– пить али нет?
– Пить, всяко пить, моя царица, – ответил кравчий, поднимая свою чашу.
* * *
Ох и славный же пир затевался – громкая песнь да игра наполняла воздух, а дух от кушаний стоял на всю палату. Пришлось отворить окна настежь, впуская прохладный ночной воздух, да и тот быстро полнился застольным жаром. Морозов поперхнулся мёдом, как увидал молодого Басманова, разрядившегося к пиру. Длинный подол развевался в разные стороны, поспевая за лихой поступью, пестря расшивкой да цветами огненными. Скуратов похлопал Морозова по спине, усмехаясь в рыжую бороду.
Штаден отлежался денёк, и то лишь по настоянию Фёдора, и уж нынче явился на пир. Рука его была подвязана на груди. Немец был бодр да резв и уж выпил сполна, чтобы заглушить боль, ежели оная подступится к нему.
Переводя дух, молодой Басманов на время отпустил ряженых дружков своих резвиться без него. Сам же Фёдор, исполнившись долгом кравчего, взял кувшин терпкого мёду да неспешно обходил столы. Как дошла очередь до немца, Фёдор с особой улыбкой подступил к другу. Генрих протянул свою опустевшую чашу, и Басманов принялся наполнять её да нарочно залил за края.
Немец, видать, не ожидал того от кравчего, и резко отвёл руку, и лишь боле расплескал питьё, заливая рукав и подол кафтана. Фёдора, равно как и братию, разобрал весёлый смех. Генрих коротко усмехнулся и поднялся из-за стола. Смекнув, что немец не оставит эту выходку без ответа, Басманов метнулся прочь, а Штаден следом за ним, вдогонку.
Быть может, наёмник-то и изловил бы молодого опричника – едва ль Генрих не прихватил подола юбки, да не бывать тому. Фёдор успел укрыться, и не где-то, а за царским троном, и немец благоразумно отказался от затеи, не подступаясь ко владыке боле, нежели дозволено. Молодой опричник переводил дыхание, и с уст его сходил жар.
– Эко ж, царь-батюшка, – обратился к владыке Фёдор, наклоняясь к Иоанну, – глянь-ка, как Андрюшка разохотился, бес нечистый! А это он ещё побитый, пёс!
Штаден поджал губы да прицокнул, мотая головою, и всё не сводил взора с Фёдора. Чай, Басманов лишь откажется от святого заступничества царского – и несдобровать. Но широкая улыбка играла на устах Иоанна, покуда он прислушивался к запыхавшейся речи Басманова.
– И как же присмирить его? – вопрошал царь, оглядывая Генриха с головы до ног.
– А пущай-ка уличных девок приберёт к рукам, наведёт порядок? – молвил Фёдор, плавно опуская руку на плечо Иоанна. – Всяко ж нет управы на потаскух, коли взять да воспретить.
– Стало быть, ты, Федюш, просишь нынче, чтобы блуд воцарился во столице Руси православной? – вопрошал владыка, взирая на Басманова.
Фёдор не отвёл взгляда и, верно, вовсе не смутился того тона, овладевшего голосом владыки. Несколько мгновений затишья сменились и вовсе строгим молчанием, как царь поднял руку с вином пред собой.
– Пущай, – молвил владыка, и пир вновь исполнился звоном, песней, руганью да перебранками, игривым присвистом да удалыми куплетами.
Страшный вопль издирался, разносясь по площади. На тяжёлых цепях свисали жестяные крюки, впившиеся в плоть мужчин и женщин. Нынче казнили люто – повесивши за рёбра. Смерть никак не приходила к несчастным, невзирая на отчаянную мольбу. Тела содрогались в страшных мучениях, покуда горькая смола стекалась, смешиваясь с горячей кровью.
Молодой Басманов прищурился, когда порыв ветра нагнал к нему душный дым с факела. Фёдор выждал пару мгновений, прежде чем поднёс пламя к ещё живому телу. Жадное пламя охватило того и впилось в плоть. Истошный вопль сколь скоро вспыхнул, столь скоро и заглох, оборвавшись жутким хрипом. Огонь терзал плоть, уродовал до неузнаваемости, возвещая страшной вонью гари о своём жестоком пиршестве.
Фёдор отступился несколько от пожарища, оглядывая толпу. Его чёрная фигура очерчивалась на фоне бесовского пламени. Сотни лиц, искажённых лютым ужасом, застыли, уставившись на зверства, учинённые по жестокой царской воле. Народ застыл, охваченный незримыми оковами.
Жаркий дым вздымался ввысь, неся смердящий запах палёной плоти и горькую смолу. Порыв ветра пролетел над площадью, вдыхая силу в кровожадное пламя.
Фёдор отставил факел, отирая руки от копоти. Басманов единожды оглянулся через плечо, после чего ступил на помост. Поднявшись к владыке, он подступился к трону. Иоанн прикрыл глаза, с улыбкой улавливая, как горький запах гари проел одеяния и волосы опричника. От Фёдора не ускользнула эта слабая, мимолётная улыбка, этот лёгкий просвет на жестоком царском лике.
* * *
С выжатого полотенца водица вылилась в деревянное ведро, отдавшись звонким плеском. Алёна вновь протёрла плечо немца.
– Болит? – вопрошала девушка, отгибая руку Штадена.
– Нет, – отвечал Генрих, да и сам давался диву.
Не иначе как уж суждено ему было с рукой прощаться, когда тот супостат здоровый перетянул плечо. Да вот же – не стал Генрих калекою, хоть порой плечо и ныло, ежели напрягать больше всякой меры.
Едва Алёна перекинула полотенце чрез изножье кровати, немец взял её руку, привлёк к себе и поцеловал ладонь. Руки пахли настойкой из дурманов поздних трав. Генрих привык к этому запаху, и уж больно он ему полюбился. Штаден завлёк её с собой в объятия, поваливая в мягкие перины.
Немец приблизился к самому уху девушки и тихим шёпотом твердил откровения, покуда томное дыхание вторило его горячему сердцу. Алёна упёрлась руками в плечи Генриха, отстраняя его ровно настолько, чтобы заглянуть в глаза.
– Что нынче молвил ты? – вопрошала она.
– От вернусь – скажу по-вашему, – обещал Штаден, беря её нежные ладони, отводя в стороны.
* * *
– Не может быть! – усмехнулся Штаден, указывая ножом куда-то в сторону берега, разминая шею.
Афанасий обернулся через плечо, поднимаясь с мешков, набитых грязным тяжёлым песком.
– Явились не запылились… – утомлённый долгим ожиданием, протянул Афанасий, тряхнув плечами.
Тёмные волны Москвы-реки бились о причал, о борт корабля. Звонкий их плеск занимал ту тишину, что стала в ожидании государя – токмо его и ожидали опричники. Государь явился с Фёдором и Малютой. Штаден и Афанасий поклонились и припали к царскому перстню.
– Гляди – не привези из-за моря хворь какую, – молвил Басманов, крепко обнимая Штадена.
– Да ваши шельмы, поди, любую проказу выведут! – усмехнулся немец, улыбаясь собственным мыслям.
– Давай-ка не испытывать милосердия Божьего? – молвил Фёдор. – Береги себя!
С таким напутствием Басманов спровадил немца на судно. Вяземский обменялся парой слов с Малютой, коротко поклонился Фёдору да поднялся следом.
* * *
Каждый день выдавался холоднее предыдущего. По-осеннему вспыхивали леса. Земля теряла тепло палящего лета, и тяжёлая поступь далёкой зимы уже витала где-то в воздухе. Дни становились короче. Сумерки, казалось, застали врасплох пьяницу. Мужик со вспотевшим красным
