Андрей переложил голову сестры со своей груди на плечо брата и, ступая в потемках по узкому, забитому вещами проходу, пошел в тамбур. В это время с двух сторон вагона двинулись фонари и застучали по полу приклады. Андрей оказался среди спящих, будто вор, застигнутый врасплох. Он бы вернулся на свое место, но, ослепленный, не видел, куда поставить ногу.
— Вставайте! Проверка документов! — поторапливал хрипловатый голос. — Хватит ночевать, приехали! Проверка документов!
Уже привыкшие к таким проверкам, люди в полусне доставали бумаги, совали их в протянутые руки, однако их будили, светили фонарями в лица, словно искали кого-то.
— Андрей! Андрей! — услышал он голос Саши. — Оля, где Андрей?!
— Я здесь! — откликнулся Андрей и пошел наугад. Шевеление и гомон меж тем нарастали, по стенам и переборкам вагона метались тени. Андрей пробился к своим, но следом уже спешил конус света, и человек, несущий фонарь, сердито крикнул:
— Офицер?
— Да, — сказал Андрей, подавая документы. — Штабс-капитан… Бывший.
— Годится! — сказал человек с фонарем и спрятал документы в карман. — Первушин, выводи этого!
Оля схватилась за брата двумя руками, с другой стороны держал Саша. Из мельтешения человеческих фигур и теней возник длинный солдат с винтовкой, встал за спиной Андрея.
Тем временем человек с фонарем проверял документы Саши.
— Я тоже офицер! — неожиданно признался Саша, поскольку проверявший никак не мог прочитать справку.
— Чего тогда молчишь? — возмутился тот. — В каком звании?
— Капитан…
— Годится! Первушин, обоих!
И тут наконец Оля обрела голос. Она держала братьев за руки и наступала на свет фонаря.
— Куда — выводить? Куда, я спрашиваю вас?! Мы едем домой!
— А вы помолчите, дамочка! — прикрикнул человек с фонарем. — Выводи, Первушин!
— Как — помолчите?! — вдруг взъярилась Оля. — У нас равноправие! Я везу братьев домой! Они оба больны!
— Там разберемся! — человек с фонарем шагнул дальше по вагону, расплывчатый луч света метнулся по напряженным лицам. — Граждане, приготовить документы!
У стены пакгауза под охраной стояло и сидело человек пятнадцать, многие в гимнастерках, шинелях, накинутых на плечи, в офицерских фуражках. Андрей различил в темноте несколько женщин и мужчин в штатском. И услышал шепот:
— Если арест — обыскали бы… И оружие отобрали…
Андрей поставил чемодан, усадил на него сестру. Саша все еще держался за руку Оли и стал какой‑то деревянно-несгибаемый, натянутый и перестал кашлять.
Утро подошло незаметно. Из темноты проступили станционные постройки, телеграфные столбы и долгий строй серых вагонов. Офицеры поднимали воротники шинелей; кутались в легкие одежды женщины; красноармейцы, обнимая винтовки, прятали руки в рукава. Наконец старший, человек с фонарем, погасил его и велел вести задержанных. Нестройная колонна побрела по зарастающим травой железнодорожным путям…
Их привели в какое-то низкое серое здание, поместили в пустую комнату и стали вызывать по одному. Люди стояли и сидели настороженные, тихо плакали женщины, а спросить, что происходит, было не у кого: вызванные не возвращались. Охранник, в очередной раз заглянув в дверь, выкрикнул фамилию — Березин, и Андрей с Сашей оба подались вперед. Оля немедленно вцепилась в братьев и потянула назад.
— Какой Березин? — спросил Андрей.
— Александр Николаич!
Саша деревянными руками снял с себя руку сестры и пошел к двери.
— Господи, какое счастье, что я родилась женщиной, — вдруг прошептала Оля. — Мужчины совсем бесправные, совсем…
— Потому что война, — проронил Андрей.
Когда выкликнули Андрея, Оля вновь ухватила его за руку и уже больше не выпускала ни на миг. Пройдя через коридоры, они очутились в комнате, где за огромным столом сидели три человека: двое в полувоенном и доктор в белом халате. Четвертый спал на стульях, укрывшись шинелью.
— Ваша последняя должность в царской армии? — сразу спросил пожилой грузный человек.
— С кем имею честь? — сухо спросил Андрей, глядя исподлобья.
— Моя фамилия Бартов, — доложил пожилой. — Я член ВРК.
Буквы эти для Андрея ничего не значили. Он уже давно запутался во всех новых сокращениях и аббревиатурах.
— Начальник полкового штаба — моя последняя должность, — сказал Березин.
— В какой партии состоите? — хмуро и беспокойно спросил другой, с красными от бессонницы глазами.
— В партиях не состою…
— Ранения, контузии, отравления? — спросил доктор.
— Он болен! — заявила Оля. — Он не может служить!
— Вас не спрашивают! — отрезал Бартов. — Кто вы? Невеста?
— Сестра!
— Только что перенес тиф, — объяснил Андрей доктору.
— Медицинское свидетельство? — спросил тот немедленно и, подойдя, холодными пальцами оттянул одно веко, потом другое. Велел открыть рот, заглянул. — Где свидетельство?
— Нет… Меня выходила совсем незнакомая женщина, старушка, — признался Андрей.
Доктор похлопал его по спине, отчего-то засмеялся. Андрей сквозь сукно френча ощутил холод руки.
— Здоров молодой человек, годен, — вдруг сказал доктор Бартову. — Подкормить немного — и в седло.
— Что все это значит? — спросил Андрей.
— Мы вынуждены мобилизовать вас в Красную Армию, — жестко произнес Бартов. — Должно быть, обстановка вам известна. К Уфе идет корпус чехов…
— Я демобилизован и еду домой.
— Дорога в Сибирь уже в руках мятежников! — оборвал сурово Бартов. — Или вы предпочитаете Красной Армии белую?
Андрей резко мотнул головой, рука привычно ощупала шрам на лбу.
— Я подписал обязательство не выступать против Советской власти. Я дал слово.
— Сейчас дадите слово выступать за Советскую власть, — в тон ему заявил Бартов и придвинул лист бумаги. — Читайте и расписывайтесь.
— Не буду, — сказал Андрей. — Я офицер военного времени.
Бартов спорить не стал. Вялой походкой он приблизился к двери, поманил кого-то рукой. Вошел красноармеец.
— Ваша сестра останется заложницей, — объявил Бартов и кивнул бойцу. — Уведите ее.
Оля вдруг отцепилась от брата и на миг ослабла. Андрей подхватил ее, крикнул:
— Я подпишу! Я даю слово, буду служить! Отпустите сестру!
— Так будет надежнее, — отрезал Бартов. — И вам служить спокойнее.
Боец взял Олю за руку и повел к выходу. Бартов прикрыл за ними дверь, сказал резко:
— Поймите, мы вынуждены!.. За сестру не волнуйтесь, ничего не случится.
— Где мой брат? — спросил Андрей, чувствуя головокружение.
— Не годен, — ответил доктор, записывая что-то. — Ваш брат не годен, и мы его отпустили.
В это время проснулся тот, что спал на стульях, громко зевнул и потянулся, утер лицо руками.
— Кто? — спросил он Бартова, разглядывая Андрея.
— Штабной, — бросил тот. — Полкового ранга.
— Прекрасно! — одобрил проснувшийся и протянул Андрею руку, улыбнулся. — Караулов. Кстати, бывший поручик. Так что, не хотите служить Советской власти?
— Я не кадровый офицер, — снова начал объяснять Андрей. — По образованию я учитель гимназии. Вы понимаете? Войны нет, а я — офицер военного времени!
— Как же нет? — с прежней улыбкой спросил Караулов. — Кругом льется кровь, а для вас войны нет…
— Я знаю мировую! А это… Требую освободить мою сестру!
— Мировую мы знаем все, — отмахнулся Караулов. — Но сейчас для будущего России нужна гражданская война. Вслушайтесь в это слово — граж-дан-ская!.. Кстати, чему вы учили ваших гимназистов?
— Я не успел… А хотел учить истории…
— Тем более вслушайтесь! — он засмеялся, но сказал жестковато: — Запомните: в Красной Армии мы требуем железной дисциплины и беспрекословного подчинения. Бес-пре-кос-ловного!.. И в это слово вслушайтесь.
Круто развернувшись, он вышел из комнаты,
Березинский дурачок повел его через луг, зажимая пучком травы рану на лице и приговаривая: «У сороки боли, у вороны боли, а у тебя — заживи…» А в другой руке у него была «гирька» — ржавый зуб от жатки на сыромятном ремешке.
Между тем мужики уже сошлись на некошеной луговине, уже таскали друг друга за грудки, а бабы, с той и другой стороны, враз позабыв про все свои распри, завыли в голос, смешались, боязливо пытаясь растащить мужей, и кто-то уже, угодив под горячую руку, размазывал слезы с кровью. Барин Николай Иванович метался среди взбудораженной толпы, кричал, умолял, однако его не слушали, а то и вовсе не замечали. Прошка Грех заехал на лошади в тыл свободненским и стал хлестать плетью по взопревшим мужичьим спинам. Сначала от него отмахивались, как от назойливой мухи, — все-таки за восьмой десяток старику, но потом стащили с коня и как следует взгрели — его же плетью. Прошка не успокоился, схватил литовку и пошел на соседей, широко разевая беззубый рот. И наверняка секанул бы первого попавшего, но свободненские уже торопливо разбирали косы; не медля, березинские тоже стали вооружаться, и толпа на какой-то миг вновь раздвоилась, образовав две стены. Еще бы мгновение — и пошли бы друг на друга…
