ее! — восторгался Фелисиано. — Нет ничего более изысканного, чем она, и ничего более удивительного».
Ликование по поводу прибытия армии Вильи на вокзал Такуба продолжалось. В затянутом облаками холодном небе взрывались сотни ракет, праздничный салют расцвечивал яркими красками серый день. Почти от всех собравшихся исходил сильный и резкий запах спиртного. Праздновали так, как умеют праздновать только мексиканцы, для которых праздник — цель, а не средство. Пары танцевали, обнявшись, тесно прижимаясь друг к другу, ритмично и быстро (мелодии, которые играл аккордеонист, были одна зажигательнее другой), терлись друг о друга, вызывая к жизни вечное электричество. Некоторые женщины позволяли солдатам, уставшим от пороха и крови, срывать поцелуи. То тут, то там появлялись стайки детей, зараженных общим энтузиазмом. От тел пахло грязью, потом, землей — это был запах простолюдинов, черни, людей очень далеких от того круга, к которому принадлежал Веласко. Запах этой толпы ничем не напоминал те нежные ароматы, среди которых вырос Фелисиано. Это были запахи-антагонисты. И все-таки он, такой непохожий на всех этих людей, чувствовал, что у него есть с ними что-то общее. Не общая религия или общая вера в победу революции, не обычаи, не цвет кожи, не одежда, не национальность, не принадлежность к одной и той же эпохе — нет, это было нечто, шедшее из самых глубин человеческого естества, нечто необъяснимое.
Наступила ночь, и разгорелись страсти. На смену танцам в обнимку пришли дикие пляски, на смену праздничной радости — замаскированная злоба. Шутки сменились ожесточенными перебранками, поцелуи — укусами, ласки — драками. Если раньше звучала музыка, то теперь это была уже какофония, если раньше стреляли только для удовольствия и только в воздух, то теперь целились в живых людей.
Сероватые дневные облака превратились в черные ночные тучи, из которых закапали крупные капли. Раскаты грома оглушали, а молнии слепили. И посреди разбушевавшейся стихии величественно возвышалась гильотина. Возвышалась, как идол на час, как символ мимолетности мгновения, как немой свидетель триумфа свободы. В ту ночь праздновали прибытие в столицу Вильи и Сапаты, приход революционных сил к власти, желанное обретение свободы. Обманчивой свободы. Все вокруг знали — в истории немало тому примеров, — что свобода продлится недолго, что скоро все вернется в прежнее русло и что народу снова придется ждать века, чтобы пережить еще один подобный момент. Так что нужно было пользоваться выпавшей возможностью и праздновать, насколько хватит сил.
Веласко, хотя и не разделял до конца радости народных масс, поддался всеобщему настроению. Этому способствовали и перемены к лучшему, происшедшие в его собственной жизни. Он напился. Он танцевал. Он позволял подшучивать над собой, позволял себя оскорблять. Его называли гусаком, коротышкой, франтом, тупоголовым — ему было все равно: был праздник и нужно было праздновать. А все остальное было неважно. Назавтра все забудется. Толстая вульгарная женщина, курносая, с огромным ртом, из которого пахло псиной, с потерянным взглядом, стала его подругой на эту ночь. В ее объятиях Фелисиано забыл обо всех своих сомнениях.
Веласко проснулся под железнодорожным вагоном. Рядом с ним, полуодетая, в порванной блузке, громко храпела вчерашняя толстуха. Чуть поодаль спали другие пары. Одежда Фелисиано была в грязи. Он промок и замерз. И плохо помнил события прошедшей ночи.
Веласко осторожно, чтобы не разбудить толстуху, выбрался из-под вагона, отряхнул грязь с одежды, кое-как пригладил остатки волос. В десяти метрах от него, в луже, лежал труп парнишки, спина которого была изрублена мачете. Веласко долго смотрел на парнишку: было жаль его — совсем молодой… Потом вынул из кармана несколько монет, бросил их рядом с толстухой и отправился на поиски Алвареса.
Алварес тоже провел ночь не один: Веласко застал его спящим в обнимку с высокой, худой и некрасивой проституткой.
— Алварес! Алварес! — Фелисиано тряс помощника за плечо.
— М-м-м-м-м…
— Вставай.
— М-м-м-м… сейчас… встаю… Погоди минуточку…
Алварес широко зевнул, сбросил с себя ногу проститутки и поднялся.
— Что еще? Что случилось?
— Нужно поторопиться. Сегодня у нас несколько казней. И у меня много поручений от генерала Вильи.
— И кто у нас сегодня — свиньи или куры? — Алварес с хрустом потянулся.
— Не свиньи и не куры.
— А кто тогда?
— Каррансисты.
— Кто-кто?
— Говорю тебе: каррансисты.
— Свиней больше не будет?
— Больше не будет.
Алварес от радости так завопил, что разбудил нескольких человек.
— Ш-ш-ш…
— Замолчи, козел!..
— Дай поспать, так тебя и разэтак!!!
Алварес был счастлив: наконец-то гильотину будут использовать для более благородного дела, чем отрезание голов курам.
Он чувствовал себя причастным к созданию удивительной машины — ведь это он выковал железную пластину, служившую ножом! — и ему было досадно видеть то унижение, которому она подвергалась. И теперь она снова займет положенное ей место, окажется там, где должна быть всегда: в центре событий.
Алварес не смотрел на Веласко как на кумира, но в глубине души испытывал к нему уважение. Он восхищался талантом своего начальника, его выдумкой, его творческой мыслью.
Фелисиано и Алварес обнялись.
— Поздравляю, лиценциат!
— Да, еще новость, — добавил Веласко, — я больше не лиценциат.
— А кто?
— Начиная со вчерашнего дня, я полковник революционной армии и имею честь сообщить, что тебе присвоено звание капитана.
— Капитана?! — Алварес не верил своим ушам.
— Именно так: капитана.
Алварес снова завопил во всю силу легких:
— А-а-а-у-у-у-у-у-у-я-я-я-я-я!?!
— Да замолчишь ты?!
— Заткнись, скотина!!!
— Убирайся, не то пристрелю!!!
Опасаясь, что кто-нибудь из разбуженных Алваресом в гневе изрешетит его, Веласко увел своего подчиненного подальше, туда, где бурные проявления радости не могли бы никому помешать.
— У меня есть для тебя еще одна новость, Хуан: генерал Вилья объявил нас самостоятельным эскадроном.
— А-а-а-у-у-у-у-у-у-я-я-я-я-я!!!
— Нам нужно набрать еще двадцать человек. Как тебе все это нравится?
— Твою мать!!!
Все утро полковник Веласко и капитан Алварес занимались тем, что искали подходящих людей. Отбирали из тех, кто был меньше пьян и более сообразителен, чем остальные. В их число попал и китаец, с которым Веласко ехал в Мехико в одном вагоне. Именно так в революционную армию вступил знаменитый Чинг Вонг Су, о чьих подвигах можно прочесть в не менее знаменитой книге «Чинг Вонг Су и мексиканская революция. Аналитическое исследование», написанной австрийским историком Хельмутом Мюллером. В состав нового эскадрона вошли также Индалесио Рубио, Хулио Дербес, Фиодоро Мартинес, Маседонио Кабеса-де-Вака, братья Трухильо (не все, только тринадцать младших) и один англичанин — сэр Джеймс Лопес. А еще они заручились помощью дона Пабло Гутьерреса Овандо, старого солдата, отличившегося еще на войне с французами.
Полковник Веласко собрал подчиненных (все, кроме китайца, не перестававшего улыбаться и кланяться, были с большого похмелья)
