я вспоминаю, что такое ненависть. – Он перевел дух. Авиям молчал, выжидая. И Иеффай, подумав, продолжал: – Я мог бы тебе сказать, что не нуждаюсь в твоем елее, ибо я сам себя помазал – кровью. Но ты, конечно, и на этот раз прав: если я буду помазан Верховным судьей, это укрепит власть Ягве на берегах Иордана. Прав ты и в том, что скрывается за твоими словами: Галаад станет тогда главным коленом Израилевым. Так что быть по сему, я принимаю твой совет. Пусть меня помажут Судьей в Израиле. И пусть произойдет это здесь, в Массифе, перед твоим Ковчегом и твоим Престолом.
Лицо Авияма просияло от радости, которую он и не пытался скрыть. Полюбовавшись его сияющим видом, Иеффай небрежно добавил:
– Но для того чтобы весь народ, как ты того хочешь, увидел, что Галаад и Ефрем ныне и впрямь едины, я попрошу совершить помазание первосвященника ефремлян.
Удар был так жесток и внезапен, что лицо Авияма помертвело. Этот Иеффай научился и ненавидеть, и мстить. Как коварно он повернул против него, Авияма, его собственные слова и лишил счастья остаток его дней. Однако священник овладел собой, не лишился чувств и, крепче схватившись за посох, ответил:
– Надеюсь, тебе удастся уговорить священника из Шилома приехать сюда.
В душе он надеялся, что Елеад откажется во второй раз ехать в Массифу.
Но решения соперника он уже не дождался. Поняв, что ему не удалось завершить дело своей жизни, он так расстроился, что умер через три дня после разговора с Иеффаем.
14
На следующий день после приезда Елеада в Массифу Самегар и его помощники вынесли Ковчег и Престол Ягве из скинии и поставили на площади у ворот. И как в тот раз, когда Авиям вручал Иеффаю судейский жезл, здесь собралась огромная толпа. Но теперь к воротам Массифы пришли не только галаадитяне, пришел весь Израиль. Четырежды семь колен и главных семейных кланов насчитывалось в Израиле, и все они послали сюда своих судей или священников приветствовать Иеффая в день помазания.
В первых рядах зрителей стояла Зильпа как старшая в роду. Вдумчиво смотрела она на Иеффая. Он не мешал ей управлять делами Галаада. Авиям умер, власть делить было не с кем, теперь она стала истинной матерью своего народа. Сын Елек, хозяйственный и расчетливый, умножал достояние семьи, сын Самегар был первосвященником, верным хранителем Ковчега; большего человек столь скромных способностей не мог и требовать. И все же более других сыновей Галаада возвысился этот ублюдок, сын Леваны. Своими подвигами он объединил Израиль, и слава его, равно как и ужас, внушаемый его именем, ограждали страну не хуже прочной стены. Но, глядя на человека, восседающего на престоле Верховного судьи, Зильпа не ощутила ни ненависти, ни зависти. Лицо его окаменело и казалось частью каменного престола. Он не был счастлив, сын Леваны.
Пар и Казия тоже пришли, чтобы выразить Иеффаю любовь и восхищение. Но радость их была смешана с грустью. Иеффай добился поставленной им самому себе цели; после Иошуи ни один человек в Израиле не достигал таких высот, как Иеффай. Но ради Ягве он пожертвовал слишком многим – своей плотью и кровью; человек, которого Израиль избрал своим судьей, был обречен.
В сопровождении помощников появился первосвященник Елеад в белом облачении, поверх которого был надет «эфод» – прямоугольный нагрудник с двенадцатью «урим» и «туммим», камнями света и совершенства. Он приблизился к Ковчегу. Помощники подали ему алебастровые сосуды с оливковым маслом, вином и пряностями. Самегар открыл Ковчег. Елеад освятил жертвенное животное и вознес его на всесожжение. Галаадитяне с гордостью наблюдали, как почтительно склонялся священник Ефрема перед их Ковчегом и Престолом Ягве.
Потом Елеад поднялся по лесенке, приставленной сбоку к каменному престолу судьи. Помощники подали ему сосуды, Иеффай вскинул голову и подставил лоб для помазания. Он заглянул в серьезные, подернутые поволокой глаза священника, взиравшие на него с уважением и сочувствием. Увидел тонкие, привычные к письму пальцы. И между священником и Иеффаем произошел немой разговор. «Помни, что ты – часть Ягве», – без слов сказал Елеад. «Я помню», – так же безмолвно ответил Иеффай. «Я напишу, что ты не отступился», – сказал Елеад. Иеффай сознался: «Но не раз хотел». – «А все же не отступился, – возразил Елеад. – И об этом я напишу».
Потом Елеад дал Иеффаю пригубить вино Ягве, окропил его священным елеем, помазал лоб и руки благовониями, приготовленными из лаванды и мирры, галаадского бальзама и чужеземных трав; лишь священники Ефрема умели готовить такие благовония.
Все видели, как первосвященник ефремлян помазал галаадитянина Иеффая. Все слышали, как его громкий голос возвестил:
– Отныне Ягве, Бог Израиля, наделяет тебя частью своей божественной силы. Сила от силы Бога влилась в тебя через дела твои. Но еще больше силы придается тебе через елей, вино и благовония. Сила твоя умножилась, Иеффай, сын Галаада, Верховный судья в Израиле!
И толпа завопила:
– Сила твоя умножилась, Верховный судья!
Иеффай втянул ноздрями крепкий и благоуханный аромат Бога, и ему померещилось, будто он вдыхает запах Иаалы. И пока вокруг гремели литавры и цимбалы, а толпа радостно вопила, горечь, острая, ядовитая горечь точила и разъедала его сердце. Он думал: «Какую песнь пропела бы нынче Иаала!» Но задолго до того, как выдохся запах благовоний, исчез аромат Иаалы. Слава Иеффая гремела и громыхала до небес, а он пронзительно остро ощущал ничтожность этой славы. Он стоял сейчас на вершине, взойти на которую задумал еще на горе Хермон. Он окидывал мысленным взором неоглядные просторы у своих ног, он видел дальше и больше, чем другие, чувствовал глубже и сильнее, обладал знанием и умением управлять страной. Но он мучительно ощущал одиночество вершины и ее прозрачный и режущий смертельный холод. Прежнего Иеффая больше нет. Тот, кого только что помазал елеем священник, уже не Иеффай. Запах развеян, вся его жизнь развеяна, и ни елей, ни вино, ни благовония не могут вдохнуть ее вновь.
