— Хорошая верфь при надлежащем управлении не перестанет приносить прибыль. Когда война закончится, спрос на лодки может упасть, но не иссякнет совсем, как, например, могут иссякнуть залежи олова или меди.
Она положила Россу еще баранины.
— А что с другим делом?
— С начала июня у них был только один «рейс», но двое их людей поспрашивали по моей просьбе. Пока что новостей нет. Они говорят, что бретонские рыбаки курсируют между портами, но редко заходят вглубь страны и ничего не знают о тюрьмах, лагерях или военнопленных. Я предложил пятьдесят гиней за точные сведения об английском корабле «Тревейл» и возможных выживших, если эти сведения подтвердятся. Они плывут на следующей неделе, если погода позволит.
— Из Сент-Агнесс?
— Уилл Нэнфан ничего не узнал о Дуайте, но он слышал, что в Бресте толпа гнусно обошлась с английскими пленными, их забросали камнями на улице и поместили в ужасающие тюрьмы. Он думает, что речь шла о захваченных моряках с торговых судов, а с морскими офицерами наверняка обращаются получше.
— Ты же не расскажешь об этом Кэролайн?
— Конечно нет.
Она взяла его тарелку.
— Пудинг? Или варенье? Или пирог с крыжовником?
— Пирог, если его делала ты, а не Джейн. Благодарю.
Росс наблюдал, как Демельза встает и режет пирог. Беременность еще никак не отразилась на ее фигуре: все та же длинноногая грация, та же порывистость юности.
— В Лоо я встретил двух французских эмигрантов, оба аристократы: некие месье дю Корбин и граф де Марези. Я спросил дю Корбина, что вероятнее всего могло произойти с Дуайтом, если он выжил в кораблекрушении. Но мне кажется, что дю Корбин все еще живет в рыцарские времена. Он утверждает, что всех захваченных офицеров сразу обменивают или освобождают под залог, и поэтому, раз мы еще ничего не слышали о Дуайте, он мертв. Но полагаю, он не осознает, что за полтора года его отсутствия условия во Франции изменились к худшему. Связь нарушена, и, пока не будет установлено какое-то подобие порядка, никто не в силах контролировать процедуры, раньше подразумевавшиеся само собой.
Демельза опустилась на стул и глядела, как муж ест. Она сидела, разглаживая локтем скатерть, опершись другим о стол.
— Я боюсь, что если ты вскоре не получишь новостей, то можешь сам отправиться задавать вопросы.
— Если и так, то в этом почти никакого риска. Оба правительства пока не препятствуют неофициальной торговле.
— Дело не в правительствах, как ты их называешь. Дело в людях. Идет война. Кто-то может об этом забыть, если это помогает набивать карманы, но другие-то помнят. Ненависть будет возрастать с каждой неделей. Видишь, что Уилл говорит о людях в Бресте. Тебя могут атаковать в море, захватить в плен или вовсе всадить нож в спину. Это только одна из опасностей. Другая — тебя могут схватить при высадке в Англии. Ты и так однажды едва спасся, и было бы слишком полагаться на такую удачу снова.
Он улыбнулся.
— Как же много опасностей ты видишь! Похоже, ты забыла мои слова, когда я узнал, что ты ждешь ребенка. А помнишь, что ты мне ответила? «Мы — заложники судьбы уже потому, что живем».
— Росс, это не одно и то же. Для женщин любого происхождения это естественный удел, это их судьба — вынашивать детей. У меня уже было двое. Почему в третий раз должно быть по-другому? Но мужчины… это не их естественный удел — путешествовать за моря и рисковать жизнью во враждебной стране.
— Даже ради друга?
— Эх… Я знаю, знаю… — она насупилась. — Ты выставляешь меня в дурном свете. Зачем ты выставляешь меня дрянной, Росс? Ведь другие могут сделать то же, что и ты. Найми их. У нас достаточно денег, вот тебе и способ их потратить.
***
В церкви Сола службы проходили в одиннадцать часов утра каждое первое и третье воскресенье и в два часа пополудни в остальные воскресенья месяца. На службах преподобный Кларенс Оджерс читал молитвы и проповеди, а хор и музыканты поочередно исполняли псалмы и гимны, подхватываемые редкими прихожанами. Старина Чарльз Полдарк любил, когда вечерние службы начинались около пяти-шести часов, естественно, время было выбрано самое для него удобное. Но спустя пару лет после его смерти остальные члены семейства Полдарк проявляли мало интереса к церкви, и вечерние службы вновь стали проводиться в более привычное для прихожан время. Когда умер Фрэнсис, Элизабет осталась с маленьким сыном на руках, и по причине нехватки времени и сил старинные обычаи сошли на нет. Особенно сожалел об этом мистер Оджерс, поскольку в обязанность господского дома входило еженедельное угощение викария обедом. Все попытки мистера Оджерса убедить Росса Полдарка взять на себя эту и иные обязанности с треском провалились.
Но теперь, когда дом стал принадлежать Уорлегганам, в нем установился новый порядок, и мистер Оджерс был очень рад видеть в церкви по воскресеньям нового сквайра вместе с остальными его домочадцами, с теми, кого он считал нужным с собой привести. Признаков того, что старая добрая традиция подкармливать бедного викария вот-вот вернется, пока заметно не было, однако мистеру Оджерсу иногда оказывалась более ценная помощь в виде реальных денег. Событие настолько беспрецедентное, что бедолага священник беспокоился лишь об одном — как и что лучше изменить в форме, времени и условиях проведения службы и учесть все пожелания мистера Уорлеггана.
В глубине души Оджерс был вынужден признать, что иметь дело с мистером Уорлегганом — не совсем то же самое, что с Чарльзом или Фрэнсисом Полдарками. Ни один из Полдарков не появлялся на службах так же регулярно, как мистер Уорлегган. Со стариком Чарльзом было непросто из-за его внезапно возникающих пристрастий и предубеждений, да еще эта его нескончаемая отрыжка. Молодой Фрэнсис порой был резок и язвителен. Но оба они относились с Оджерсу как к равному, ну или почти как к равному.
Чарльз говорил: «Оджерс, вы что, с утра не в своей тарелке? Или вы думали, что я сплю, да? Пфф! Не то что бы я вас попрекал этими дурацкими еврейскими именами...»
А Фрэнсис мог сказать: «Боже, Оджерс, этот парень, Пермеван, извлекает такие кошмарные звуки из виолончели! Свинья визжит приятней, когда ее режут. Может, попросите его разбавлять свой джин водой?»
Мистер Уорлегган вел себя иначе. Он мог пригласить Оджерса домой и сказать: «Если вам не хватает звонарей, я пришлю парочку своих людей. Проследите, чтобы в следующее воскресенье они звонили как полагается». Или: «Я обратил внимание, что когда мы входим в церковь, некоторые прихожане не встают со своих мест. будьте добры сделать так, чтобы впредь такое не повторялось».
Не важно, что он говорил, важно, как он он это говорит — даже его попытки откровенно фамильярничать, которые все равно не способствовали преодолению пропасти в положении в обществе, не могли скрыть его отношение. Чувствовалась ледяная и излишняя вежливость, больше подходящая отношениям хозяина и подчиненного.
По поводу второго пожелания мистер Оджерс промолчал в ответ. Во времена, когда Оджерса только рукоположили в сан, существовала традиция, что большинство прихожан не просто вставали со своих мест, когда члены семейства Полдарк входили в церковь, от них требовалось оставаться снаружи и ждать, пока Полдарки не зайдут внутрь, и только затем следовать за ними. Все происходило настолько легко и непринужденно, что воспринималось просто как неотъемлемая часть деревенской жизни.
«Добрый день, миссис Кимбер, — мог сказать Чарльз, проходя мимо, — Надеюсь, вам уже лучше?». И услышать в ответ: «Добрый, сэр! Хорошо, сэр! Спасибо вам!» При желании она могла склониться в реверансе. Но когда его место занял Фрэнсис, а Верити уехала, обычай этот постепенно сошел на нет. Зачем вообще стоять снаружи и ждать, если ни один член семьи Полдарков не посещал службы? После смерти Фрэнсиса все стало еще хуже, число прихожан уменьшилось, а немногие оставшиеся совсем отбились от рук, никому больше не было дела до церкви.
Теперь же кое-кто снова начал проявлять интерес к церкви, но уже иным способом. Прихожане были вынуждены подчиниться новому порядку, но не прежнему, который впоследствии превратился в обыденную, освященную временем привычку. Со слугами Тренвит-хауса и теми, кто в какой-либо степени зависел от поместья, особых сложностей не возникало. Но все же одна группа людей имела собственное мнение, на них-то мистер Оджерс и должен был повлиять.
Начиналось все с того, что Оджерс и его старший сын, выполняющий обязанности псаломщика, за несколько минут перед началом службы уже стояли у входа в церковь. Завидев Уорлегганов, Оджерс спешно отправлял сына в церковь, чтобы тот попросил прихожан прекратить все разговоры и велел им встать со своих мест, а Оджерс тем временем шел к калитке, готовясь встретить прибывающих.
Джордж часто опаздывал, доставляя всем неудобства. Полдарки, нужно отдать им должное, никогда не задерживались дольше чем на три-четыре минуты. Но если Полдарки опаздывали на более продолжительное время или вообще не собирались приходить, то Чарльз отправлял Табба или Бартла к Оджерсу с просьбой начинать без них. Так было заведено — не начинать, пока не придут Полдарки, это стало неотъемлемой частью привычного распорядка. Однако Джордж и члены его семьи иногда задерживались минут на десять, тем самым вызывая беспокойство у прихожан.
