Лату злобно-ревнивый взгляд. Господин Сахгал сказал:
– Она мне как родная доченька. Я прослежу, чтобы она не объедалась мороженым и прочими вредностями.
– Я не пойду! – в панике и ярости крикнула Лата.
Госпожа Рупа Мера возилась с подарком. От возмутительного дочкиного крика пальцы вдруг перестали ее слушаться, и она случайно порвала обертку, которую обычно снимала бережно, чтобы потом использовать еще раз.
– Видишь, что я из-за тебя наделала! – упрекнула она Лату, а потом, увидев содержимое свертка, озадаченно посмотрела на господина Сахгала.
Под бумагой оказалась головоломка – розовый пластиковый лабиринт с прозрачной крышкой и семью стальными шариками. Нужно было изловчиться и загнать все семь шариков в центральную лунку.
– Она такая умница, вот я и решил подарить ей головоломку. Дома она справилась бы с ней за пять минут, но в поезде так тряско – уйдет не меньше часа, – мягко пояснил господин Сахгал. – Отлично помогает скоротать время.
– Спасибо за заботу, – слегка нахмурившись, пробормотала госпожа Рупа Мера.
Лата соврала, что у нее раскалывается голова, и ушла в свою комнату. Впрочем, ей действительно было дурно – дурно и тошно до глубины души.
9.18
На вокзал госпожу Рупу Меру и Лату отвез водитель господина Сахгала – сам господин Сахгал ушел на работу. Киран осталась с Пушкаром. Провожать их поехала госпожа Сахгал, которая по дороге мило щебетала обо всем подряд.
Лата не проронила ни слова.
Они вошли в толпу на перроне. Вдруг из этой толпы вынырнул Хареш.
– Здравствуйте, госпожа Мера. Здравствуй, Лата!
– Хареш? Я же велела тебе нас не провожать, – опешила госпожа Рупа Мера. – И называть меня «ма», – добавила она по привычке.
Хареш улыбнулся, радуясь, что сумел их удивить.
– А мой поезд тоже отходит через пятнадцать минут, вот я и решил поздороваться да помочь вам с багажом. Где кули?
Он весело и быстро усадил их в вагон, принес багаж, а черную сумку госпожи Рупы Меры положил так, чтобы она была под рукой и при этом никто ее не стащил.
Госпожа Рупа Мера выглядела раздавленной. Она неспроста потратилась на дорогие билеты из Канпура в Лакхнау: очень хотелось произвести на потенциального зятя определенное впечатление. Теперь Хареш увидел, что они путешествуют даже не вторым, а общим классом. В самом деле, Хареша это озадачило, хотя виду он не подал. После рассказов госпожи Рупы Меры о путешествиях в вагонах люкс и сыне, работающем в «Бентсене Прайсе», он ожидал несколько другого.
«Да какая, в сущности, разница? Главное, девушка хорошая», – сказал он себе.
Лата сперва была очень рада Харешу (на ее лице он даже прочитал облегчение), но вскоре полностью ушла в себя и ничего вокруг не замечала – ни мать, ни попутчиков, ни тем более Хареша.
Когда раздался гудок, перед его глазами встала яркая картина: примерно это же время дня, жара (значит, дело было не так давно), Хареш стоит на перроне людного вокзала, а его кули вот-вот скроется в толпе. Женщина средних лет (она стоит к нему спиной, лица не видно) и ее юная спутница садятся в поезд. Лицо девушки – Хареш теперь понял, что это Лата, – выражало такую сосредоточенность на своем внутреннем мире, на своей боли или, быть может, гневе, что у Хареша перехватило дыхание. Их сопровождал мужчина, которого он встретил в гостях у Сунила Падвардхана, – молодой лектор, как бишь его… Брахмпур, да, вот где он впервые увидел Лату и ее мать! Точно, точно, память его не подвела, он действительно ее видел. Хареш улыбнулся, и глаза превратились в щелочки.
– Брахмпур, светло-голубое сари, – сказал он себе под нос.
Лата вопросительно взглянула на него сквозь открытое окно.
Поезд тронулся.
Хареш мотнул головой, по-прежнему улыбаясь. Даже если бы поезд никуда не ехал, вряд ли он счел бы нужным объясниться.
Он помахал рукой, но ни мать, ни дочь не махнули ему в ответ. Хареш, прирожденный оптимист, списал это на выученную английскую сдержанность.
«Голубое сари. Вот где я ее видел, вот же где», – твердил он про себя.
9.19
День в Лакхнау Хареш провел у сестры Симран. Он сообщил ей, что не далее как вчера познакомился с девушкой, из которой – поскольку на брак с Симран надежд он больше не питал – могла получиться неплохая жена.
Конечно, он сформулировал это несколько иначе, но и в подобных словах с его стороны не было бы ничего заведомо оскорбительного. Большинство знакомых семей Хареша создавались из практических соображений, да и выбор зачастую делали не сами молодые, а их отцы или иные главы семейства, руководствуясь желанными (или непрошеными) советами многочисленной родни. Одну дальнюю родственницу Хареша, например, сосватал деревенский брадобрей: поскольку он был вхож в большинство домов деревни, за один только последний год он поспособствовал созданию четырех брачных союзов.
Сестре Симран всегда нравился Хареш. Она знала, как искренне и преданно он любит ее сестру, и чувствовала, что его сердце до сих пор принадлежит только ей.
Такая незамысловато-метафоричная формулировка никогда не приходила в голову самому Харешу. Его сердце и душа в самом деле принадлежали Симран. Она могла делать с ним что угодно – и он все равно бы ее любил. Радость в глазах Симран при каждой их встрече (и грусть, что за ней скрывалась), растущая уверенность в том, что родители никогда не позволят им быть вместе и отрекутся от дочери, если та все же выйдет за Хареша, что мать, женщина эмоциональная, покончит с собой (теперь она грозилась это сделать в каждом письме и каждый раз, когда Симран приезжала домой), – все это изматывало его возлюбленную. Ее письма и раньше-то приходили нерегулярно (отчасти потому, что сама она получала весточки Хареша от случая к случаю – их привозила подруга, на адрес которой он писал), а теперь стали приходить и вовсе непонятно как: то три письма подряд, то неделями ни слова не дождешься.
Сестра, конечно, понимала: Симран больно ранит весть, что Хареш решил связать жизнь с другой женщиной (или хотя бы всерьез задумался об этом). Симран искренне любила Хареша. Ее сестра тоже его любила, хоть он и был сын лалы (так сикхи презрительно называли индуистов). Даже брата Симран, ровесника Хареша, втянули в эту историю. Когда им было по семнадцать, Хареш нанял его петь газели под окнами любимой: Симран за что-то обиделась на Хареша, и таким образом он попытался ее задобрить. Сам Хареш, при всей любви к музыке и вере в ее чудотворную силу – проникать в самые черствые сердца, – петь категорически не умел.
