешь мне помочь, Авиям. Но не можешь. Никто не может.
Авиям
