Дав слово главкому через неделю взять Самару, Тухачевский принялся активно готовить наступление, сообразуясь со своим тщательно разработанным планом. Но не тут-то было!
Муравьев был не из тех военачальников, кто стремился побуждать подчиненных ему командиров к самостоятельным действиям и тем более делить с ними славу одержанных побед. Едва переговорив с Тухачевским по прямому проводу, он тут же приказал выслать ему свой план Самарской операции. Это было что-то вроде шпаргалки, подброшенной незадачливому ученику во время экзамена.
Едва начав знакомиться с планом главкома, Тухачевский пришел в бешенство. Он то и дело вскакивал из-за стола, не желая продолжать чтение возмутившего его до глубины души плана, метался по тесному пространству салон-вагона, снова хватал ненавистные листы бумаги и отшвыривал их в сторону, будто они обжигали ему пальцы. Вересов пытался успокоить командарма, но безуспешно.
— Нет, ты только прочитай, прочитай, какую ересь он несет! — Возмущение Тухачевского достигло наивысшего накала. — Неужели человек, имеющий военное образование, может оказаться настолько бездарным и безграмотным? Не могу поверить, что он окончил военное училище!
— Неужто план вовсе не годится? — с удивлением спросил Вячеслав. — Может, ты преувеличиваешь? Может, в тебе говорит неприязнь к этому деятелю?
— Что за чушь! — Тухачевский теперь уже перенес свое раздражение на друга. — Посуди сам, Муравьев планирует окружить Самару полукольцом протяженностью триста верст! И мою армию требует разделить на семь колонн малой численности. И представь, шесть из них должны будут выполнять сугубо вспомогательную роль, а седьмая — наступать на направлении главного удара. Как может справиться с этой задачей колонна, в которой менее тысячи бойцов? Она же неминуемо будет разгромлена противником! Это же прямое предательство!
— Но возможно, другие армии будут взаимодействовать с тобой? — Вячеславу уж очень хотелось убедиться в справедливости суждений командарма.
— Это уже другой вопрос! Самару-то приказано взять мне! А по плану главкома мои дивизии должны будут действовать по разным направлениям, растопыренными пальцами. Более того, главный удар предполагается наносить, ведя войска через песчаную лесостепь Заволжья. Но там нет не то что железной дороги, но даже и приличных грунтовых дорог!
— Похоже, главком вознамерился подставить тебе подножку, — наконец согласился с доводами Тухачевского Вячеслав. — Иезуитский план дискредитации командарма, присланного из Москвы.
— Ты всерьез думаешь, что я буду плясать под его дудку? Прошу тебя, запиши мой рапорт главкому.
Вячеслав сноровисто уселся за стол и начал записывать то, что диктовал ему командарм:
«Главкому Муравьеву. 1918 года 10 июля, место отправления — г. Симбирск.
Еду на Пензу — Сызрань. Сызрань оставлена. Хотел еще вчера начать наступление всеми силами, но Вы запретили броневому дивизиону двигаться, а потому наше наступление на Усолье и Ставрополь велось лишь жидкими пехотными частями. Совершенно невозможно так стеснять мою самостоятельность, как это делаете Вы. Мне лучше видно на месте, как надо дело делать. Давайте мне задачи, и они будут исполнены, но не давайте рецептов — это невыполнимо. Неужели всемирная военная история еще недостаточно это доказала? Не сочтите этого заявления недисциплинированностью. Ведь армия, согласно тактике и стратегии, получает только задачи и директивы самого общего характера. Даже приказания армиям избегают давать. Вы же командуете за меня и даже за моих начальников дивизий. Может быть, это было вызвано нераспорядительностью прежних начальников, но мне кажется, что до сих пор я не мог бы вызывать в этом отношении Вашего недовольства. Командарм-1 Тухачевский».
— Веселенькая ситуация, — прокомментировал Вячеслав, когда Тухачевский поставил под рапортом свою подпись. — Воевать тебе приходится не только с белыми армиями, но и с собственным главкомом!
Рапорт был тут же отправлен с нарочным, а уже вечером позвонил адъютант Муравьева и сказал, что главком вызывает командарма к себе.
— Ну, что я говорил? — озабоченно спросил Вячеслав. — Прежде чем взять Самару, тебе придется сразиться с главкомом. Этого рапорта он тебе не простит. Я еду с тобой.
— Ни в коем случае. Останешься здесь за меня, ты же знаешь, что начштаба сейчас в Инзенской дивизии. Я скоро вернусь.
— В чем я не очень-то уверен, — возразил Вересов. — Ты недооцениваешь своего главкома.
— Лучше прикажи побыстрее подать мне коня, — невесело усмехнулся Тухачевский.
На пристани у дебаркадера стояла все еще роскошная императорская яхта «Межень». В сравнении с буксирами, баржами и простыми пароходами она казалась самим воплощением красоты и изящества.
Главком любил красивую жизнь!
Пристань заполонили военные. Особенно много было матросов, перепоясанных пулеметными лентами, и бойцов в новом обмундировании — из личной гвардии Муравьева.
Тухачевский спешился и поспешил на яхту. Там его уже ждал окруженный разномастной свитой и излучающий бешеную, взрывчатую энергию Муравьев.
Муравьев стоял перед Тухачевским, заложив руки за спину, глаза его горели неистовым нездоровым огнем. Казалось, будто главком впервые увидел командарма. Всем видом он выражал отчужденность; страсти, кипевшие в нем, вот-вот готовы были вырваться наружу.
— Утром я вам направил рапорт, — начал было Тухачевский, но Муравьев резко и нагло перебил его:
— Этим рапортом можете подтереть задницу себе и своим большевистским друзьям, вашему Варейкису! — Он бросал горячие хамские слова прямо в лицо Тухачевскому. — И запомните, поручик: не будет никакой Самарской операции! Я поворачиваю фронт на запад, я объединяюсь с братьями чехословаками, и мы вместе будем громить Германию! Вы слышали о восстании левых эсеров в Москве?[14] Это восстание переметнется на все города России! Большевикам не удержать власть, эти предатели, немецкие наймиты, получат по заслугам!
С минуту по выражению лица Тухачевского Муравьев пытался определить его реакцию на такое сенсационное заявление, но Тухачевский невозмутимо молчал.
— С кем вы, командарм Тухачевский? — Вопрос Муравьева прозвучал почти торжественно. — Если со мной, вы будете назначены — и немедленно — на самый высокий пост в будущем правительстве. Если против меня — мой маузер скажет свое веское слово! — И в подтверждение своих слов Муравьев выхватил маузер из кобуры.
Тухачевский посмотрел на него с презрением.
— Я жду ответа! — нетерпеливо и грозно возвестил Муравьев.
— Ответ у меня один: я никогда не был предателем и никогда им не стану, — негромко, но твердо произнес Тухачевский.
— Сдать оружие! — приказал Муравьев Тухачевскому. — Поедете со мной.
Двое матросов из охраны Муравьева подхватили Тухачевского под руки и усадили в «кадиллак». Машина помчалась на станцию Симбирск-1.
Увидев выстроенный на платформе батальон, Тухачевский понял, что здесь уже все готово для спектакля, который решил устроить Муравьев специально для него, чтобы попытаться склонить командарма на свою сторону.
Муравьев торжественно и гордо подошел к строю и произнес речь. Он говорил тоном полководца, который уже одержал блистательную победу:
— Товарищи бойцы! Храбрые орлы революции! Мы прекращаем эту братоубийственную гражданскую войну. Наш главный враг — Германия! Большевики — предатели! Они подписали позорный мир с немцами, отдали им на растерзание великую Россию! Те, кто не пойдут за мной, под наши боевые знамена, будут сметены с лица земли! Все на защиту нашей поруганной родины! Ваши имена, легендарные защитники России, будут прославлять потомки, они будут золотыми буквами вписаны в историю! Вперед, за правое дело!
Он умолк и повернулся к Тухачевскому.
— Вот перед вами стоит командарм Первой революционной армии Тухачевский. Смотрите на него! И спросите: с нами он или против нас? Готов ли он влить свою армию в легионы, которые пойдут на штурм Берлина?
Тухачевский молчал, испытывая к Муравьеву все большее омерзение.
— Он не хочет отвечать! — яростно воскликнул Муравьев, горя возмущением. — Каков будет ваш приговор этому изменнику, орлы революции?
— Смерть! — взвизгнуло из строя несколько голосов.
— Смерть! — подтвердил Муравьев, делая знак охране. — За решетку его. А на рассвете — расстрелять!
А на рассвете Тухачевский, внезапно освобожденный из тюрьмы, узнал о событиях прошедшей ночи из телеграммы:
«Срочно. Председателю Совнаркома Ленину. ЦИК, ЦК большевиков.
В 9 часов вечера 10 июля главнокомандующий Восточного фронта Муравьев, приехав с уфимскими отрядами, оцепил броневиками Совдеп, арестовал часть его членов, мотивируя арест тем, что он объявляет войну с Германией. Он собрал находящиеся части в Симбирске и призвал последние идти с ним на Германию, а гражданскую войну прекратить. Рассматривая это как контрреволюционное выступление и измену Советской власти, несколько человек, членов нашей партии, приняли все меры, чтобы навербовать в муравьевских частях сторонников, дабы арестовать Муравьева. Для этого были приглашены на конспиративное заседание представители из частей, подчиненных Муравьеву. После того как он проинформировал их по существу смысла заговора, представители в большинстве заявили, что являются сторонниками и защитниками Советской власти. Они присоединились к Нам. После этого нами были приняты все меры к аресту. В три часа ночи Муравьев пришел на заседание губисполкома вместе с фракцией левых социал-революционеров и предложил присоединиться к нему. Большевики заявили, что будут бороться против Муравьева. После такого решительного протеста, вынесенного нами, и после того, как был оглашен на заседании ряд фактов, показывающих, что Муравьев дал уже распоряжение, чтобы оголить фронт, среди эсеров, составлявших большинство, наступило замешательство, и они потребовали перерыва для обсуждения положения во фракции. После этого Муравьев заявил, что ему незачем больше присутствовать, его дело сделано, и направился к двери. Уполномоченный отряда заявил от нашего имени Муравьеву, что он арестован. Муравьев начал стрелять, одного ранил. А вскоре сам был убит. Большевистская партия заявляет, что, как ни опасна была эта задача, она с честью выполнена. На фронте снова установился образцовый порядок, части возвращены обратно на позиции.
