Прощай! Пусть все боги покровительствуют тебе и Веледе, как вы того заслуживаете…
От западного побережья острова шесть дней пленные двигались в обозе консульских легионов по дорогам, ведущим в Сиракузы. Близ Даскона их разместили в старом римском лагере, окружив многочисленной охраной.
Здесь, по распоряжению Аквилия (он теперь назывался проконсулом, так как назначен был сенатом управлять Сицилией), пленники были разделены на три части. Аквилий решил более трети их оставить на острове, предложив им добровольно вернуться к своим господам. Около трехсот из них, понимая, что путешествие в Рим не сулит ничего хорошего, предпочли воспользоваться предложением консула. Еще двести пятьдесят человек, в большинстве раненых и изможденных, консул приказал отвести в каменоломни. Эти несчастные были обречены на те же страшные муки, которые претерпели в сиракузских каменоломнях пленные афиняне, участники печально знаменитого сицилийского похода. «Заключенные в огромном числе в глубоко высеченном небольшом помещении, – писал Фукидид в своей „Истории“, – они страдали сначала от солнечного жара и сверх того удручающей духоты, так как помещение не имело кровли. Сменявшие жар осенние холодные ночи вызывали, вследствие перемены погоды, разрушительные болезни. За недостатком места заключенные совершали все отправления тут же, сверх того один на другом кучею лежали трупы людей, умерших от ран, от перемены погоды и тому подобного, а потому зловоние стояло нестерпимое; страдали они также от голода и жажды…».
Около четырехсот шестидесяти пленных, самых сильных и отличавшихся мужественной красотой, Аквилий отправил на кораблях в остийскую гавань. Оттуда их под стражей доставили в Рим. Пленников разместили в Лавтумиях – заброшенных каменоломнях, расположенных по соседству с Мамертинской тюрьмой. В Лавтумиях обычно содержались государственные преступники из свободных сословий, дожидавшиеся там суда и казни.
В первый же день узников посетил гладиаторский ланиста Гай Аврелий. Он рассчитывал по дешевке купить с десяток бойцов. Центурион, отвечавший за охрану пленных, не устоял перед соблазном стать богаче на тысячу денариев. Он обещал ланисте вывести ночью из Лавтумий двенадцать человек по его выбору, кроме предводителя мятежников. Центурион назвал имя Сатира.
– Если заметят его исчезновение, мне не сдобровать, – пояснил он.
Аврелий, спустившись вместе с центурионом в каменоломни, почти сразу увидел и узнал Сатира. Старый ланиста обрадовался встрече и даже расчувствовался.
– Кто мог подумать? Сатир? – вскричал он. – Ты еще жив? Скольких за минувшие четыре года, пока ты отсутствовал, уже похитил Орк? Помнишь Лингона, Филоту, Адволанта, Эвгемела? Какие были бойцы! Никого из них уже нет в живых. А ты еще здравствуешь. Клянусь Геркулесом, совсем не изменился! Только вид у тебя какой-то усталый. Но не расстраивайся, герой! Уж я позабочусь о том, чтобы ты вернулся ко мне. А Мемнон? Отважный был рубака. Кто бы мог подумать, что этот пират сделается главным мятежником в Сицилии? Говорят, он сгинул без следа…
– Сгинул без следа? – переспросил Сатир. – Я считал его погибшим в последнем большом сражении четыре месяца назад…
– Говорят, его не нашли среди мертвых, хотя очень усердно искали. Еще бы! Ведь за его голову была назначена награда в тридцать талантов. Кто знает, может быть, в очередной раз вышел сухим из воды и снова подался в пираты. Он всегда был ловок и хитер, этот грекос! Признайся, Сатир, дело прошлое, это ведь он подбил тебя и твоих сокамерников к побегу? А эта девчонка? Ювентина? Я тогда страшно был зол на нее. Потом я узнал, что это Мемнон вскружил ей голову. Она втюрилась в этого красавца до безумия и помогла вам всем удрать из города. Ох, и заварили вы тогда кашу! Жаль Пацидейана… Говорят, это ты проткнул его копьем?
– Не довелось, – усмехнулся Сатир. – Мемнон меня опередил. Зато я раскроил череп оптиону Астрею. Славный был удар!
Аврелий слегка нахмурился, но тут же махнул рукой.
– Дело прошлое, и у меня уже нет на тебя никаких обид, Сатир, – сказал он примирительным тоном. – Хотя ты и отъявленный злодей, надо признать. Центурион сказал мне, что ты был одним из главных мятежников… Кстати, – вспомнил ланиста. – Береника от тебя понесла через несколько месяцев после того, как ты бежал из Рима. Теперь у тебя есть сын, четырехлеток…
– Что ты говоришь? – встрепенувшись, воскликнул Сатир.
– Завтра я пришлю ее к тебе вместе с твоим отпрыском…
– Когда назначены игры? – помолчав, спросил Сатир.
– На мартовские календы, после трехдневных лектистерний по обету сената. Аквилий уже на подходе вместе со всеми своими легионами. Рим готовится к большому торжеству. Музыканты, трагики и комедианты заработают себе на жизнь, чего не скажешь о нас, владельцах гладиаторских школ. Ведь мы лишены возможности выставить своих бойцов, пока в распоряжении государства так много даровых гладиаторов, как ты и твои сотоварищи…
– Сенат не откажет Аквилию в большом триумфе, как ты считаешь? – перебил тарентинец, не желая выслушивать подробности, связанные с предстоящими торжествами в Риме.
– Думаю, Аквилий и сам не будет требовать для себя колесничного триумфа, хотя война в Сицилии была такой долгой и ожесточенной. Римская гордость не позволит отметить большим триумфом победу над беглыми рабами. Возможно, Аквилий получит право справить триумф на Альбанской горе за собственный счет… Как бы то ни было, но одними гладиаторскими играми он заслужит благодарность и похвалы народа. Что и говорить, зрелище предстоит отменное! Двести шестьдесят пар бойцов, испытанных в настоящих боях! Это будет великолепная бойня! Бьюсь об заклад, мятежные рабы будут выглядеть не хуже, чем тевтоны или кимвры, которых осенью прошлого года в течение многих дней сотнями пар выпускали на арену! – не скрывая восторга, говорил ланиста.
– Но где мы будем сражаться? В Большом цирке или в цирке Фламиния? – поинтересовался Сатир.
– Еще неизвестно. На месте курульного эдила, распорядителя игр, я растянул бы зрелища на несколько дней, выпуская гладиаторов на арены обоих цирков, а также давая представления в Септе и на Форуме. Кстати, эдил намекнул мне, что победителей ждет награда – отпуск на волю…
– Он так и сказал? – недоверчиво усмехнулся Сатир. – Но почему об этом не объявлено публично?
– Этого я не знаю, – ланиста пожал плечами. – Я-то хотел бы всех вас, кто уцелеет, купить за любую плату. Клянусь шкурой Геркулеса, с такими молодцами у меня не было бы конкурентов ни в Риме, ни во всей Италии… Жаль, что ты главный мятежник и я не могу выкупить тебя сегодня. Но ты с твоей силой, храбростью и умением владеть мечом должен выйти живым из боя. Тогда я предложу тебе место преподавателя в моей школе. Ты как – согласен?
– Посмотрим, – неопределенно сказал Сатир.
– Не прогадаешь, – подмигнул ланиста тарентинцу. – Теперь я намного богаче, чем четыре года назад. Даже страже повысил жалованье…
Еще через четыре дня к Риму подошел с войском проконсул Маний Аквилий. Легионы, составленные из римских граждан (участвовать в триумфах и овациях могли только они; латиняне и прочие союзники римлян были лишены этого права), оставили Аппиеву дорогу, повернув в обход города к Мульвиеву мосту. Переправившись через Тибр, семнадцать тысяч легионеров прошли берегом реки до Марсова поля и расположились лагерем между Государственной виллой и цирком Фламиния.
Не распуская войска, Маний Аквилий подал заявку на триумф. В ожидании решения сената и римского народа он поселился на ферентинской вилле Мария, который любезно предоставил ее своему другу в полное распоряжение.
Аквилий втайне надеялся на предоставление ему колесничного триумфа. Но сенат вынес постановление о пешем триумфе. Марий и несколько сенаторов высказались за то, чтобы победителю в тяжелейшей войне с мятежными рабами было позволено въехать в Рим верхом на коне и в сопровождении трубачей, а не флейтистов, как это полагалось при малом триумфе, то есть овации. Но сенат большинством голосов отклонил это предложение как несовместимое с достоинством и величием римского народа.
За четыре дня до мартовских календ (26 февраля) 653 года от основания Рима Маний Аквилий отпраздновал свою победу в сицилийской войне, войдя в город с миртовым венком на голове. За ним в полном составе шло его победоносное войско.
