— Не пустил бы Московию с протянутой рукой.
Недалеко от себя Кочева увидел Пожарского. К нему кто-то отчаянно привязывается. Но видно, князь не очень-то хочет общаться. Никак Димитрий, его, Пожарского, старший брат. Глаза что-то подводят. Повернулся к верному другу Миняю:
— Скажи, — просит он, — никак Димитрий рядом с Пожарским.
Тот посмотрел в ту сторону и ответил:
— Он!
— Ты смотри, — чему-то подивился боярин.
Вошёл великий князь в сопровождении братьев Ивана и Андрея. Такой же гордый. Подошёл к креслу. Взглядом повелителя окинул трапезную. Все враз смолкли. Стольник суетливо налил ему в кубок вино. Великий князь приподнял его, посмотрел на тёмно-вишнёвую поверхность, словно хотел что-то прочитать на ней Потом, подняв голову, заговорил:
— Други верные! Мужи доблестные! Братья родные! Кланяюсь я вашей воле.
После этих слов он замолк, словно ожидал отклика на свои слова. Но трапезная молчала. Тогда, слегка откашлявшись, он продолжил:
— Хочу вам сказать: я, великий князь Симеон Иоаннович, со своими братьями младшими, князем Иваном и князем Андреем, целовали крест у отцовского гро6а сегодня поутру. Быть нам заодно до смерти. Брата старшего иметь и чтить в отцово место. А свидетелями этого договора были: тысяцкий Василий, бояре Михаил Александрович, Василий Окатьевич, Ананий Окольничий, Иван Михайлович.
Названные бояре, не без гордости, кивали головами, А князь продолжил:
— Мой отец Иоанн Даниилович был для вас старшим братом. Чтили ли вы его?
Хоть и вопрос задал Симеон, но голосом уверенным, властным. Сразу чувствуется: князь не кисель.
— Чтили! — хором ответила трапезная.
— Теперь я, великий князь, спрашиваю вас: чтите ли вы меня старшим? — голос звучит ещё крепче.
Мгновенная тишина вдруг нарушается криком:
— Чтим!
Симеон кивнул головой и продолжил:
— При отце Русь была сильна и славна тем, что князья беспрекословно повиновались старшему. И теперь, — голос его набрал силу и, кажется, лёг на плечи присутствующих такой невероятной тяжестью, что её трудно выдержать, — только таким беспрекословным повиновением ему, Симеону, мы можем освободиться от татарского ига!
Последние слова поразили присутствующих. Так говорить в открытую о своих поработителях... значит, чувствует силу молодой князь! Или глупая молодость заговорила? Беды бы не накликал. У Калиты тишина была.
Поднялся митрополит. Поднял с груди свой крест и, крестя им Симеона, проговорил:
— Церковь, великий князь, готова благословить тебя на этот святой шаг. Но этот шаг не должен быть опрометчивым.
Потом он, оставшись вдвоём, напомнил князю его слова, сказав:
— Симеон Иоаннович, ты будь осторожен. Знай, у хана длинные уши. Беду так можешь накликать.
Князь, видать, сам это понял:
— Ты прав, владыка!
Больше никто никогда не слышал от него этих слов. Даже больше, если кто-то пытался напомнить о них, князь резко пресекал эти речи.
Первым, опережая князей и бояр не по чину, вскочил с кубком в руке Борисенко:
— Слава великому князю!
— Слава! — подхватила трапезная.
Всё шло хорошо, пока подвыпивший боярин Михаил Васильевич, шатаясь из стороны в сторону, не подошёл к Симеону и не спросил:
— А почему... ты великий, а где Всея Руси? Калита в последний приезд привёз... ето званье.
К нему подскочили более трезвые бояре и увели. Глядя на других, смотревших на него весьма выразительно, Симеон понял, что все ждут от него ответа. И он ответил, как ему сказал хан Чанибек:
— Многие не хотят возвеличивания Московии, и не только среди русских князей, но и среди мурз орды, — он поднял кубок. — Выпьем за могучую и процветающую Московию!
Призыв возымел своё действие.
Отшумела, отпьянствовала Русь, и началось великое княжение. А зачиналось оно не с хороших вестей. Литовцы пытались захватить Можайск, новгородцы пограбили Устюжну и повоевали Белозерскую волость. А ведь знают, что её купил ещё Калита. Что ж, пробуют новую московскую власть. Она её покажет.
Симеон позвал к себе Кочеву. Буквально на крыльях летел к нему боярин: «Раз зовёт, значит, понадобился! Нужон! Слава те...». Боярин по привычке стукнул в такую знакомую дверь и, открыв, спросил, тоже по привычке:
— Можно?
Симеон усмехнулся:
— Ты забыл добавить: великий князь!
— Да я... — по привычке, топчась у порога, проговорил боярин.
— Ладно, Василий, проходи и садись! — доброжелательно сказал Симеон, чем несказанно обрадовал старого боярина.
Когда Кочева уселся, Симеон, глядя на него, спросил:
— Боярин, как бы поступил отец?
Василий понял, что тот имел в виду действия новгородских захватчиков.
На его вопрос боярин ответил вопросом:
— А как ты бы, великий князь, считал нужным проучить нагляцов?
Князь даже покраснел. Но боярин вроде и не заметил этой перемены.
— Я бы... — в раздумье произнёс Симеон, — собрал войско... — он замолчал и посмотрел на боярина.
— А Калита, — боярин не стал произносить его титулов, — думаю с войском бы он не торопился, а ударил бы по их карману. Взять хотя бы Торжок. Этот городишко столько сыпит в их карман, считать, не пересчитать.
От этих слов, похоже, что-то прояснилось в голове князя. Отец многому учил сыновей, но не всё оседало в их головах. А вот жизнь быстро заставила понимать многое. С первых дней своего правления Симеон понял, что такое деньги: Орде отдай, воинам плати. А разным купцам, мастерам... О, господи! Сколько их, стоящих с протянутой рукой! Князь слушал боярина внимательно. Было видно, что он не хочет пропустить не единого слова. Когда боярин закончил, Симеон встал с кресла, подошёл к Кочеве и обнял его. Похлопывая его по спине, князь сказал:
— Хороший ты дал мне урок. Век не забуду, — и поцеловал его в щёку.
Боярин растрогался и его потянуло на разговор:
— Калита, — начал он, — берег людей, поэтому они, видя это, шли к нему. Не разбрасывая деньгу, он через монету решал свои дела. Ты, вёл...
— Ну, будет! — перебил его Симеон. — Для друзей таких, как ты, я просто... Симеон. На худой конец — князь.
— Так вот, князь, он прибрал и Белозерск, и...
Симеон с улыбкой закончил:
— И Галич, и Углич!
— Князь! — восхитился Василий, — ты молодец! Всё знаешь. Вот и иди стопами отца!
— Так и пойду! — ответил тот.
Боярин был на пороге, когда его остановил голос Симеона.
— Василий, кого бы послать в Торжок?
Боярин повернулся и ответил:
— Я те пришлю Миняя, он всё знает.
Появление в Торжке московских сборщиков дани вызвало у местного воеводы что-то вроде шока. Смерть Калиты тут посчитали как освобождение от московской власти. И вот на тебе. Воевода срочно, тайно, отправил гонца в Новгород. Но пока оттуда не было никаких вестей, сборщики исполняли свои обязанности весьма сурово. Порой дело доходило до того, как когда-то Кочева и Миняй сделали с боярином Аверкием. Тогда они подвесили его за ноги, и тот враз выплатил всю дань.
В Новгороде, получив такую весть, всполошились не на шутку. Собрав воинство, спешно отправили его на помощь новоторжцам. И вот в разгар работы сборщиков в город ворвались новгородские воины. Они схватили московских сборщиков, а сами стали готовить город к осаде, понимая, что Москва так дело не оставит. В Москву же новгородцы послали гонца, чтобы он передал Симеону:
— Ты ещё не сел у нас на княжение, а твои люди у нас насильничают.
В ответ Симеон решил действовать решительно, рассудив так: Новгород наглеет. Мало того, что он повоевал его земли. Он ещё схватил его людей в Торжке, законно собиравших там дань.
Прощать их обиды больше нельзя. И он собрал всех северных князей и объявил им, чтобы они приняли участие в походе на Новгород.
Между тем в Торжке прознали, что московский князь готовит поход и что собираются большие силы, в Новгород вновь был срочно послан гонец. Они испугались, что москвичи собираются и им отомстить за набег новгородцев.
Но... Великий молчал. Дальновидные бояре потихоньку оставляли город и убегали в Новгород. Чернь заволновалась. Успокоить их пришёл боярин Семён Внучек и пообещал, что через день или два появятся новгородцы. Но их не было. Ни через день, ни через два, ни через три... А бояре уезжали.
Москва внимательно следила, что творится не только в Новгороде, но и в Торжке. Решать вопросы помогал Кочева. Он рассказал Симеону, как Калита отрядил своих людей в Тверь, и там те, ловко орудуя, подняли бунт против татар и князя. В результате Александру пришлось бежать в Псков. Князь понял смысл сказанного и посла! в Торжок Михаила Давыдова, знающего город. Михаил нашёл там дьякона Днедко. Им был Пётр Сорока, торжокский купец. Когда-то Давыдов выручил Сороку, дав ему в долг десять золотых. Давыдов нашёл его в лавке. Узнав своего спасителя, тот упал ему в ноги.
— Не надо, Петро! — поднял он его. — Хочешь с Московией торговать?
