щеке.
— Костя, милый, наконец-то, — сказала тетя. — Мы так волновались! Про железную дорогу рассказывают ужасы. Всё ли у вас хорошо?
— У меня всё архивеликолепно, — весело ответил вошедший. — Велено передать вам от Александра Николаевича А) поклон… — Поклонился. — …Б) поцелуй… — Поцеловал тетю в щеку. — …В) кляйн гешенк.
Протянул коробочку.
От поцелуя тетя раскраснелась. Она любила Константина Марковича, Костю, почти так же сильно, как Лизхен и Тяпа. Дагмара Генриховна по представлениям двадцатидвухлетней Лизхен была старая дева. Тете шел тридцать шестой год.
Пока Дагмара рассматривал содержимое коробочки и ахала (там сверкала золотая брошка — плата за постояльца), Югэн подошел к племяннице.
— Елизавета Эмильевна…
Приложился к руке. Руку обожгло пламенем.
Об их отношениях Дагмара, невинная душа, не догадывалась. Югэн сказал: незачем тревожить ее девственное воображение эротическими фантазиями, это небезопасно. Вечерами Лизхен кралась к золотой двери на цыпочках, к себе возвращалась на рассвете. Это было романтично.
В эпоху всеобщего «уплотнения» они жили в пятикомнатной квартире только втроем. Югэн дал членам жилкомитета мзду, и обошлось без подселений. Это был человек, который с легкостью решал проблемы, представлявшиеся безнадежными.
Сели к столу. Жестом фокусника Югэн извлек из одного кармана большую плитку американского шоколада, из другого — плоскую бутылочку любимого тетиного ликера «бенедектин». Рассказывал про Питер и про дорогу смешное. Лизхен расположилась напротив. Целомудренно улыбалась, гладила под столом ногой его щиколотку.
От ликера тетя, как обычно стала прыскать, полчаса спустя заклевала носом. «Долго не засиживайся, Лизочка, тебе к восьми на репетицию, и Константин Маркович с дороги устал».
Ушла. В дальнем конце квартиры щелкнула дверь. В следующий же миг они кинулись друг на друга, как цирковые борцы. С грохотом отлетел стул.
Югэн подхватил ее на руки, понес по коридору к золотой двери. Оба задыхались.
* * *
«Клавдий» (такое кодовое имя получил у Петерса новый и неожиданный персонаж пьесы — таинственный господин с эспаньолкой) знает командиров всех частей Латышской дивизии. Возможно и в лицо. Это означает, что подсовывать ему чекиста рискованно, можно спалить весь театр.
Яков сидел за своим рабочим столом и, будто гадалка, раскладывающая карты, перебирал бумажки. На каждом имя, выписка из формуляра. Комдив Авен, бывший подполковник, и трое комбригов в конспираторы не годились — слишком на виду. Выбирать надо было из командиров десяти полков и шести артиллерийских дивизионов. Вроде бы кандидатов много, но скоро на зеленом сукне остался только один листок: Эдуард Берзин, командир первого легкого артдивизиона.
Логика была простая.
Доверять большое, важное дело человеку незнакомому и непроверенному нельзя. Знакомиться со всеми времени нет, встреча назначена на завтра. Ergo круг сужается до тех, кого Яков знал лично. Из шестнадцати потенциальных кандидатов таких было трое, и двое точно не годились. У Лиепиня, отличного храброго вояки, всё на лице написано. Ян Бейка — тугодум, а тут нужна мгновенная реакция и творческая жилка.
Берзин был хорош по всем показателям. Во-первых, умный. Во-вторых, хладнокровный. В-третьих, сразу видно человека крупного калибра — если такой стоит во главе подпольной организации, можно быть уверенным, что это организация непустяковая. Во время революции Берзина, всего лишь прапорщика, солдаты выбрали командиром дивизиона единогласно. В-четвертых (самое интересное), Эдуард закончил Берлинское училище изящных искусств, он художник. Нужно будет увлечь его монументальностью сего полотна, сразу перешел к психологическому планированию Яков. На революционную сознательность давить не будем, он не член партии (что в данном случае превосходно — коммунисту Клавдий не поверит). А вот дайну на латышской струне мы непременно исполним — Берзин, кажется, большой патриот родных дюн. Рассказать ему про ленинскую программу самоопределения наций, про будущую свободную Латвию, привести в пример Финляндию, которой Совнарком в январе предоставил независимость. (Финны к тому времени уже взяли ее сами, но на этом мы заостряться не станем).
Сразу же, не откладывая, отправился в дивизион. Берзин жил в казарме вместе с бойцами, одной семьей.
Беседой Яков остался очень доволен. Он был на волне вдохновения. Говоря о Латвии, даже прослезился.
Берзин порадовал. Пока слушал, по малоподвижному лицу было не понять, согласится или нет. Однако по первым же вопросам стало ясно, что важностью задания проникся и всё выполнит. В конце сказал: «Раз это нужно для Латвии, сделаю».
Трудность состояла в том, что артдивизион не использовался для охраны правительства и устроить переворот никак не мог, но эту проблему Яков решил следующим утром. Поговорил с наркомом товарищем Троцким, тот сделал телефонный звонок, и к полудню вышло распоряжение командующего московским гарнизоном: поскольку артиллерийские части латышских бригад пока не получили орудий, приказываю использовать дивизионы посменно для несения комендантской службы по списку номер один (то есть для охраны высших органов власти).
Теперь Берзин становился невестой с богатым приданым, Клавдий не мог в такую не влюбиться.
В некогда модном бульварном кафе «Трамбле» от былой импозантности остался только интерьер в стиле «нового искусства». Подавали морковный чай да отвратительные на вид и вкус «гороховые птифуры». Эдуардс Берзиньш — по русским документам Эдуард Петрович Берзин — откусил серо-зеленый пирожок, поморщился и есть не стал. Интерьер ему тоже не нравился. Он считал ар-нуво сиропной пошлостью для мещан, которые любят изячно оттопырить мизинец. Эдуардс отдавал предпочтение грубым мазкам и кричащим краскам экспрессионизма, бескомпромиссность которого так выпукло передает корчи нового, рождающегося на глазах мира, что вылезает из утробы зловонный, измаранный кровью и безобразный, как все новорожденные. Таков уж закон природы.
Британский агент запаздывал, но Эдуардс не волновался. Не имел привычки волноваться из-за уродств бытия, к числу которых несомненно относилась эта шпионская возня. Волновало Берзиньша только красивое: сочетание цветов, изгиб линий и, конечно, воспоминания о Родине. А если Клавдий (странная кличка) не явится, то и слава богу. Участвовать в чекистской операции командир артдивизиона согласился лишь потому, что чувствовал себя не в праве отказаться. Независимость Латвии могли дать только большевики — в награду за то, что маленький народ оказывает им такую беспримерную помощь. Латыши стали гвардией революции, и политической полицией советской России тоже руководит латыш. С будущим председателем ВЧК Эдуардс познакомился прошлой осенью на фронте, когда Якабс Петерс был членом Реввоенкомитета Двенадцатой армии. Человек себе на уме, но волевой и смотрящий далеко вперед. А главное не чужак. Латыши все любят свою тихую Родину, даже интернационалисты.
Но Клавдий придет, никуда не денется. Затаился где-нибудь, проверяет, нет ли слежки. Петерс пообещал, что слежки не будет. Сказал: такой волчище враз срисует моих олухов.
Вошел брюнет с небольшой бородкой клином, по описанию — Константин Маркович, он же Клавдий.
