— Милях в четырех от Труро, насколько я могу судить.
— Верхом путь неблизкий.
— А, в таком случае я понимаю. Тогда я откажусь за нас обоих.
— Почему за обоих? Ты можешь пойти.
— Я не хожу на светские мероприятия без жены.
— Но ведь тебе может... тебе наверняка будет полезно больше общаться с людьми своего круга.
— Люди моего круга все здесь — рядом со мной.
— Ты знаешь, о чем я.
— Либо мы идем туда вместе, либо никто не идет.
Поразмыслив, она сказала:
— Дорога для меня не проблема. Раньше я постоянно ездила на неоседланной лошади, до того как Джулия родилась. Когда тебя не было рядом. Но не могу представить, как я появлюсь в таком обществе с распухшим как пончик лицом и животом размером с пудинг.
— Давай посмотрим карту, — ответил Росс. — Думаю, нам удастся проехать по торфяникам до Киллуоррена, выпить чашку горячего шоколада у Кэролайн, а оттуда — отправиться к реке Фал. Кажется, дом рядом с паромом короля Гарри. На обратном пути можно переночевать в Труро, сделать покупки и спокойно вернуться домой на следующий день.
Она подошла к зеркалу и осмотрела себя сбоку.
— Что ж, мы не выходили из дома с тех пор, как малыша Эндрю Блейми крестили. Небольшой вуяж нам не повредит.
— Вояж, — мягко поправил ее Росс.
— Я предпочитаю вуяж, — ответила Демельза.
Двадцать восьмого числа они выехали из дома чуть раньше восьми. Погода для такой прогулки стояла идеальная — теплая, но не жаркая; солнце местами скрывалось за облаками, от которых по окрестным полям ползли огромные тени, подгоняемые легким ветерком. Даже голые земли северного побережья в тот день выглядели пышно и богато. Чем дальше они ехали на юг, тем больше появлялось деревьев, растительности и цветущих трав.
Демельзу успокоило, что синяя амазонка [16], сшитая миссис Треласк семь лет тому назад, была до сих пор ей впору; вдобавок на ней была синяя треугольная шляпка с белым пером, которую тогда же заказала для нее Верити. Демельза ехала верхом на Брюнетке. В свои шестнадцать лет кобыла была уже достаточно испытанной и надежной для того, чтобы не слишком беспокоить наездника, даже если на пути ей попадался барсук. Росс был вполне доволен Джудит — лошадь оправдывала потраченные на нее деньги. Но даму в положении доверить ей было нельзя — слишком уж норовистая.
Где-то в половине одиннадцатого они подъехали к Киллуоррену. Но каково же было их удивление, когда, пройдя в гостиную, помимо Кэролайн они увидели Рэя Пенвенена, одетого в бархатный, не по размеру большой халат. Укутанный в плед, он сидел перед рдеющим камином. Мистер Пенвенен и в лучшие свои годы не отличался красотой: рыжий коротышка с налитыми кровью глазами без ресниц, острым подвижным носом, поджатыми губами и вечно суетливыми руками, покрытыми бородавками. Теперь же он стал похож на собственную карикатуру. Кожа на его лице стала такого желто-коричневого цвета, что его можно было принять за мулата. Он сильно исхудал, глаза запали и потускнели. Он выглядел так, будто уже умер.
И всё же Росса и Демельзу он узнал. И тотчас же принялся изливать на них потоки сухого шепота. Приятная встреча с Кэролайн за чашечкой горячего шоколада превратилась в натянутый разговор в жаркой и душной комнате.
Пробыв там ровно двадцать минут, они ушли. Но стоило им спуститься по лестнице, как Кэролайн увела их в небольшую гостиную рядом со входной дверью. Закрыв дверь, она сказала:
— Неделю назад я взяла выходной на целый день и поехала к Сьюзен Пеллью в Треверри. Я рассказала ей правду о себе и докторе Энисе и спросила, какие новости сообщил ее муж о сражении. Она любезно передала мне его письмо, и я пообещала вернуть его через неделю или около того. Я уверена, она не будет возражать, если вы его прочтете. Если у вас есть время.
Росс и Демельза прочли письмо вместе, стоя у окна.
«Душа моя, — говорилось в начале, — скорее всего, к этому времени ты уже получишь известие об успешном сражении, которое мы провели с французами 21-го и 22-го числа. Полный отчет ушел в Адмиралтейство, и, возможно, ты уже знаешь все подробности, но нутром чувствую, что должен собственноручно передать тебе те сведения, которыми я владею.
В полдень понедельника «Нимфа» находилась приблизительно в пятидесяти лигах от Уэссана и двигалась курсом зюйд-вест при встречном ветре, когда на норд-весте был замечен парус, и мы начали преследование. Поначалу мы полагали, что это фрегат, но сильный дождь целый час не давал нам возможности как следует его рассмотреть. Когда мы снова его увидели, то поняли, что на нем нет юта, и опознали, что противник — французский двухпалубник.
Вместе с ним был и фрегат, едва видимый, но приближающийся. Французы явно не намеревались вступать в бой, но мы поставили все паруса и бросились в погоню. Со мной были еще «Тревейл» и «Мермейд», хотя последний сильно отстал и еле виднелся вдали. Ветер усилился до штормового, волны быстро становились все выше. К половине четвертого основной противник потерял стеньги на фок— и грот-мачтах, что дало нам возможность настигнуть его и опознать как «Эро» под командованием (как я позже узнал) командора Лакросса, бывшего барона.
Фрегатом же оказался «Палмье», и я так и не знаю, кто его капитан. Без четверти шесть мы убавили паруса до зарифленных марселей и обрушили первый залп, пройдя за кормой «Эро». Неприятель ответил огнем из пушек верхней палубы и ружейной пальбой солдат, которых, как я полагаю, на борту было около двух сотен.
Мы находились так близко, что кто-то из нашего экипажа сдернул вражеский вымпел, запутавшийся у нас в такелаже. В дальнейшем мы попытались обогнать неприятеля и занять позицию у него на курсе, но «Эро» смог уклониться и попытался, хотя и безуспешно, встать борт к борту, сорвав на «Нимфе» бизань-гик.
Вслед за этим началась долгая и яростная пальба между нашим фрегатом и французским линейным кораблем. А в полулиге от нас «Тревейл» и «Палмье» занимались тем же самым, и я с горечью сообщаю, что в самом начале боя мой дорогой друг и товарищ, капитан Эрнест Харрингтон, получил пули в грудь и бедро и вскоре скончался. Нам его будет очень не хватать, поскольку не было на земле лучшего человека. Командование «Тревейлом» перешло к лейтенанту Уильямсу, который на протяжении всего боя управлял кораблем с огромным мастерством и мужеством.
Шторм и сражение продолжались всю ночь. Высокие волны и сильная качка сильно осложняли действия матросов. На нашей «Нимфе» матросы зачастую находились по пояс в воде, а на некоторых пушках по четыре раза рвались брюки [17]. Но все превосходно исполнили свой долг. «Мермейд» позже присоединился к сражению и пострадал в значительно меньшей степени, но «Тревейл», продолжая бой с меньшим французским кораблем, оказался в худших условиях: его мачты и такелаж сильно повредило. Бизань-стеньгу снесло ядром, как и гафель, бизань-гик и грот-марса-рей. Мы увидели это, когда их дрейфом снесло ближе к нам. Мы также заметили, что «Тревейл» редко стреляет в ответ и сильно осел, как будто в трюме уже болталось несколько футов воды.
В четыре часа утра один из наших матросов разглядел французское побережье, и мы немедленно повернули на другой галс и прекратили бой, повернув через фордевинд и взяв курс на север. На «Мермейде» и «Тревейле» условленным ночным сигналом сообщили об опасности. Когда мы приводились к ветру, «Эро» разразился последним и самым губительным для нас бортовым залпом: все три мачты получили повреждения в нижней части, а грот-стень-ванты левого борта просто разлетелись, и потребовались большие усилия и немалое хладнокровие, чтобы уберечь стеньгу, потеря которой означала бы неминуемую гибель корабля.
К этому времени все пять кораблей быстро дрейфовали к французскому берегу, уже совсем рядом с прибоем, сильный ветер и огромные волны несли их на берег. Мы набрали четыре фута воды в трюме, а лавирование против ветра — непростая задача даже для неповрежденного корабля. Мы видели, как разбился и перевернулся вверх килем «Палмье», а «Эро» неуправляемо дрейфовал к берегу. «Тревейл», на котором сбило основные паруса, находился в аналогичном положении, но «Мермейд» с риском для себя в течение какого-то времени пытался завести буксирный трос. Со своей стороны, мы находились в столь серьезной опасности, что могли только идти курсом на зюйд, пока не увидели буруны с подветренной стороны, а затем повернули через фордевинд в восемнадцати саженях от них и пошли курсом норд, пока суша снова не оказалась прямо по курсу с наветренной стороны, а буруны — с подветренной.
К этому времени мы считали себя почти обреченными, и я много думал о тебе и наших дорогих детях, вверив своё тело и душу Богу, но каким-то чудом мачты и такелаж выдержали натиск шторма, несмотря на полученные сильные повреждения, и после еще пяти часов лавировки мы отошли на милю от берега, прочь от Пенмарша, и вырвались в открытое море.
