к лику Святых, уже можно не за них молиться, а к ним о помощи взывать и защите, как к главным, самым ближайшим нашим заступникам и ходатаям перед Господом.
А вот за их убийц и предателей никто Богу не взмолится. Вот в чём весь ужас и безнадёжность их положения!
Взойдя на мост, Петруша остановился, снял ящик с плеча и, облокотившись на литые перила, посмотрел на быстро бегущую чёрную воду Невы.
– Иисуса Христа привели на допрос к первосвященнику Каиафе, – с болью проговорил он. – Первосвященники всячески придирались к каждому слову, которое, уча народ, сказал Иисус. Они очень хотели найти хоть какой-то повод, чтобы осудить Его на смерть. Приходили лжесвидетели, их было много, но как они ни старались, ни изгалялись, их свидетельств было мало для казни. Судили ведь Неповинного. И все об этом прекрасно знали. И те, кто оговаривал Его, и те, кто хотел Его смерти. Один из лжесвидетелей сказал, указав на Христа: «Он говорил: “Могу разрушить храм Божий и в три дня создать его”». Каиафа потребовал ответ на это обвинение: «Что же ничего не отвечаешь?» Но Иисус молчал, зачем было с ними разговаривать, когда всё было уже решено?
Каиафа же не успокаивался, требовал, умолял ответа: «Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам: Ты ли Христос, Сын Божий?»
Иисус ответил: «Ты сказал… И скоро вы все увидите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных».
Каиафа обрадовался и, разрывая на себе одеж ды, закричал: «Он богохульствует! На что ещё нам свидетелей? Вот, теперь вы слышали богохульство Его!»
И первосвященники сразу вынесли свой приговор: «Повинен смерти».
За что?! – всхлипнул старичок. – Это же непостижимо, так просто и бессовестно распоряжаться человеческой жизнью!
Так же бесчестно судили тысячи людей не только в подвалах Большого дома. Но были такие дома во всех городах и весях. А сами-то, сами, кто судил, неужели думали, что будут жить вечно? Каждая жизнь – это тонкая ниточка. Не успел оглянуться, а она уже закончилась, или оборвалась, или запуталась так, что уже вовек не разберёшься…
И понимаешь, сидит следователь в своём кабинете, вольготно так, вразвалочку, ничего не боится, а пуля-то, которая пристрелит его в том же подвале, что и этого белого батюшку, который стоит напротив него, уже отлита, и свинец остыл. Но он этого не знает и об этом не думает. Он подсчитывает дни чужим жизням. И куролесит, выбивает на допросах зубы вместо признательных показаний, отбивает почки вместе с надеждой на справедливость. И заполняет Акт допроса, тонкий, полупрозрачный листок, который вложит потом в папку «Дело №…» и после того, как приговор будет исполнен, сдаст её в архив. А там и примут! Потому что всё сделано, как полагается…
Ты только вообрази себе, Стёпушка, такое:
Вопрос: Вы арестованы по обвинению в ведении контрреволюционной пропаганды. Дайте показания.
Ответ: Никакой контрреволюционной пропаганды я не вел.
Вопрос: Вы говорите неправду. Следствие располагает данными, изобличающими вас в контрреволюционной пропаганде.
Ответ: Подтверждаю свой первый ответ, никакой контрреволюционной пропаганды я не вел.
Вопрос: Следствием установлено, что вы по вопросу о положении Церкви в СССР вели агитацию, что советская власть является гонительницей Церкви.
Ответ: Виновным себя не признаю, подобных слов я не говорил.
Стоял перед ним белоснежный батюшка и едва на ногах держался. Он ли, замученный, уставший от пыток, не самое страшное подтверждение, что власть – гонительница Церкви?! А ему приговор: «Повинен смерти…», хоть и не виноват ни в чём. Ох, горюшко-то моё горькое…
Петруша замолчал и долго-долго молчал. Стёпа смотрел на бегущую воду до головокружения, до боли в глазах. Будто он очень много плакал, будто это он наплакал целую реку, пока один за другим, тысячи людей с изломанными судьбами проходили мимо него на ту сторону Невы. И этот белый батюшка, и фотограф, и отец Стефан, и отец Михаил, который выходил в поле и косил траву для своего коня.
– Всем было понятно, что Иисус Христос Праведник и что за ним не было никакой вины, – вздохнув, сказал Петруша. – Понимал это и Понтий Пилат. Был большой праздник, и Пилат мог подарить свободу и жизнь одному из приговорённых. Он обратился к народу: «Кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву или Иисуса, называемого Христом, то есть Помазанником, Мессией?» В ответ все закричали: «Варавву!», хотя тот был мятежником и убийцей и вина его была целиком и полностью доказана.
Ни следствия, ни суда настоящего не было, потому что не было настоящей вины у людей, которых отправляли на смерть: профессора, протоиереи, умные и честные люди приговаривались к высшей мере наказания – к расстрелу. Иногда – к ссылкам, к лагерям, но для многих это становилось не послаблением, а смертью, только более долгой и мучительной.
Но были в то же самое время, конечно, и настоящие преступники – грабители и убийцы, но закон к ним был гораздо более мягок и милостив. Их дела расследовались, вина была доказана, но виновные получали небольшие сроки, а кроме того – ещё и различные привилегии. Особенно за борьбу с «врагами народа». Разрешалось травить, отбирать еду, избивать до смерти тех, кто был ни в чём на самом деле не виноват. За это преступники получали даже разные подарки, подачки и послабления от тюремного руководства.
Вымышленная вина каралась гораздо строже и безжалостнее, чем настоящее преступление. Врагами народа были объявлены изобретатели, учёные, учителя, врачи, а не убийцы и воры. От которых народ много страдал, до крови, до смерти. Как же так получилось?!
Варавва был отпущен и жил дальше, а Иисуса Христа распяли на кресте…
– Всё, радость моя, пойдём дальше! Видишь, с каждым шагом идти-то всё тяжелее становится, зря ты волновался, что идёшь налегке…
– Так и тебе, деда, только тяжелее становится… У тебя ещё и ящик…
– А что уже со мной станется? Недаром народ говорит: «дуракам везёт»! Вот и меня моя дурконутость куда хошь, как на тарантасе, довезёт!
И хоть старичок посмеивался, говоря это, Степан ясно прочувствовал, что на ту сторону Невы Петрушу подвёз не сказочный тарантас с лошадями и бубенчиками, а «чёрный воронок».
– И хотел бы я сейчас тебе на это ответить: «Радость моя, к чему такие чёрные у тебя мысли?!» Да не могу, язык не вертается. Такая уж у нас сегодня дорога: тяжёлая да страшная. Будто тьма побеждать стала. В атаку бросилась и Свет потеснила. И солнце померкло, и небо нахмурилось…
Отдал Пилат Христа на казнь, хотя
