— Довольно, — сказал Сэм, разгорячившись. — Сэр, — запоздало добавил он. — И что мы видим, приходя в церковь? А? Базар ей-богу, а не дом Господень. Среди прихожан разговоров только что о ценах на олово. Да о том, что яиц зимой будет не хватать. Ребятня носится как оголтелая. Бабы сплетничают, мужики орут во всю глотку через проходы. Не самое достойное и приличное поведение. Будто сам Сатана влез в святую обитель и завладел ею!
— Сатана и вправду влез! — парировал мистер Оджерс. — Но не в тех, кто покорно внемлет наставлениям церкви Англии. А в таких людей, как вы — желающих свергнуть законную власть в церкви и стране! Выбор-то здесь не особо большой — бунтарские секты вроде вашей с этими независимыми классами [14] и вечерями любви [15], и вашей убежденностью в... в религиозной просветленности, и эти якобинские клубы, которые сначала проповедуют среди неграмотного сброда равенство и учат нахальству и неуважению к своим господам, а потом организуют подлую революцию, которая в конце концов отрицает Христа и приводит всё человечество на самое дно.
Спор разгорался, и чем больше они раздражались, тем менее понятной становилась их речь. В конце концов Оджерс демонстративно встал и, хлопнув дверью, покинул дом. Сэм, скорее всего, не улучшил положение дел, вновь открыв дверь и предложив мистеру Оджерсу помочь взобраться на взятую взаймы лошадь — помощь, которая сначала была в гневе отвергнута, а потом с тем же гневом принята. Когда лошадь с болтающимся словно корова на заборе мистером Оджерсом развернулась обратно, Сэм сказал:
— Я буду молиться за вас, сэр, каждый божий день!
И остался стоять под дождем, пока священник не скрылся за холмом. На его лице не было злобы, но по мере того, как проходило раздражение, линии смягчались. Улыбнувшись, он поглядел на свои напряженные руки и расслабил их. Не следовало вести себя так человеку, обретшему Спасение.
В результате Оджерс запретил им посещать церковь. Сэм не знал законов, но сомневался, что кто-либо имеет право так поступать. Однажды подобное уже произошло в Иллагане. Но при столь враждебном отношении со стороны пастора всё равно будет трудно посещать богослужения в церкви. Конечно, это было возможно. Сопротивление гонениям было привилегией для каждого последователя Христа. Но имя пастора и его авторитет до сих пор кое-что значили в глазах многих прихожан. Некоторые не захотели бы бросить ему вызов. А это означало только одно — церковь святого Эрмина в Марасанвосе. Совсем не ходить в церковь ведь нельзя.
Он знал, что Дрейка это не обрадует. Дрейк по какой-то причине всегда с нетерпением ждал, когда они пойдут в церковь Сола, а церковь святого Эрмина была ему не по душе. Сэм пожал плечами. Что ж, завтра вечером состоится молитвенное собрание. Наверняка давним его членам будет что сказать.
Росс виделся с Хеншоу почти каждый день, но прошло целых два месяца, прежде чем он упомянул слухи об Уил-Лежер, которые Харрис Паско поведал ему в июне. К этому времени слухи распространились по всем окрестностям, но Хеншоу до сих пор не сказал ни слова.
В середине августа стукнуло три месяца со времени последнего «распределительного дня» на Уил-Грейс. В тот день вольные рудокопы в последний раз торговались за забои, соглашаясь поднимать руду на поверхность собственными усилиями и за свой счет, исключая накладные расходы типа откачки воды и так далее, в обмен на соответствующую долю в стоимости добытой руды.
На некоторых шахтах такой аукцион организовывался раз в два месяца или квартал, чтобы дать шахтерам возможность принять участие в торгах друг с другом. Россу такой порядок не нравился, так как шахтеры из-за этого были не в ладах. Пара, работавшая в особо прибыльном забое, всегда попадала под удар заниженных ставок своих соседей. Поэтому распределение на следующие три месяца провели лично Росс и Хеншоу. Обсуждение проходило за столом в мирной и спокойной обстановке. Остальных звали, только если обладатели забоев не могли прийти к соглашению с владельцем и капитаном. В целом в этот раз разногласий не наблюдалось.
Большинство вольных рудокопов до Рождества работали за двенадцать шиллингов шесть пенсов с каждого фунта стерлинга и сорвали крупный куш, когда в октябре шахта начала приносить прибыль. С тех пор прошло уже три распределительных дня, и процент прибыли шахтеров уже два раза сокращался, как это обычно бывало, так что теперь сделки совершались в пределах от четырех шиллингов шести пенсов до шести шиллингов шести пенсов с фунта. Хеншоу настаивал на дальнейшем снижении, но Росс отказался — пусть получат причитающееся.
До сих пор ему везло — почему бы и рудокопам не подзаработать? К тому же в местности, где было столько страданий и нищеты, даже несколько человек с деньгами в кармане делали округу немного богаче.
Когда ушел последний рудокоп, минут десять мужчины сидели вдвоем, просматривая счетные книги. Тогда-то Росс и задал свой вопрос. Хеншоу взглянул на него поверх трубки, которую разжигал, и посмотрел на пламя фитиля, прежде чем задуть его.
— Да, так и есть. Главная жила истощилась, ничего не осталось — одно название. Мы испробовали всё, чтобы нащупать хороший пласт, но пока что счастья не видать.
— А с другими жилами что?
— О, вполне себе, но они небольшие, вы и сами знаете. Да и качество там не то. Настоящую прибыль приносила только красная медь. Так что сейчас мы можем лишь держаться на плаву. Оборот есть, люди пока работают. Последний отчет показывал, что мы еще в прибыли, хоть и минимальной.
— А, — сказал Росс. — Об этом-то я и слышал.
— Я думал, что вы и так знаете. Все об этом знают. По крайней мере, в этом районе. Скрывать это бесполезно.
— Но вас об этом просили?
— Да, — Хеншоу вытянул огромную ногу, а другой стал счищать с сапога глину. — Я сомневался, стоит ли рассказывать вам об этом, но если уж придется принимать решение по шахте, то, полагаю, ничего не поделаешь. В любом случае следующий аукцион всё покажет.
— Каково сейчас распределение долей?
— Мистер Джордж Уорлегган завладел девяноста акциями мистера Коука. У Коука, понятно, с самого начала ничего не было — так, просто подставное лицо. Мистер Кэрри Уорлегган выкупил тридцать у мистера Пирса. Остальные так и остались.
— То есть у них половина. Интересная ситуация, Хеншоу. Не будь у моих друзей вторая половина, я бы даже посмеялся.
— И большинство ваших друзей до сих пор там работают, — сказал Хеншоу.
— Да. Я рад, что шахта до сих пор приносит прибыль.
***
На следующий день посыльный доставил Россу письмо с приглашением на обед в доме в нескольких милях от Труро. Его отправил человек по имени Ральф-Аллен Дэниэлл, которого он встречал всего пару раз в жизни. Первый раз — когда боролся за выживание Карнморской медной компании, Дэниэлл предложил ему бескорыстную помощь в приобретении оборудования для плавильни. И еще раз — месяц назад, на последних торгах оловом. Дэниэлл был среди тех, с кем Росс вышел из «Красного льва». Разговорившись, они прошли вместе несколько улиц.
Дэниэлл был очень богатым торговцем среднего возраста, спокойным, с хорошей репутацией — ему не нужно было ни под кого подстраиваться, так как сфера его торговых интересов была достаточно широка, чтобы гарантировать независимость, а врожденная осторожность не позволяла занимать чью-либо сторону. Он приходился внучатым племянником Ральфу-Аллену, помощнику трактирщика из Сент-Блейзи, который отправился на юг, в Бат, сколотил там состояние и стал филантропом. Дэниэлл хотел быть похожим на своего тезку. Он уже сделал ряд пожертвований благотворительным организациям Корнуолла, а недавно купил пятьсот акров земли на берегах реки Фал и строил там особняк. В приглашении говорилось об обеде в новом доме. Росс подозревал, что это один из тех приемов, которые устраивал Дэниэлл, чтобы похвастаться своим новым пристанищем.
Он показал приглашение Демельзе.
— Это первое за несколько месяцев! — воскликнула она. — Как жаль, я бы с удовольствием пошла.
— А почему бы тебе не пойти?
— Не могу же я появиться в свете со своим огромным раздутым животом.
— Твой живот едва больше обычного, уж я-то знаю. Думаю, даже самой зоркой старухе не под силу о чем-либо догадаться, когда ты одета.
— Но он с каждым днем всё больше, Росс. А обед только двадцать восьмого. К тому времени я буду выглядеть, как доктор Чоук.
Он едва сдержал смех.
— В любом случае — кому какое дело? Я не стыжусь того, что моя жена беременна.
— Я не стыжусь, просто не хочу выставлять это напоказ перед другими людьми — и тем более перед высшим обществом.
Она взяла приглашение.
— Где там этот Трелиссик?
