На короткое время воцарилось молчание. Он не знал, что сказать и как, по большому счету, объяснить свое появление. Молчала и смутившаяся Долорес, лишь как-то странно смотрела на него. Он опять ничем не напоминал ей священника. Это был все тот же изящный кабальеро, который однажды провожал ее домой темной ночью. Он, как и тогда, был в черном, но теперь его камзол был расшит серебром, серебряной пряжкой крепилось перо к шляпе, серебром сверкал эфес шпаги, серебряный узор украшал ножны кинжала и шпаги. Он снял шляпу и небрежно надел ее на искалеченную голову льва. Серебряные пряди сверкали в черных волосах брата Себастьяна. Долорес отметила, что и тонзура у него выбрита не была, словом, он нарушал все правила и запреты…
Долорес ждала, что он придет. Ждала, но не верила, что ее ожидания оправдаются. Она почти сожалела о той вспышке гнева, что захлестнула ее в монастырском саду. «Он забыл о тебе, — убеждала она саму себя. — Мало ли девушек, заподозренных в колдовстве, доводилось ему встречать! Ты для него ничего не значишь!» Для нее же дни, проведенные в камере, стали переломными. Она увидела темную сторону жизни, она повзрослела. Но никогда бы она не вырвалась из паутины, сотканной вокруг нее чьей-то злой волей, если б не нашелся человек, указавший ей дорогу. Сомнения еще жили в ее душе, но она уже почти поверила ему. И поверила в него. Почти… Как ни странно, за две недели разлуки он стал ей ближе. Потому что она очень часто думала о нем. Разлука может разверзнуть между людьми пропасть, но может, напротив, сблизить их, если один человек станет мыслью другого. Он пришел. Значит, он все же ее не забыл. Но вдруг он опять замышляет что-нибудь недоброе? Она невольно вспомнила намеки брата Эстебана.
— Скажите, это правда? — первой нарушила она молчание.
— Что — правда?
— То, что сказал про вас этот отвратительный, толстый монах там, в саду. Помните?
— Девочка моя, как бы я хотел сказать, что все это — ложь! Но увы…
— Святой отец!
— Прошу, не называй меня так. Знаешь, когда-то давно, словно в другой жизни, меня звали Бартоломе де Сильва… Да и какой я, к черту, святой! — усмехнулся он. — Ты сама видишь… Брат Эстебан сказал правду, Долорес!
— Вижу! — воскликнула она. — Я вижу, что это правда, но я вижу и то, что это не вся правда!
— Что же еще?
— Вы не боитесь дьявола!
— Только-то? — рассмеялся он.
— Девочка моя, я вообще в него не верю, — вздохнул Бартоломе. — И не только в него…
Его признание ужаснуло ее, но не оттолкнуло. Она сама удивилась, как это она могла услышать такое святотатство и не возмутиться. Более того, ей показалось, что именно таким он и должен был быть, и что она только по собственной глупости не догадалась о его взглядах раньше. Конечно же! Он не боялся черта, потому что в него не верил. И она приняла это как должное, как неизбежность, с которой предстояло смириться. Ведь никому же в голову не приходит сердиться на грозу или ураган за то, что они существуют. Напротив, без них этот мир стал бы гораздо беднее и скучнее.
Он редко рассказывал о себе. Можно сказать, никогда. Впрочем, его сдержанность была вызвана скорее необходимостью, чем присущей ему скрытностью. Он начал свой рассказ просто для того, чтобы развлечь Долорес и избежать неловкого молчания, но постепенно увлекся, тем более, что нашел в ней благодарную слушательницу.
Он видел собственными глазами страны, о которых она знала лишь понаслышке, ведь даже ее отец никогда не бывал дальше Сицилии и Неаполя. Он видел утопающий в роскоши папский двор, раздираемую междоусобицами Италию, легкомысленную Францию и погрязшую в ереси Германию, видел даже далекие земли язычников, приносивших человеческие жертвы своим кровожадным богам.
Он не старался приукрасить свои поступки и показаться лучше, чем он есть на самом деле. Он предоставил Долорес самой сделать выводы.
Долорес не перебивала, даже если что-то оставалось ей непонятным. Она испытывала странное ощущение.
То ей казалось, что между их душами установилась невидимая связь и что теперь она даже без слов чувствует любую перемену в его настроении, то вдруг он становился холодным, как клинок его шпаги, и безнадежно далеким, и тогда она с отчаяньем понимала, какое безмерное расстояние разделяет их: человека, много повидавшего на своем веку и девочку из провинциального городка.
Она долго мучилась, прежде чем решилась задать ему вопрос, который не давал ей покоя. Любил ли он когда-нибудь? Нет, она имеет в виду вовсе не те минутные увлечения и амурные похождения, на которые намекал брат Эстебан. Любил ли он кого-нибудь по-настоящему?
«О да, да, конечно, — ответил он. — Мне было тогда столько же лет, сколько тебе сейчас. Она была немного постарше, но гораздо опытней. Она не была знатной, не была богатой. Она была очень красивой, и все мужчины останавливались и смотрели ей вслед. И я был счастлив, что она выбрала меня.
Потом? Что было потом? Потом она сказала: «Прости дорогой, я люблю тебя, ты молод, хорош собой и отважен, но ты беден, Бартоломе. Ты нищий, а я хочу, чтобы меня окружала роскошь». И стала любовницей богатого старика. Затем она полностью подчинила его себе и вышла за него замуж. Через год старик умер, ходили слухи, что не без ее помощи, и она стала обладательницей большого состояния. Что дальше? Неизвестно. Я больше никогда не видел ее.
И вы ушли в монастырь из-за несчастной любви?
Нет, нет. Эту утрату я пережил. Утешился, можно сказать. Забыл. Почти забыл.
Я принял постриг, после того как окончил университет в Алькала-де-Энаресе, побывал в Саламанке, Коимбре, Гейдельберге, Сорбонне.
Зачем я это сделал? Боже мой, какая разница?! Я просто поступил так, как хотел мой дядя.
Не сожалею ли я теперь? Нет, я вообще ни о чем не сожалею. В моей жизни не было ничего, о чем стоило бы сожалеть».
И Долорес скорее почувствовала, чем поняла: он, такой сильный, храбрый, умный, властный, на самом деле смертельно одинок. По каким-то непонятным ей причинам жизнь вела его от разочарования к разочарованию. Она хотела сказать ему, что ничего еще не потеряно и всегда стоит надеяться на лучшее, но не успела.
— Долорес! — послышался вдруг голос из окна. — Долорес! Где же ты? К нам кто-то пришел? Это Рамиро?
— Нет, мама, — отозвалась девушка. — Подожди немного, я сейчас поднимусь к тебе.
Долорес молча посмотрела в глаза Бартоломе.
«Я должна идти. Мама очень удивится, если увидит меня с вами. Простите, но мне кажется, что ей это будет неприятно… потому что…»
«Да, конечно, я понимаю», — также молча кивнул Бартоломе.
Он ничего не сказал, но вдруг, низко склонившись, поцеловал ей руку.
Девушка отпрянула, щеки ее вспыхнули. Неуклюжий Рамиро пару раз пытался ее обнять, но никто никогда не целовал ей рук.
Бартоломе быстро поклонился и вышел.
Она еще раз окинула взглядом двор и вздрогнула: лев по-прежнему был в шляпе. Нежданный гость забыл ее. Нет! Какой бы наивной и неопытной ни была Долорес, она уже знала: Бартоломе ничего не забывал. Не забыл он и шляпу. Он ее оставил. Сердце Долорес быстро застучало. Она одновременно ощутила тревогу, радость и страх. Теперь она знала: он вернется. Шляпа — это не тот предмет, который оставляют на память. Он вернется. Значит, ей вновь оставалось ждать.
* * *
В городе поселился страх. Он проник во дворцы, пробрался в дома бедняков, вселился в монастыри. Он стоял за балдахинами пышных постелей, прятался под прилавками в торговых лавках, сидел за каждым столиком в тавернах. Он был везде, он был всюду. Люди плотнее закрывали на ночь шторы, задвигали тяжелые запоры, закрывали огромные замки. Но разве спрячешься от нечистой силы? Дьявол мог проникнуть в любую щель. Чертей видели то здесь, то там. Не помог крестный ход. Не помогала святая вода. Не помогали молитвы. Ад перешел в наступление. Посланцы ада появились на земле.
Появления дьявола сделались главным предметом обсуждения. Об этом шептались монахи в кельях, об этом кричали торговки на рынке, об этом рассуждали в роскошных гостиных и в грязных тавернах. Ничего не хотел слышать только епископ, который, как говорили, совсем слег, а на вопросы нежданных посетителей слуги отвечали: его преосвященство нельзя волновать, если не хотите его смерти.
Само собой, за кружкой вина беседы тоже велись почти исключительно о дьяволе. Выпив бутылочку-другую добрые горожане на час, а то и на два, становились смельчаками и наперебой хвастались своим бесстрашным поведением при встрече с чертом. Правда, к вечеру их храбрость улетучивалась вместе с винными парами.
— Клянусь тебе, Педро, я видел черта вот как тебя сейчас, в двух шагах!
— Врешь ты, Педро!
— Истинный крест!
— Если б ты столкнулся с дьяволом нос к носу, ты бы умер от страха, или я тебя совсем не знаю!
— Ты меня совсем не знаешь! Я был солдатом, и во всей армии не нашлось бы большего храбреца, чем я!
