— Или?
— Или вам придется раскаяться!
Диас судорожно вцепился в краешек скамьи, так что костяшки пальцев побелели. Казалось, он с трудом сдерживался, чтобы не сдавить горло инквизитору.
Бартоломе вздохнул, повертел в руках серебряный колокольчик, словно обдумывая, не вызвать ли стражу и не отправить ли, в самом деле, капитана контрабандистов в тюремную камеру, чтобы его горячая голова там немного остыла.
— Так что ты думаешь о смерти Педро Рамиреса? — повторил он наконец, выдержав паузу.
— Ничего!
— Насколько мне известно, симпатии друг к другу вы не питали.
— Черт возьми, мне не нравится десятка два здешних парней, но это совсем не значит, что я готов их всех поубивать! Самое худшее, что я могу сделать — это вздуть их как следует!
— Это мне уже известно, — заметил Бартоломе. — Но скажи, сын мой, Педро Рамирес не имел ничего против твоей женитьбы на Мерседес Миранда?
— Может, имел, — буркнул контрабандист, — откуда я знаю?
— Вы никогда с ним об этом не говорили?
— Почему я должен был посвящать его в свои дела?
— Все же он был не чужим для Мерседес.
— Ну и что?
— Так он не возражал?
— Попробовал бы он возразить!
— И что бы ты сделал?
— Вы хотите сказать — убил? Да? Убил?!
— Значит, он был против?
— Я же сказал, что не знаю! Меня не интересовало его мнение!
— За что же ты его недолюбливал?
— Однажды, святой отец, я заглянул в его убогий домишко. Знаете, что я там увидел? Двух живых жаб, черную кошку и три черепа!
Лицо Диаса исказила гримаса отвращения.
Бартоломе невольно улыбнулся. Бесстрашный контрабандист, отважный капитан боялся колдовства! Теперь понятно, почему у него было такое предубеждение против Старика.
— Больше я туда не заходил, — добавил Диас. — Я никогда, никогда… не стал бы пачкать рук об этого грязного старикашку и его облезлую кошку!
— И все же, так, на всякий случай, объясни мне, где ты был в ночь с четверга на пятницу?
Бартоломе задал этот вопрос скорее просто для порядка, он уже был почти убежден, что Диас не виновен. Поразительно, всякий раз, когда подозрение падало на Диаса, Бартоломе сперва казалось, что убийца уже у него в руках, но стоило ему взглянуть в честное, открытое лицо капитана, как его подозрения развеивались, и ему становилось совершенно ясно, что Антонио ничего подобного сделать не мог. Но если не Диас, то кто?
— Я был в гостях у Терезы Миранда! — Диас даже победно улыбнулся. — Спросите у нее самой! И у Мерседес тоже спросите!
— Что же, сын мой, ты был там всю ночь?
— Нет…
— Куда же ты отправился потом?
— Послушайте, вы что же, хотите сказать, что после разговора со своей невестой я пошел и убил ее дядю?!
— Куда же ты пошел?
— Не на кладбище! Домой! И лег спать! Спросите у моей матери, спросите у моих сестер и братьев!
— Спрошу, — кивнул инквизитор.
— А меня бросите в тюрьму и будете добиваться признания в том, что я убил вонючего еврея и грязного могильщика?
— Убирайся! Убирайся ко всем чертям!
Диас сделал несколько шагов к двери, но вдруг остановился и выкрикнул:
— Вы, мерзавец, лучше прикажите меня схватить, запереть в камере! Вы отравили мне жизнь! Вы суете свой нос во все, даже в мои отношения с невестой! Какие-то люди постоянно шпионят за мной! А мое судно? Верните мне мою «Золотую стрелу» или арестуйте и меня тоже! Неужели вы думаете, что я прощу вам все мучения, которые вы мне причинили?!
— Прежде всего, я не прошу у тебя прощения, — заметил Бартоломе. — Уходи, пока я не передумал!
— Вы пожалеете, — пообещал Диас, уже стоя в дверях.
— Смельчак, но дурак, — сказал Бартоломе. — Какое уж тут переодевание дьяволом!..
* * *
Висенте Альварес, подмастерье оружейника, пришел в святой трибунал сам. Перед Бартоломе предстал застенчивый, скромный паренек лет четырнадцати, очень вежливый и аккуратный. Его руки были в мозолях, однако на белой рубашке не было заметно ни единого пятнышка. Но лицо мальчика было белее рубашки.
— Я пришел, потому что я так больше не могу, — тихим, сдавленным голосом заговорил он. — Я очень виноват… Я согрешил… Я мучился неделю… Целых семь дней я никому ничего не говорил. Я боялся. Потом я исповедовался, и духовник посоветовал мне обратиться к вам и чистосердечно во всем покаяться. Я так и сделал. Вот, — паренек перевел дух, как человек, которому очень трудно было начать неприятный разговор, но он сумел-таки это сделать — произнести первые, самые трудные фразы.
— Я слушаю тебя, сын мой.
— Я был там.
Подросток, очевидно, полагал, что отцам-инквизиторам все должно быть заранее известно, как самому Господу Богу.
— Где — там?
— Ну, на кладбище…
— Что же ты там делал, сын мой?
— Я пил.
— Что-то я не совсем понимаю, — Бартоломе задумчиво погладил рукой подбородок. — Допустим, ты пил на кладбище, но причем тут святой трибунал?
— Но я был там ночью!
— Ну и что?
— Но был там той ночью!
— Какой ночью?..
— В ночь с четверга на пятницу!
Бартоломе вздрогнул. Это была ночь убийства могильщика.
— Ну-ка, сын мой, рассказывай по порядку. Зачем ты туда пошел?
— Не знаю… Мигель сказал: «Пойдем!» Ну, мы и пошли…
— Кто это — мы?
— Ну, я и Хорхе…
— Кто такой Хорхе?
— Хорхе Санчес, мой приятель, сын аптекаря. Его еще Рябым зовут.
— А Мигель?
— Он тоже… наш приятель. Он служит у сеньоров де Аранда.
— Для чего же вы отправились на кладбище?
— Я очень, очень виноват, святой отец, — упавшим голосом повторил мальчик. — Я согрешил… Я поддался искушению, наущению дьявола… Ну, не знаю… Мигель сказал: «Вы не парни, а трусливые старые бабы!» Я сказал, чтобы он не болтал глупостей, а он: «Слабо вам переночевать на кладбище!» Хорхе сказал, что не слабо, но в таком случае нужно сперва выпить для храбрости, ну, мы и захватили с собой три бутылки — Мигель их спер у своих хозяев, — и пошли…
— Значит, во всем виноват Мигель?
— Ну да. Он сумасшедший, этот Мигель. Ему все нипочем!
— Зачем же вы его послушались?
— Мы хотели доказать, что не трусы. И, к тому же, Мигель все равно бы настоял на своем… Я его хорошо знаю, он ведь раньше жил по соседству…
— Но ведь по вечерам кладбищенские ворота запирают.
— Поэтому мы и пробрались на кладбище, когда стало темнеть, и спрятались в кустах, у монастырской стены. Мы видели, как старик запер решетку, а потом взял лопату и ушел…
— А потом?
— Мигель сказал: «Интересно, появятся здесь привидения? Вот было бы здорово, если бы появились!» Нам с Хорхе стало немного не по себе… А Мигель опять: «Что-то вы приуныли, ребята! А ну, давайте-ка за упокой души покойничков!» Мы выпили… Мигель стал рассказывать страшные истории… И вдруг…
Мальчик замолчал.
— Что же произошло вдруг?
— Мы услышали жуткий, дикий вопль. Мне показалось, у меня сердце остановилось… Мигель так и подскочил. «Это мертвецы! — кричит. — Пошли посмотрим!» А Хорхе весь затрясся — и в кусты! Мы за ним. Даже Мигель. «Отсюда, — говорит, — лучше видно». И тут появился он!
— Дьявол?
— Да, святой отец, дьявол!
— Сын мой, сосредоточься и попытайся вспомнить все, каждую мелочь. Как он выглядел?
— Ох, не знаю… Было уже темно. Он шел между могил… Быстро, очень быстро и совсем бесшумно… Помню только рога, огромные рога на голове…
— Откуда он появился?
— Не знаю. Наверно, из-под земли… Мигель побежал за ним. «Стой, — кричит, — я тебе душу заложу, только чтоб у меня всегда были полные карманы золота! Стой! Куда же ты? Или тебе мою душу не надо?!»
— А Хорхе?
— Хорхе тоже побежал. Только в другую сторону. Хорхе бегает лучше всех в округе. Его и сам дьявол не догонит.
— А ты?
— Я тоже хотел бежать. Только… Ну, не смог… Ноги у меня подогнулись. Хочу шаг сделать — и не могу. Так и сидел. Может, час, а может, и больше…
— Что ж, впредь будешь умнее, и не сунешься, куда не следует.
— Что же теперь со мной будет, святой отец? — тихо спросил мальчик, но в голосе его звучали отчаянье и обреченность.
Бартоломе вопросительно поднял бровь.
— Ведь я великий грешник, святой отец… Я поддался соблазну… Я потревожил покой мертвых…
— Вот что, великий грешник, — вздохнул инквизитор, — шел бы ты домой и хорошенько выспался.
— Но я должен понести наказание…
И Бартоломе, чтобы как-нибудь успокоить совесть впечатлительного паренька и не разочаровывать в строгости и справедливости церковного суда, наложил на него епитимью: велел неделю поститься и каждый день ходить к мессе.
* * *
Мигель Отеро, пятнадцатилетний слуга сеньоров де Аранда, держался совсем не так, как его скромный приятель Висенте. Он не смущался, не отводил взор, он смотрел инквизитору прямо в глаза, и этот взгляд дерзкий, даже наглый, жесткий, даже жестокий, говорил о неожиданно сильном характере. Это было тем более странно, что внешне Мигель, круглолицый, кудрявый, с длинными, загнутыми ресницами, походил скорее на красивую девушку, чем на сорванца, которому сам черт не страшен. Паренек был удивительно хорош собой. Не только здешние красотки, но и ни одна придворная дама не отказалась бы держать при себе такого пажа. А художник, наверно, написал бы с него Адониса.
