― А что он делает в Модоне? ― поинтересовался шкипер.
― Торгует. Бартоломео, его брат, теперь на свободе и продает шелк в Константинополе. Точнее, в Пере… Если Аччайоли нам поможет, мы наладим деловое партнерство.
― Так ты говоришь о Бартоломео Зорзи? Я видел, как его взяли в плен. Да, он торгует шелком и кое-чем еще. Это тот самый человек, который заведует монополией Венеции на квасцы. Вы знали об этом?
Фламандец ухмыльнулся и промолчал.
― Да, знали, ― ответил вместо него Тоби. ― Мы что, так и будем стоять здесь весь день? Я замерз.
Они пошли дальше, ― все, кроме Николаса и Джона Легранта.
― Так значит, все дело в квасцах, ― промолвил шотландец. ― Да, ты ведь был подмастерьем в красильне… Конечно, вашей гильдии квасцы нужны для закрепления тканей. Ну что ж, иметь в друзьях такого человека, как этот одноногий грек ― полезно. Турки берут со своих квасцов ужасающий налог.
― Ужасающий, ― подтвердил Николас. ― Вот почему нам так нужны друзья повсюду.
― Итак, ― помолчав, вновь обратился к нему рыжеволосый шкипер, ― сам сознаешься, что ты задумал, или мне придется подпоить твоего стряпчего?
Николас уже давно успел оценить, что за человек Джон Легрант, к тому же ему всегда нравилось рассказывать о Тольфе. И почему, собственно, все удовольствие должно отойти одному Юлиусу? Он взял флягу с вином и повел Джона Легранта на нос корабля.
Тоби чуть позже видел их обоих. У шкипера был задумчивый вид, а Николас, напротив, улыбался с заговорщицким видом. Похоже, козни Пагано Дориа его ничуть не тревожили.
И напрасно, потому что первое, что они увидели в гавани Модона, ― это гигантский корпус парусника «Дориа».
Крепость Модон, именуемая иначе Метони, принадлежала венецианцам. Здесь была отличная гавань, и расположена она оказалась также весьма удачно: на юго-западном оконечье бывшего греческого полуострова Морея, на полпути между каблуком цивилизованной Италии и языческими оттоманскими землями на Востоке. На Модоне располагалась основная морская база Венеции в восточных водах. В этот порт заходили все те, кто направлялся в Святую Землю. Корабли из Венеции плыли на Крит, на Кипр или в Александрию, в Эгейское море, в Негро-Понте и Галлиполи, а также в Константинополь. Люди называли Модон глазами Венеции, так же как Корфу был ее вратами. Две тысячи человек жили и трудились здесь.
Гавань окружала длинная крепостная стена с башенками, двойными воротами и зубчатыми украшениями. Затем стена карабкалась на холм, огораживая город со всеми его домами, церквями, мастерскими, постоялыми дворами, бараками, тавернами, борделями, рынками и складами, великолепным особняком бальи и цитаделью. По левую руку располагалась церковь святого Иоанна с собственным причалом. На башне были расставлены часовые. На фоне влажных небес сырой греческой зимы вращались крылья ветряной мельницы, ― и на них смотрела сейчас монна Катерина де Шаретти нельи Дориа.
Катерина не смогла бы измерить в морских милях расстояние между Мессиной и Модоном. В Мессине она стала венчанной женой перед Богом, но на корабле после свадебной мессы в слезах убежала от молодого мужа, и Пагано пришлось долго упрашивать, прежде чем Катерина наконец созналась в том, какую ужасную вещь она слышала, ― и кто именно из моряков сказал ей это. Она узнала потом, что их побили плетьми и, разумеется, тут же ссадили на берег, а их место заняли другие матросы, которые и близко не подходили к молодой госпоже. Пагано, который так хорошо понимал ее, сказал, что истинная любовь не имеет к этим гадостям никакого отношения, но пока она не научится ему доверять, они могут заниматься любовью только руками. Он ей покажет… Поначалу девочка была испугана и то и дело отодвигалась, затем привыкла к легчайшим ласкам и из просто приятных они вскоре сделались настолько восхитительными, что у нее закружилась голова, и все тело приятно задрожало. Когда дрожь вдруг сделалась слишком сильной, Катерина решила, что с ней происходит нечто страшное, ― но вскоре научилась наслаждаться этим. Некоторое время она находилась на вершине счастья, но затем осознала, что в их отношениях по-прежнему чего-то не хватает. «Муж тоже должен получить свое», ― так говорили женщины.
Катерина решила, что настало время подумать и об этом. Больше она не пускала Пагано в свою постель, ибо не знала точно, чего ей самой хочется. Когда же миновала вторая ночь воздержания, он первым обратился к ней:
― Катерина, Катерина… Неужели ты думаешь, я сам бы стал тебя торопить? Давай останемся друзьями, пока ты не будешь готова. Вот только…
― Тебе бы этого хотелось? ― спросила она.
Дориа улыбнулся.
― Ты даже не представляешь, как это важно для меня! Да и откуда тебе знать?.. Но нет, я могу подождать еще. Вот только Николас ждать не станет.
― Николас? ― Это имя, пришедшее из прошлого, звучало сейчас совершенно нелепо. Катерина изумленно уставилась на мужа.
― Я не хотел тебя пугать. Не хотел тебе говорить, но он гонится за нами.
― Наш Николас? ― Катерина по-прежнему не могла в это поверить. Впервые со времен Мессины она представила себе Николаса и свою мать ― вместе. Тут же краска прилила к ее щекам, и слезы выступили на глазах.
― Ты ведь на самом деле его очень любишь, ― как мог ласково промолвил Пагано.
У Катерины перехватило дыхание.
― Я его ненавижу! Как он мог…
Он гладил ее по волосам, пока она не прекратила плакать.
― Это ужасающее невезение, ― заметил он наконец. ― Он даже не знает, что ты здесь, на борту. ― Он тоже отправляется в Трапезунд по делам. Говорят, он станет флорентийским консулом. Это значит, что он будет там все время, пока мы останемся при дворе. Конечно, он тебя не побеспокоит, я прослежу за этим лично. Да и вообще, едва ли он теперь признает тебя, в новых платьях и украшениях. И вообще, будь уверена ― ему придется очень потрудиться, чтобы достичь хоть каких-нибудь успехов, потому что я намерен отнять у него все. О, ему это не понравится!.. Возможно, мне следует встретиться с ним в Модоне и сообщить, что я женился на его падчерице. Уж тогда-то он точно отправится домой к твоей матери!
Николас и ее мать…
― Нет, ― сказала Катерина.
Тогда Пагано опустил руки.
― Ты права, потому что он попытается забрать тебя и аннулировать наш брак. Ведь мы по-настоящему так и не стали мужем и женой… Все только на бумаге!
― Мне плевать, что он будет в Трапезунде, ― заявила девочка. ― Он всего лишь подмастерье.
― Тебе все равно? ― переспросил Пагано. ― Но ведь тебе так не нравится скрываться, а в Модоне опять придется прятаться от людских глаз. Нет, думаю, лучше мне сказать ему. Пусть возвращается во Фландрию. В конце концов, ведь все думают, что мы любовники. Он тоже поверит в это.
Катерина положила головку на грудь мужа.
― Я не смогу всегда ходить под вуалью, особенно в Трапезунде.
― Это и не понадобится, ― заверил ее Дориа. ― Уж если Николас заберется так далеко, ему придется оставаться там, пока он не закончит с делами, а к тому времени он уже поймет, как счастливы мы с тобой. Он ничего не сможет сделать… Катерина, ты и впрямь не боишься, что он тоже плывет в Трапезунд?
― Нет. ― Она покачала головой. ― Но я хочу попасть туда первой.
Пагано засмеялся, оскалив великолепные зубы.
― Мне хотелось бы того же самого. Давай подумаем, как этого лучше добиться. Какая-нибудь маленькая каверза в Модоне… Небольшая задержка в Константинополе… Но пока тебе, Катеринетта, не следует быть на виду. Согласна?
― Согласна!
Они сыграли в карты, затем еще раз; а потом в какую-то новую шумную игру, придуманную Пагано, и под конец, как всегда, Катерина очутилась в его объятиях. Затем она подумала о Николасе и неожиданно для самой себя промолвила:
― Нет, все-таки я должна узнать правду. Я ведь замужем. Я должна узнать…
И он засмеялся от удивления.
― Но ты знаешь все, моя драгоценная. Все, кроме самой последней и сладостной толики. Задуй свечу, моя маленькая принцесса и позволь увенчать тебя короной.
Это оказалось необычно, но не таким уж и страшно… На второй раз удовольствие Катерины было еще большим, и она поняла, что с этим ничто не сравнится. Она открыла также для себя, что в эти сладостные моменты мессер Пагано Дориа легко утрачивает самообладание и покоряется ей во всем. Катерине нравилось быть королевой, ― и заставлять его служить себе.
На следующий день она прогуливалась по палубе, молчаливая, улыбающаяся и спокойная. Она вообще почти не разговаривала всю дорогу до Модона, но к вечеру всегда приходила в их каюту, и Пагано присоединялся к ней. Ее супруг по-прежнему оставался очаровательным, остроумным и заботливым. Катерина быстро приучилась не стесняться ничего, что доставляло бы ему удовольствие. Точно так же она научилась и сама получать наслаждение, и с особой радостью слушала, когда Дориа рассказывал ей о своих планах против Николаса.
