— Осмотритесь хорошенько, сын мой, — сказал брат Эстебан. — Все эти, и нехитрые, и, напротив, сложные приспособления, которые вы здесь видите, предназначены единственно для того, чтобы заставить таких, как вы, упорствующих еретиков, одуматься и покаяться во всех преступлениях, совершенных по наущению дьявола против рода человеческого.
Брат Эстебан, хитро прищурившись, взглянул на де Гевару. «Лишь бы он не одумался раньше времени!» Но колдун был не робкого десятка. Он даже не содрогнулся.
— Начинают обычно с «кобылы», — брат Эстебан любовно погладил почерневшее от времени и пролитой крови бревно. — С виду это обычная скамья. Скамья для таких исчадий ада, как вы! Вас привяжут к «кобыле» и, для начала, как следует выпорют.
Де Гевара ответил презрительной усмешкой.
— Что вы смеетесь? Вас не страшит порка? Напрасно, напрасно, сын мой. После этого на вашей спине не останется живого места. Это я вам обещаю! Молчите? Рассчитываете на помощь дьявола, вашего покровителя? Не выйдет! Я заставлю вас во всем сознаться! Если не поможет порка, прибегнем к пытке водой. Эта пытка считается легкой. Вас накачают водой, и ваше тело раздуется, как бурдюк! Вы будете похожи на толстую, пузатую бочку!
— То есть, на вас, — отозвался колдун. — Это и в самом деле будет ужасно.
— Я повелю размозжить вам пальцы рук и ног в тисках! — взвизгнул оскорбленный брат Эстебан. — Я велю заковать ваши ноги в колодки и влить туда кипяток! Нет, лучше расплавленный свинец!
Де Гевара презрительно молчал.
— Вот это немудреное приспособление, — брат Эстебан указал на свисавшую с потолка, перекинутую через блок веревку, — печально известная дыба. Средство простое, но очень действенное. Ваши руки, сын мой, связывают за спиной, а затем — раз! — и вас поднимают к потолку. Можно медленно, можно рывком…
Представьте себе: суставы вывернуты, тело вытянуто… Если этого окажется недостаточно, к вашим ногам привяжут груз. Тяжесть можно подвесить к ступне, а можно — только к большому пальцу — это смотря по обстоятельствам…
Де Гевара отвернулся.
— После этого, сын мой, — злорадно хихикнул брат Эстебан, — вы существенно прибавите в росте… да, да, вы сделаетесь, наверное, на четверть длиннее, чем были до сих пор… Бывали случаи, — доверительно сообщил он, — когда у заключенных, которых подвергли пытке на дыбе, отрывались руки… Правда, — тут брат Эстебан печально вздохнул, — это случается нечасто. Я, знаете ли, еще ни разу такого не видел.
— Ну, а после всех перенесенных на дыбе мучений, которым, сын мой, запомните! — вы подвергаете себя лишь по собственной воле, — так вот, говорю я, после всех этих страданий, вы наконец отдохнете вот в этом уютном кресле, — брат Эстебан с ласковой улыбкой указал на утыканный гвоздями стул.
Де Гевара по-прежнему молчал.
— После этого вы, в конце концов, заговорите! Вы заговорите, или я велю проколоть вам язык!
— Одно утешает, — ответил де Гевара, — после этого я никогда уже не смогу говорить с таким мерзавцем, как ты!
— Я прикажу бросить тебя в горячую воду с известью! — прошипел брат Эстебан. — Ах, как она зашипит, как обожжет твою кожу! Поверьте, сын мой, после ванны с известью еще никто не выжил.
— И ты этим похваляешься, убийца?! — с нескрываемым презрением отозвался колдун.
Он опустил голову, видимо, не столько для того, чтобы не видеть ужасных приспособлений, сколько для того, чтобы не смотреть на ухмыляющегося брата Эстебана.
«Даже преступникам мой приятель внушает отвращение», — отметил Бартоломе.
— Вы закончили? — спросил Бартоломе брата Эстебана, когда тот ненадолго замолчал, чтобы перевести дух перед очередной тирадой.
— Еще нет, брат мой. Еще…
— Достаточно. Вы свободны, брат мой.
— A-а, — раскрыл рот брат Эстебан. — Но я еще не все… Я еще не показал еретику щипцы для разрывания плоти на куски, тиски для пальцев…
— Как-нибудь в другой раз. А сейчас вы можете отдохнуть, брат мой. До завтра.
Брат Эстебан все еще медлил, не желая уходить.
— Убирайся, черт побери! — тихо, но с угрозой в голосе шепнул ему на ухо Бартоломе. — И побыстрее!
Брат Эстебан удалился с видом человека, которого выгнали из собственного дома. Камере пыток была его владением, его царством. Он чувствовал себя здесь хозяином и повелителем. И вот надо же! Брат Себастьян опять напомнил ему о том, кто он есть на самом деле: несчастный мученик, который вынужден скрывать свою страсть в самых глубинах души. Брат Эстебан молча проглотил горькую обиду.
— Вы тоже уйдите, — кивнул Бартоломе палачу и его подручному.
Те повиновались с готовностью исправных, но безразличных работников. Остались только стражники и секретарь.
— Произвело впечатление? — обратился Бартоломе к колдуну, который по-прежнему держался со спокойствием и достоинством, но, тем не менее, был бледен. — Брат Эстебан хорошо разбирается в такого рода вещах. И рассуждает о них со знанием дела. Будьте спокойны, ему знакома каждая из этих занятных вещичек и он отлично знает, как ее наилучшим образом применить. Если вы не образумитесь, в скором времени вам придется испытать на себе его искусство. Дня через два, не позже.
— Не пытайтесь меня запугать! В своей жизни я испытал такое, что и не снилось всем вашим палачам! Я прошел все круги ада!
— Вам их показали черти, которых вы вызывали своими заклинаниями? — усмехнулся Бартоломе. — Ну и как там?
— Где?
— В преисподней. Поделитесь наблюдениями, если видели ад своими глазами.
— Я уже говорил вам тысячу раз: я не вызывал никаких чертей!
— Хорошо. Оставим это. Может быть, вы хотя бы объясните мне, где брали человеческие кости, руки мертвецов и прочую гадость? Я совершенно уверен, что вы покупали трупы у могильщика Педро Рамиреса. Не сами же вы, в конце концов, по ночам раскапывали могилы на кладбище.
— Что… я раскапывал?
— Вы ничего не раскапывали, я думаю, вы покупали части человеческого тела у гробокопателя Педро Рамиреса.
— Я не знаю никакого Педро Рамиреса!
— Да? Поразительно. Но в подземелье вашего дома и в домишке Рамиреса обнаружены те же самые вещи: черепа, кости, жабы, мыши…
— Жабы?
— Дохлые жабы, — уточнил Бартоломе.
— Значит, я собирал дохлых жаб… Сообщите мне, в чем еще я виноват? Что я еще делал? Ах да, вызвал демонов… Продал свою душу дьяволу… Вы добиваетесь, чтобы я это подтвердил?
— По-моему, это единственное, что вам остается.
— У вас ничего не выйдет! Видит Бог, я невиновен, я чист!
— И вы не имели никаких дел с Педро Рамиресом?
— Никаких!
— Не покупали человеческих черепов?
— Нет!
— И мышей?
— И мышей!
— И жаб?
— И жаб!
— Удивительно, как они попали в вашу лабораторию? Должно быть, сами попрыгали к вам в сундуки и там скончались.
— Святой отец, то, что вы на меня возводите, просто чудовищно!
— А то, чем занимались вы, надо полагать, заслуживает всяческой похвалы!
— Но я не делал того, в чем меня обвиняют!
— Хватит! Я все это уже слышал!
— Что же еще от меня хотите?!
— Чистосердечного признания.
— Но я никаких преступлений против веры не совершал, не совершал, не совершал!
— Что ж, не желаете добровольно принести покаяние, придется отдать вас в руки брата Эстебана и палача.
— Ваша воля, — глухо произнес де Гевара.
— И все же, сын мой, настоятельно советую вам: прислушайтесь к моим словам — улики против вас столь очевидны, что вам не избежать наказания, даже если вы сможете вынести все предстоящие мучения.
— Помоги мне, Господи!
— Боюсь, что вам не поможет ни Бог, ни дьявол! — раздраженно ответил Бартоломе. — Готовьтесь. На размышления вам остается два дня.
* * *
Бартоломе в задумчивости брел по улицам города. Он опомнился лишь перед домом, который показался ему знакомым. Бесспорно, он здесь уже был. Когда? Зачем? И тут он вспомнил: это же дом Долорес!
Бартоломе не успел подумать, как уже постучал. Для чего он это сделал? Даже сам себе он не смог бы этого объяснить. Он не надеялся, что ему откроют. Но то ли к счастью, то ли к несчастью, дверь тотчас отворилась. Перед ним стояла Долорес.
— Вы, — тихо произнесла она и отступила на шаг. — Но зачем?.. Почему?
— Чтобы попросить у тебя прощения. За все. За то, что я сделал. За то, что собирался сделать. И, наверное, даже за то, что не сделал. Сможешь ли ты простить меня?
— Бог велел нам прощать, — пролепетала девушка.
— Бог? А ты? Что скажешь ты?
— Я… я не сержусь. И, кажется, никогда не сердилась.
— Совсем?
— Совсем…
— В таком случае, ты позволишь мне войти?
Долорес не впустила его, а просто отступила, попятилась. Так, воспользовавшись ее замешательством, Бартоломе в первый раз переступил порог ее дома. Он оказался в тесном внутреннем дворике, вымощенном плитами. Теперь плиты растрескались, и между ними пробивалась сорная трава. Посреди дворика когда-то находился небольшой бассейн. Теперь же от него осталась лишь невысокая каменная ограда да статуя льва с отбитыми ушами и носом.
