Рука старика, опиравшаяся на трость, начала дрожать. В его глазах появилось беспокойство, и он долго ничего не отвечал.
— Теперь слишком поздно… пусть наша тайна умрёт вместе с нами. Это уничтожит его. В те дни я был гордым человеком, — сказал он наконец. — Гордым и упрямым. Я иногда думаю, что бог покарал меня. По ночам меня беспокоит мысль об этой бедной женщине, у которой я отнял ребёнка. Скажи мне, Тереза, ты что-нибудь знаешь о ней? В тот день, когда началась моя болезнь, я ходил в хижину в Вихокене, где её видели последний раз. Я надеялся отыскать её, чтобы искупить свою вину. Но хижина разрушена, и нет ни одного человека, который её помнит. Пойти туда стоило мне больших усилий, и когда меня настигло разочарование, я упал. Скажи мне, Тереза, ты что-нибудь слышала о Малеске?
Добрая леди молчала, но она была бледна, и её руки дрожали.
— Ты не расскажешь? — резко спросил старик.
— Да, я кое-что слышала, — сказала леди, отложив вязание и сочувственно глядя на склонившееся над ней напряжённое лицо. — От индейцев, которые приезжали на торговые посты, я слышала, что… что Малеска вернулась к своему племени.
— Это не всё, — сказал старик. — Ты что-то скрываешь.
Бедная женщина хотела помотать головой, но не могла заставить себя соврать хотя бы жестом. Опустив руки на колени, она съёжилась под его взглядом, и по её щекам покатились слёзы.
— Говори! — хрипло сказал старик.
Она ответила таким же низким и хриплым голосом:
— Малеска пришла в своё племя, но у них жестокие законы. Они посчитали изменой то, что она отдала нам своего сына, и отправили её в лес с тем, кто был избран, чтобы её убить.
Старик ничего не сказал, но его глаза округлились, и он упал ничком.
Уильям и Сара сидели под старой грушей и кокетничали в перерывах между французским; он шептал ей такие сладчайшие слова, которые она раньше не слышала ни на каком языке, и когда она чувствовала его дыхание, её щёки пылали румянцем.
— Скажи мне… посмотри на меня… скажи мне то, что ты знала всё это время, — сказал он, согнувшись над её горящими глазами и заставляя её дрожать.
Она попыталась поднять голову, но ей этого не удалось. Как роза под слишком жаркими лучами, она опускала голову под сиянием собственного румянца.
— Говори, — попросил он.
— Да, — ответила она, подняв лицо и решительно взглянув на него. — Да, я люблю тебя.
Когда эти слова слетели с её уст, раздался крик, и они оба вздрогнули.
— Это голос бабушки, дедушке опять плохо, — сказал молодой человек.
Полные смятения, они побежали вперёд. Через мгновение они увидели старика, который распростёрся на земле. Его жена склонилась над ним, слабыми морщинистыми пальцами стараясь ослабить платок.
— О, скорее сюда, — с беспомощным видом попросила она, — помогите развязать его, или он не сможет дышать.
Всё было бесполезно. Старик не мог дышать. Единственный удар сразил его. Они перенесли его в дом, но свинцовая тяжесть его тела, обмякшие руки и ноги, всё это открывало печальную истину. Это была смерть — внезапная, ужасная смерть.
Если есть нечто на земле, что всегда вызовёт самое большое сочувствие, это старая вдова — женщина, которая провела весну, полдень и осень жизни и приблизилась к зиме с одним мужчиной, первой любовью её юности, последней любовью её старости… у которой остались позади и весенняя пора, когда чувства полны страсти, и зимняя пора, когда они полны благородства.
Старики редко сопротивляются неприятностям. Неприятности приходят, и старики склоняются перед ними. Так случилось и со вдовой. Она не жаловалась, не давала воли своей скорби. Ей было одиноко, очень одиноко без него (вот всё, что она говорила). Но ещё до похорон чёрные нити, которые лежали на снегу её волос, затерялись в белизне, а после похорон она начала потихоньку сгибаться, опираясь на его палку. Было печально видеть, как её сморщенные руки обхватывают ручку палки, как она кладёт на неё свой подбородок — точно так же, как делал он.
Но даже его палка, крепкая опора его увядающей мужественности, не была настолько сильной, чтобы спасти эту старую женщину от могилы. Палка помогала до самого конца, но однажды встала у кровати, которая была белой и холодной. Такой же белой и холодной, как снежный сугроб, который пришлось раскапывать, чтобы миссис Данфорт смогла лечь рядом со своим мужем.
Поставьте цветы на полку,
По песчаной дорожке
К дому идёт гостья,
Которая раньше не приходила.
Сара Джонс отсутствовала уже несколько месяцев, когда по деревне пошли слухи, что эта школьница завоевала Манхеттен. Говорили, что сквайр [13] Джонс получил письма от богатого торговца, что он поедет вниз по реке, чтобы привезти дочь домой и отпраздновать свадьбу, и что Сара Джонс станет настоящей леди.
Это сообщение изменило поведение миссис Джонс. Когда она появлялась на улице, она держалась ещё более надменно и делилась со всеми намёками и полунамёками, как будто страстно желала облегчить свою душу и раскрыть тайну, которую пока не могла раскрыть.
Когда Джонс в самом деле уехал на Манхеттен, начали шептаться о том, что его жена взяла для себя в магазине отрез дорогого ситца и купила мальчикам новые шерстяные шляпы, и предположения стали более определёнными; кто-то смело утверждал, что Сара Джонс выходит замуж за богача и что поэтому её мать задирает голову выше обычного.
Через три недели после этого миссис Джонс, каждое движение которой изучалось с подлинно деревенской тщательностью, решила провести в доме уборку, для чего наняла на подённую работу одну старушку. Однажды вечером с насеста исчезли все индейки и курицы, а на скотном дворе появились следы убоя. Всё это держало общественность в состоянии приятного возбуждения.
На следующее утро после убоя миссис Джонс была очень занята. Утром она посыпала отдраенный пол в гостиной белым песком и новым веником очень умело разметала его в виде ёлочки. После этого она наполнила камин ветками тсуги и белой сосны, оплела зеркала венками из спаржи, алой от ягод, и как раз ставила в большой кувшин на каминной полке охапку цветов, которые мальчики принесли из леса, когда её младший сын прибежал с мыса, чтобы сообщить, что шлюп показался на горизонте и на всех парусах идёт вверх по реке.
— О боже, у меня почти ничего не готово! — воскликнула встревоженная домохозяйка, хватая горсть лилий, так густо усыпанных багровыми пятнами, что золотистые колокольчики, казалось, сгибаются под тяжестью рубинов и гранатов, и засунула их между пышными цветами жимолости и ветками кизила.
— Эй, Нед, дай-ка мне веник, живее! И не шаркай ногами по песку. Итак, — продолжила она, убирая осыпавшиеся листья и цветы с каминной полки и торопливо оглядывая комнату, — чего тут ещё не хватает?
Кажется, всё было в порядке даже на её требовательный взгляд. В одном углу стоял сложенный чайный столик, и на его гладкой поверхности отчётливо, как в зеркале, отражалась ёлочка, нарисованная на песке. Стулья были на своих местах, диван украшали новые, блестящие малиновые подушечки и накидка. Да, больше делать было нечего, но добрая женщина прошлась фартуком по безупречно чистому столу, махнула им по стулу, а затем вышла, убеждённая, что ни одна пылинка не опорочит возвращение её дочери домой.
Миссис Джонс закрыла дверь и поспешила в спальню, чтобы проверить, всё ли там в порядке. На кровати, посреди белоснежной накидки оттенками красного, зелёного и жёлтого лучилось лоскутное одеяло, расшитое узорами, которые старые леди называют «восходящим солнцем». Простыня без единого пятнышка была осторожно завёрнута на верхнюю часть одеяла, и всё это венчала пара подушек, белых, как сугробы только что выпавшего снега. Кувшин с розами, что стоял на подоконнике, проливал нежный свет на муслиновые занавески, обвязанные лентами с обеих сторон окна, и свежий ветер развеивал аромат роз по всей маленькой комнате.
Миссис Джонс удовлетворённо оглядела спальню и затем поспешила в комнату, приготовленную для дочери. Она начала облачать свою миловидную фигуру в ситцевое платье, которое произвело в деревне такую шумиху. Она только просунула руки в рукава, когда дверь открылась, и показалась голова старушки, на несколько дней нанятой в помощь.
— Послушайте, миссис Джонс, я никак не могу найти начинку.
— Боже мой, неужели индейка ещё не в печи? Мне что, разорваться на тысячу кусков? Зачем вы пришли ко мне? Вы не можете начинить индейку без моей помощи?
— Дайте мне колбасы, только и всего. Я всё обыскала и нигде её не нашла.
— Колбасы? Миссис Бейтс, вы думаете, что я позволю начинить эту превосходную индейку колбасой?
— Ничего не знаю, но скажу, как есть, миссис Джонс. Если вы подняли такую суматоху только из-за того, что ваша дочь возвращается домой с богатым красавчиком, то лучше готовьте сами; здесь никто на работу не напрашивается, — пронзительным голосом возразила старушка, так хлопнув дверью, что задрожал весь дом.
