Когда Юстиниана вторично выбрали консулом, то в ипподроме был дан целый ряд представлений и состязаний с таким великолепием, какого до того никогда не было.
Эти состязания на колесницах, введенные в Рим из Олимпии, и в Константинополе из Рима, страшно увлекали народ в больших городах государства. Эта страсть к скачкам вытеснила все другие увлечения народа. Греко-римляне все свои силы и способности, которые они прежде тратила на диспуты и обсуждение различных общественных вопросов в форуме, теперь посвящали только состязаниям в ипподроме, кончавшимся иногда кровопролитием. Скачки заменяли народу интересы к политике, удовлетворяли его пристрастию к зрелищам и увлечение игрою. Весь народ разделился на две соперничавшие между собою партии, название которых соответствовало цвету одежды возниц. Одна партия нашла название Зеленых, другая Голубых; каждая имела своих начальников, свою казну, свой особый амфитеатр, своих лошадей, колесницы и персонал возниц, конюхов, фокусников, всевозможных служащих и стражу. Каждая партия должна была олицетворять собою известные политические направления и религиозные воззрения. Но в действительности это не имело места, как мы сейчас и увидим.
Император разделял вполне интерес своих подданных к скачкам в ипподроме. Он обыкновенно открыто высказывал свои симпатии к одной, или другой из партий и при этом случалось, что недовольные за что-либо императором присоединялись к партии враждебной той, к которой он принадлежал. Если император принадлежал к партии Голубых, то победа Зеленых считалась торжеством оппозиции. Но эта оппозиция не имела никакого серьезного основания, и единственным его последствием было то, что сменялся какой-нибудь министр, или префект и замещался новым. Константинопольцы не думали даже возвратиться к республиканскому образу правления.
Марк Аврелий был осторожнее Юстиниана и не обнаруживал явного предпочтения ни партии Голубых, ни Зеленых. Юстиниан же был в этом отношении менее предусмотрителен и держался стороны Голубых вместе с Феодорою, разделявшей всегда его симпатии я антипатии. При том ни Юстиниан, ни Феодора никогда не считали нужным держать в тайне свои чувства. Знатнейшие градоначальники империи, блиставшие скорее своею ловкостью, нежели своими добродетелями, старались расположить к себе императора тем, что превозносили партию Голубых и старались взводить различные обвинения на Зеленых. Эти люди знали, что на жалобы Зеленых во дворце не обратят никакого внимания, а потому не стеснялись открыто оскорблять их и позволяли себе даже насильственные поступки. Зеленые не находили никакой поддержки в администрации и никакой защиты в судах. Голубые же, будучи уверены в своей безнаказанности, преследовали Зеленых при каждом представлявшемся к тому случае. Столкновения возбужденных сторон нередко доводили до рукопашных и даже кровопролитных схваток. Можно было опасаться, что возобновятся беспорядки и возмущения 520-го года, с таким успехом прекращенные Константинопольским префектом Феодотом и Антиохийским префектом Ефремом. Но знал ли Юстиниан в точности о всем том, что у него творится в столице? Император жил в своем обширном дворце совершенно изолировано и немногое о том, что творится в Константинополе, а тем паче – в других городах империи, доходило до него: городской шум не достигал до его слуха. Он знал о событиях, о царствовавшем общественном мнении, только то, что находили нужным доносить до его сведения его лживые министры и приближенные, нередко нарочно обманывавшие его.
Только в одном месте Константинополя император мог услышать откровенное мнение народа. Только в ипподроме, этом форуме, трибунале и капитолии второго Рима, народ сохранил свободу слова прежних римлян.
VII
13-го января 532 года, в первые иды [Иды = пятнадцатое число марта, мая, июля и октября и тринадцатое прочих месяцев у римлян.] нового года в ипподром повалила толпа более многочисленная, чем обыкновенно. Сто тысяч зрителей толклись в проходах цирка и занимали места на скамейках. Послышались крики и песни, развевались голубые и зеленые знамена партий. Наконец прибывают патриархи, патриции, князья и экзархи и занимают свои места в оставленных для них ложах. Отряды четырех гвардейских корпусов в блестящих шлемах и латах, сколэры, кубикулиры, слуги и полицейские устанавливаются вокруг своих знамен на террасе Пий. Бронзовые двери Кафизма открываются и Юстиниан в короне и со скипетром, окруженный генералами, офицерами и евнухами приближается к краю трибуны. Слышатся возгласы и шепот толпы и все это смешивается в могучий ропот, почти крик. Юстиниан благословляет народ, осеняя его крестным знамением полою своей пурпуровой трабеи [Торжественная одежда у Римлян.].
Тогда колесницы въезжают на арену. В партии Голубых крики смолкают, между тем как в амфитеатре Зеленых шум и волнение продолжаются. Юстиниан остается непоколебимым и делает вид, что ничего не слышит. Но неодобрительный шепот и крики становятся все сильнее, явственнее и знаменательнее, и тогда император дает мандатору, одному из своих офицеров, приказание потребовать от народа, чтобы он объяснил значение этих беспорядков. Зеленые сначала были испуганы этим требованием, а потому они с почтением, почти смиренно, следующими словами формулируют свои жалобы.
– "Да будешь ты благополучно царствовать еще много лет, о Август Юстиниан! Ты будешь всегда победителем. Но мы страждем от разного рода несправедливостей и обращаемся к твоей доброте и справедливости, известной людям и Богу! Мы не можем долее терпеть, не можем переносить долее всевозможных преследований! Но мы не смеем назвать имени нашего притеснителя, боясь возбудить еще большие притеснения.
– Если дело заключается только в этом – благоразумно отвечает Юстиниан через мандатора, – то я ничего не знаю.
Выслушав этот ответ императора, делегат Зеленых начинает говорить другим тоном, и вот между Юстинианом, Зелеными и Голубыми завязывается удивительный по своей форме и содержанию разговор. Выражения рабского подобострастия перемешиваются с дерзостями, крики гнева – с насмешками и ироническими выражениями, божба пересыпается с ужасным богохульством. Вопросы и ответы, жалобы и угрозы следуют друг за другом, как строфы и антистрофы трагикомического древнегреческого хора.
– Как это ты ничего не знаешь?! – в волнении говорит делегат Зеленых. – Клянусь Богородицей, этого не может быть! Разве ты не знаешь, что наш постоянный притеснитель никто иной, как один из твоих придворных офицеров?
– Нет, никто из моих офицеров не обижал вас.
– Наш мучитель – Калоподиос, камергер и, защитник верховной власти, да будет тебе известно, наш Государь!
– Неправда, Калоподиос даже не вмешивается в ваши дела.
– Пусть он только посмеет еще раз вмешаться, где его не спрашивают. Он тогда не избегнет участи Иуды! Господь воздаст ему по делам его!
– Вы что же это пришли в ипподром для того чтобы наносить оскорбления властям?
– Несправедливого постигнет участь Иуды.
– Замолчите вы, иудеи, манихейцы, самаритяне!
– Да заступится за нас Пресвятая Богородица!
– Я вам приказываю, – насмехается тогда мандатор, – чтобы вы все, сколько вас есть, приняли крещение!
– Мы не смеем ослушаться твоего приказания, – также насмешливо отвечают Зеленые. Пускай принесут воды и окрестят нас всех до последнего,
– Вы это что же, не дорожите жизнью? – в гневе восклицает Юстиниан.
– Всякий человек дорожит жизнью. Если же мы скажем тебе что-нибудь неприятное, то просим тебя, государь наш, быть великодушным и не преследовать за это! Ведь Господь Бог все выслушивает с терпением… Но объясни нам, почему же это Зеленые нигде не находят поддержки и справедливости?
– Вы лжете! Это неправда!
– Пусть нам запретят носить наше зеленое знамя и увидите, что тогда судьям нечего будет больше делать. Сегодня в городе было совершено убийство и конечно никто не сомневается в том, кто его совершил. Это наперед известно, что если совершено преступление, то виновные принадлежат к партии Зеленых… Нас все подозревают и проклинают. А на деле-то крамольники вы, Голубые, и первый убийца – ты сам!
– Вы все подлежите смертной казни!
Тогда вмешались Голубые:
– Вы и только вы одни – крамольники и убийцы!
– Нет, неправда – это вы сами!
– А кто же по вашему убил вчера торговца лесом?
– Конечно вы!
– А кто убил сына Епагафоса?
– Вы… конечно вы?
– О Боже Милосердый! Куда же девалась справедливость!
– Господь не внимает преступникам, – нравоучительным тоном говорит Юстиниан через мандатора, делая вид, что до сих пор не отказывается от своих религиозных взглядов.
– Если господь не внемлет злодеям, то почему же мы испытываем постоянное гонение? Пускай призовут ученого или отшельника-монаха для решения этого вопроса.
