— Но как же, отец! Почему? — обескураженно спросил Ирод.
— Потому что он слишком уверовал в собственную славу, — ответил Антипатр, — в собственную непобедимость, и он уверен, что победы на полях сражений сами по себе дают ему власть. Он ошибается: слава героя и власть повелителя — не одно и то же. Два этих понятия враждебны и очень редко совмещаются в одном лице. Не ищи славы, Ирод, судьба героя ненадежна.
Ирод хотел продолжения разговора, но отец сказал:
— Мне надо отдохнуть, — и указал рукой в сторону двери.
Выйдя от отца, Ирод подумал с горечью: «Почему судьба столь несправедлива и я не родился римлянином!»
После посещения дворца Помпея прошел день, второй, третий. Ожидание сделалось томительным. С утра Антипатр выходил из дома и возвращался только вечером — озабоченным, усталым. Перебросившись несколькими ничего не значащими фразами с сыном, он шел в покои Гиркана и оставался там до поздней ночи. Однажды, когда Ирод спросил отца:
— Мы долго пробудем здесь? — Антипатр взглянул на него так, как будто сын спросил его о чем-то запретном, недовольно бросил:
— Не знаю.
Гиркан за это время только раз или два покидал свою комнату. Лишь однажды вышел во двор. Встретившись с Иродом на лестнице, посмотрел на него невидящим взглядом, словно не узнавая. Бодрость и уверенность, что так неожиданно проявились в нем по дороге в Дамаск, снова покинули его. Он сгорбился еще больше, а всегдашняя бледность лица теперь отдавала желтизной.
Когда Гиркан, так ничего и не сказав, прошел мимо Ирода, тот с презрением посмотрел ему вслед. Этот жалкий сгорбленный человек олицетворял для Ирода землю и народ, где родился и жил он сам, где ему суждено, наверное, провести всю жизнь. В лучшем случае — тихую и сытую, а в худшем — жалкую и тревожную. И значит, не будет он скакать на боевом коне во главе огромного войска, занимающего собой всю ширь взгляда, от горизонта до горизонта. Его конь, слепо ударяя копытом, не будет рушить дома и крепостные стены, отсюда, с высоты седла (как виделось Ироду), казавшиеся крошечными. И никогда весь мир не ляжет у его ног. И никогда он, одетый в простую белую тунику, не будет сидеть в парадном зале дворца, в кресле на возвышении, решая судьбы народов и государств. Он не родился римлянином, он даже не родился иудеем.
Как-то он спросил отца:
— Кто мы?
Думал, что отец гордо ответит: «Мы идумеи!», но получил странный ответ:
— Люди!
Да, люди, как и все, но получается, что все-таки хуже и ниже людей. Он помнил детские игры, и вдруг особенный взгляд товарищей и презрительное: «Идумей!» Ему хотелось сказать отцу: «Нет, мы не люди, мы идумеи!», но не сказал.
На четвертый день, утром, явился, солдат от Помпея.
— Помпей Магн желает, чтобы первосвященник Иудеи сопровождал его в поездке.
Гиркан сам спросил солдата:
— Но куда Помпей Магн пожелал отправиться?
Вместо ответа солдат проговорил, холодностью тона
скрывая презрение:
— Помпей Магн просит поторопиться. Он выезжает теперь же.
Сказав это, солдат повернулся и ушел. Гиркан посмотрел на Антипатра, ища объяснений, но тот глядел в спину удаляющегося солдата, и Гиркан обратился к Ироду:
— Прикажи готовить лошадей.
Когда они подъехали к дворцу, на площади уже выстроились четыре когорты из легиона претора Скавра. Командовавший оцеплением центурион пропустил первосвященника и указал место на площади, где ему следует ожидать выезда римского полководца.
Скоро в воротах дворца, окруженный пышной свитой, показался Помпей. Он был великолепен. Поверх туники на нем был позолоченный панцирь с изображением Медузы Горгоны на груди, стянутый в талии кожаным ремешком, отделанным серебряными насечками.
На богато украшенной перевязи висел тяжелый испанский меч. Голову покрывал серебряный шлем с высоким шишаком. Рыжая кобыла под Помпеем высоко держала голову и косилась по сторонам налитыми кровью глазами. Помпей поднял правую руку, вытянув ладонь, и ряды легионеров ответили дружным приветствием.
От свиты отделился всадник и подъехал к Гиркану. Проговорил с коротким кивком:
— Помпей Магн приглашает иерусалимского первосвященника присоединиться к его свите.
Гиркан, переглянувшись с Антипатром, тронул коня и крупной рысью последовал за удаляющимся Помпеем. Они присоединились к свите и ехали так до ворот города. Но сразу же за крепостным валом Помпей, обернувшись, поманил первосвященника коротким жестом руки.
Терпеливо выслушав многословное приветствие Гиркана, Помпей сказал, ободряюще улыбнувшись:
— Я хочу, чтобы ты проводил меня до Пеллы. Я еду навестить моего вольноотпущенника Деметрия, юношу, которого я люблю как сына. — Он сделал паузу, ожидая ответа Гиркана, и тот, почтительно поклонившись — пригнул голову, едва не коснувшись гривы коня, — ответил:
— Великий римский полководец оказывает незаслуженную честь несчастному изгнаннику. Я счастлив находиться рядом с великим владыкой мира.
— Мне говорили, — меняя тему, сказал Помпей, — что на Тивериадском озере хорошая охота. Скажи, ты любишь охоту?
— О великий Помпей, — с грустью отвечал Гиркан, — я уже стар для таких забав, — И невпопад добавил: — Как говорят римляне: «Что положено Юпитеру, не положено быку».
Помпей усмехнулся, окинув Гиркана быстрым взглядом:
— Не знаю, похож ли я на Юпитера, но ты совсем не похож на быка. — Сказав это, он заглянул через плечо, всадники свиты рассмеялись. Помпей пригнулся к Гиркану: — Надеюсь, я не обидел тебя?
Принимая игру, Гиркан скорбно покачал головой:
— О нет, Помпей Магн, ты прав, как всегда, я в самом деле не похож на быка — в лучшем случае я овца, которую волокут на заклание.
За их спинами снова раздался смех, но Помпей уже не улыбался. Некоторое время он ехал молча, потом спросил, не глядя на Гиркана:
— Скажи, ты хотел бы смерти своего брата?
Вопрос прозвучал неожиданно, но Гиркан не растерялся. Он ответил со спокойной грустью в голосе:
— Нет, о великий, я не желаю смерти брата и жалею об участи наследника престола. Я не воин, я книжник, и брат мой более достоин царствовать, чем я.
Помпей повернулся к нему, удивленно вскинув брови:
— Ты считаешь, что твой брат более достоин быть царем Иудеи?
— Да, о великий! — вздохнул Гиркан. — Эта ноша слишком тяжела для моих слабых плеч.
— Так почему же ты не отречешься от престола? — спросил Помпей, и удивление все еще оставалось на его лице.
— Бог избрал меня и дал мне эту судьбу, я не могу противиться воле Его. Человеческий разум не может понять смысл Божьей воли — Он возвышает слабого и неразумного и отвергает доблестного и мужественного. Я родился прежде моего брата, значит, как ни тяжело мне, я должен исполнить Божье предначертание. Ты спрашиваешь, хочу ли я смерти брата, — нет, я не желаю его смерти. Но что значит мое желание по сравнению с волей Бога: если брату суждено умереть, он умрет, если суждено жить, он будет жить.
— Значит, ты считаешь, — нахмурился Помпей, — что человек сам по себе ничего не значит? Что его воля, умение, отвага не могут изменить его судьбу? Отвечай же!
Прежде чем ответить, Гиркан неопределенно покачал головой:
— Мой слабый ум не может решить этого вопроса. Но мне кажется, все, что ты назвал — воля, отвага, — все это вручено тебе Богом. Он устлал твой жизненный путь розами, но… — Гиркан прервался, почувствовав, что сказал лишнее. Он испуганно повел глазами в сторону Помпея и низко опустил голову.
— Ты не договорил, — сказал Помпей и усмехнулся с наигранной грустью. — Хорошо, я доскажу за тебя. Бог устлал мой жизненный путь розами, но в середине или в конце пути он может заменить розы терновником или каменьями. Ты это хотел сказать? Я правильно тебя понял?
— О Помпей! — задрожав, произнес Гиркан, забыв добавить «великий». — Я только хотел сказать, что человек не в силах понять смысла Божьей воли.
— Смысла Божьей воли, — словно только для себя, повторил за ним Помпей и, помолчав некоторое время, продолжил: — Ты говоришь не о богах, а о Боге. Ты имеешь в виду Юпитера?
— Нет, величайший, — с виноватым выражением на лице отвечал Гиркан, — у моего народа нет других богов, кроме единственного, и его зовут не Юпитер.
— Значит, ты не веришь в римских богов? — Голос Помпея прозвучал напряженно.
— Я родился иудеем, — неожиданно смело произнес Гиркан.
— Вот как! — тихо проговорил Помпей. Твердость этого маленького человека была для него непонятна. — Но разве могущество Рима, его великие победы не доказывают преимущества наших богов? Если бы твой бог был сильнее наших, то Иудея властвовала бы над Римом, а не наоборот. Скажи, разве я не прав?
Повернув голову, Гиркан в упор посмотрел на римского полководца.
— Бог заставляет человека страдать, чтобы сделать его крепче. Мужество перед страданиями, ниспосланными Богом, выше мужества воина на поле сражения. Не гневайся, Помпей Магн, — добавил он, — но это заповедовали нам наши пророки.
