крышу к отцу, он вспоминал мать, прожившую в этом доме до самой смерти. И тогда, два года назад, и сейчас он не мог даже представить, что отец женится на ком-то еще. Уж в пятьдесят пять аппетиты у мужчины должны поубавиться, разве нет? И конечно, память о той, что всю себя отдала служению мужу и двум сыновьям, должна была стать несокрушимой стеной, через которую не просочится даже мысль о новой жене! И вот, поди ж ты, у Рашида теперь есть мачеха: хорошенькая, молодая, всего лет на десять старше его самого, она спит с отцом на крыше, когда тот изволит, и хозяйничает в доме, не обращая никакого внимания на призрак женщины, посадившей во дворе лимон и гранат, плоды которых она столь бездумно срывает…
Чем занимался всю жизнь его отец, гадал Рашид, кроме того, что утолял собственные аппетиты? Сидел дома, помыкал людьми да жевал пан с утра до ночи – так курильщики смолят одну сигарету за другой. Зубы, глотка, язык его были постоянно воспалены, рот превратился в красную кашу, из которой торчали черные гнилые пеньки. Однако ж этот вздорный человек с черными редеющими кудрями и тяжелым, воинственным лицом без конца отчитывал и оскорблял его – и в детстве, и теперь.
Рашид не помнил такой поры в своей жизни, когда отец не осыпал бы его упреками. Но если в школе он был хулиганом и, несомненно, заслуживал строгого обращения, то потом он остепенился, выучился… и по-прежнему оставался объектом отцовского недовольства. Все стало еще хуже, когда старший – любимый – сын, дорогой старший брат Рашида, погиб в железнодорожной катастрофе, а через год умерла и жена.
– Твое место здесь, на этой земле, – говорил ему тогда отец. – Мне нужна твоя помощь. Я уже не молод. Если хочешь доучиваться в Брахмпуре, делай это на собственные средства.
Отец в ту пору отнюдь не нуждался, с горечью подумал Рашид. И женился он на молодой, несмотря на преклонные годы. Да к тому же хотел – при этой мысли внутри у Рашида все кипело, – чтобы жена родила ему еще одного ребенка! Поздние дети стали своего рода традицией в их семье. Бабé было за пятьдесят, когда родился Нетаджи.
Вспоминая мать, Рашид всякий раз проливал слезы. Она любила их с братом всей душой, даже слишком любила, и они обожали ее в ответ. Брат души не чаял в гранатовом дереве, а Рашид – в лимонном. Теперь, оглядывая умытый и посвежевший двор, он всюду замечал осязаемые следы ее любви.
Гибель старшего сына, безусловно, приблизила ее кончину. На смертном одре мать заставила Рашида, убитого горем и скорбевшего по старшему брату, дать обещание, которое он отчаянно не хотел давать, но отказать ей он не смог; в самом обещании не было ничего дурного, однако оно связало Рашида по рукам и ногам еще до того, как он успел отведать свободы.
8.13
Поднимаясь на крышу, Рашид вздохнул. Отец сидел на чарпое, а мачеха разминала ему ступни.
– Адаб арз, абба-джан. Адаб арз, кхала, – поздоровался Рашид. Свою мачеху он называл тетей.
– Смотрю, ты никуда не спешишь, – буркнул отец.
Рашид смолчал. Молодая мачеха бросила на него мимолетный взгляд и отвернулась. Рашид всегда говорил с ней почтительно, однако в его присутствии она чувствовала, что никогда не заменит той женщины, место которой заняла, и ей было обидно, что он не пытается ее поддержать или ободрить.
– Как дела у твоего друга?
– Хорошо, абба. Он остался внизу – письмо пишет.
– Я ничего не имею против его приезда, но ты мог бы меня предупредить.
– Да, абба, в следующий раз постараюсь. Для меня это тоже была неожиданность.
Мачеха Рашида встала:
– Пойду заварю чаю.
Когда она ушла, Рашид тихо сказал:
– Абба, если можешь, избавь меня от этого, пожалуйста.
– От чего же тебя избавить?! – вдруг вспылил отец. Он прекрасно понимал, что имеет в виду Рашид, но не хотел этого признавать.
Поначалу тот думал ничего не говорить, но в конце концов не выдержал. Если я и дальше буду молчать, рассудил он, придется всю жизнь терпеть эту невыносимую муку…
– Я имел в виду – перестань, пожалуйста, ругать и критиковать меня перед ней.
– Говорю, что хочу и когда хочу! – ответил отец, жуя пан и поглядывая с крыши во двор. – Куда все запропастились? Да, кстати, можешь не сомневаться – не я один критикую тебя и твой образ жизни.
– Мой образ жизни?! – воскликнул Рашид чуть более резко, чем собирался. Уж кто бы говорил, подумал он.
– В первый же день своего приезда ты пропустил вечернюю и ночную молитвы. Сегодня я ходил на поля и хотел взять тебя с собой, но не нашел. А ведь я важные – земельные – дела должен был с тобой обсудить. Что люди скажут? Целыми днями ты таскаешься по домам батраков да подметальщиков, справляешься об их сыновьях и племянниках, а на родную семью плевать хотел! Неудивительно, что народ записал тебя в коммунисты!
Быть коммунистом – это, видимо, не желать мириться с нищетой своего народа и несправедливостью? Что ж, Рашид этого и не скрывал. Ничего зазорного в общении с бедняками он не видел.
– Надеюсь, ты не считаешь, что я поступаю неправильно, – сказал Рашид с едва уловимым сарказмом в голосе.
Отец секунду молчал, а потом ответил очень резко:
– Тоже мне выучился! Гонору-то сколько! Послушал бы лучше, что тебе добрые люди советуют.
– А что они советуют? Чтобы я поскорей нажил побольше денег? Смотрю, здесь все думают только о собственных аппетитах, не отказывая себе в еде, питье, женщинах…
– Довольно! Хватит трепать языком! – заорал отец исступленно, проглатывая согласные.
«…и пане», – хотел закончить Рашид, но сдержался, закрыл рот и решил не поддаваться на провокации – а то как бы лишнего не наговорить. В конце концов он отделался общей фразой:
– Абба, я просто считаю, что человек в ответе не только за себя и свою семью, но и за других.
– Семья должна быть на первом месте.
– Как скажешь, абба, – кивнул Рашид, гадая, зачем вообще вернулся в Дебарию. – По-твоему, мой брак, к примеру, показывает, что я не забочусь о своей семье? Что мне было плевать на маму и старшего брата? Да я бы с радостью умер вместо него! Думаю, ты тоже порадовался бы.
Отец на минуту погрузился в молчание. Он вспомнил своего жизнерадостного старшего сына, который любил Дебарию и с удовольствием помогал семье вести хозяйство. Сильный как лев, он гордился отцом-заминдаром, старался во
