Блэз здесь, как у себя дома, с завистью подумала Каролина. Она все еще была иностранка, он уже стал ньюйоркцем. В театре он то и дело показывал ей в публике самых разных нью-йоркских знаменитостей, среди них человека, постоянно державшего пари на миллион долларов почти по любому поводу, другого, очень тучного, осыпанного бриллиантами, который съедал в день двенадцать обедов, но пил только апельсиновый сок, по галлону за каждым.
— А вот и «Ректор». — Блэз, когда возбужден, был очень привлекателен, а Нью-Йорк возбуждал его, заряжал электричеством; Каролина чувствовала себя на десяток лет старше брата. Но несмотря на новообретенную gravitas, солидность, она получила удовольствие как от пьесы, так и от антрактов. Завещание упомянуто не было; видимо, деловая часть начнется за ужином, и она скорее всего не последует совету кузена.
«Ректор» помещался в невысоком здании, сложенном из желтого кирпича между Сорок третьей и Сорок четвертой улицами в восточной части Лонгакр-сквер. Над входом сиял грифон из электрических ламп.
— Вывески нет, — радостно объяснил Блэз. — Все и так знают, что это «Ректор».
Когда они входили в ресторан, оркестр исполнял песню, которую Каролина нарекла гимном города: «Сегодня в городе горячий будет вечерок». То ли песню сделала популярной война, то ли наоборот, она не знала. Но Каролина предпочитала эту разухабистую песенку слезливому «Саду роз». Сам мистер Ректор, крупный тяжелый мужчина, в Нью-Йорке все мужчины были такие, поздоровался с Блэзом и был обрадован, хотя и удивлен, узнав, что Каролина — его сестра.
— Я дам вам столик в углу, мистер Сэнфорд. Там будет спокойно.
— Мистер Херст здесь?
— Нет, сэр. Вечер только начинается.
Они сели друг к другу лицом. В зале стояла ужасная жара, пахло жареным мясом и сигарным дымом.
— Думаю, тебе понравится Шеф.
— Миссис Астор…
— О, эта публика его ненавидит. Видишь ли, он делает все по-своему. А они этого терпеть не могут. И не могут с этим примириться. Скажем, как с Бруклинским мостом… — Метрдотель принял заказ. Каролина обожала лонг-айлендские устрицы, но была равнодушна к более нежным и утонченным французским. Атлантический океан у американских берегов холоднее — так объяснил ей кто-то существенную разницу. Она поглощала устрицы в немыслимом количестве.
— А что за история с Бруклинским мостом? — Каролина смиренно соглашалась с тем, что главный разговор откладывается на потом; Блэз не спешил. А она, можно сказать, от нечего делать размышляла, что же он на самом деле собой представляет. Она сравнивала его, конечно, с кузеном Сэнфордом, но, даже уверовав в честолюбие Блэза, вдруг поняла: она совершенно не знает этого румяного блондина с острыми чертами лица, который сидел напротив. Они слишком долго жили порознь. Ну, скажем, влюблен ли он в кого-нибудь? А может быть, он, как принято говорить в кругу миссис Астор, распутник? Или интересуется лишь самим собой и подчиняется собственным импульсам, как, впрочем, и она сама?
Блэз рассказал ей про Бруклинский мост.
— Шеф придумал, что после невероятной шумихи вокруг моста (ну, знаешь, самый большой в мире, самый лучший и все такое) мост вот-вот рухнет. Хорошенькая история. Если не считать того, что с мостом все было в порядке. Когда люди узнали, что мост в безопасности, все буквально с ума посходили от гнева на Шефа, который в ответ напечатал на первой полосе статью, где утверждалось, что Бруклинский мост наконец-то, благодаря «Джорнел», в безопасности. Это был великолепный замысел.
— А не смущает… — Каролина тактично вместо «тебя» сказала: — …его, что все это высосано из пальца?
Блэз пожал плечами и сразу стал похож на француза.
— Это делается для поднятия тиража. Кому какое дело? Завтра будет новая история. Он создает события.
— Ты хочешь сказать — видимость событий.
— Здесь это одно и то же. В других странах не так. Где Дел?
— Наверное, в Нью-Гэмпшире.
— Он тебе нравится? — Снова ясно-голубые пытливые глаза.
— А тебе? — полюбопытствовала Каролина.
— Да. Правда, на мой вкус он слишком… старомоден. Собирается служить или станет клубным завсегдатаем?
— Он будет работать. Он подумывает об адвокатской практике или о дипломатической службе.
— Это ему обеспечено. Старик Хэй снова в седле.
— Старик Хэй не очень здоров. Я полюбила стариков в это лето.
— Терпеть не могу стариков. — Блэз скривился. — Они все время словно бы осуждают нас.
— Мне кажется, что они не обращают на нас внимания.
— Еще как обращают! На Шефа — уж во всяком случае. Из стариков он общается только со своей матерью, а она для своего возраста очень живая особа.
— Не знала, что у тебя такая фобия к старикам.
— Это Нью-Йорк! — сказал Блэз. — Единственное место, где стоит быть молодым.
— Что ж, постараюсь изо всех сил, — сказала Каролина, готовая приступить к разговору на деликатную тему. Но в этот момент к их столику приблизился единственный в Нью-Йорке человек, которому менее всех других следовало знать об их делах. То был бесславный полковник Уильям Делтон Манн. Румяный, седобородый, явно пожилой, а потому абсолютно неприемлемый для Блэза, ласковый на вид полковник, чьи манеры были изысканно вежливы на довоенный лад (он и в самом деле служил полковником во время Гражданской войны), был известен всему Нью-Йорку как самый выдающийся шантажист в городе. Он печатал неистощимую колонку «Городские сюжеты», где за подписью «Экскурсанта» поверял своим читателям темную изнанку жизни общества. «Экскурсант» старался изо всех сил создать впечатление, что он готов печатать не только уничтожающую правду, но и искусную диффамацию на всесильных и богатых. Но это впечатление главным образом было рассчитано на внешний эффект. На самом деле чересчур уничтожающая правда или слишком искусная диффамация сначала показывалась намеченной жертве, которая получала таким образом возможность откупиться от полковника, обычно путем предоставления ему под номинальный процент займа, превращавшегося с течением времени в абсолютно безнадежный долг. Более мелкие разоблачения и клевета не попадали в печать, если ему выплачивалось полторы тысячи долларов в год в виде подписки на роскошно изданный ежегодник под многозначительным названием «Причуды и прихоти знаменитых американцев». Каролина была очень рада воочию увидеть злодея такого масштаба. Блэз никакой радости не испытывал.
— Мой юный друг, — сказал полковник, без приглашения усаживаясь на пустой стул рядом с Каролиной. — Какое наслаждение читать, как отделывает Шеф военного министра. Мистер Элджер — настоящий убийца, правильно пишет Шеф, что он убивает американских солдат тухлой говядиной; знакомые штучки, такое проделывали с нами во время войны между штатами. Передайте ему мои поздравления. Шеф — это лучшее, что дала журналистика с тех пор…
— Как вы вдохнули жизнь в «Городские сюжеты», — сказала Каролина, желая показать, что она хорошо информирована. Унылое румяное лицо полковника возле бакенбардов стало багровым.
— Редко удается видеть молодую даму, — медовым голосом сказал Манн, — которая в состоянии оценить… мужество, наверное, это самое точное слово.
— Вот именно, — сказал Блэз.
— Конечно, самое точное. — Каролина решила польстить. — Я с удовольствием читаю вашу газету и не понимаю, почему так много людей испытывают неловкость от ваших… экскурсов.
— Иной раз я бываю недобр, — с напускной скромностью признался полковник, — и даже, признание залог прощения, несправедлив. Например, меня кое-что раздражает в миссис Астор, наверное, потому что все мы — истинные демократы, не правда ли? Так вот, бриллианты, которые она надевает на один вечер, стоят столько, что на них можно было бы построить тысячи бараков, обитатели которых эти бриллианты оплатили.
— Полковник превращается в социалиста. — Блэз еще не научился искусству маскировать отвращение восторгом. Каролина же получила не один урок от мадемуазель Сувестр.
— Нет, мой юный друг. Просто я голосовал так, как призывала меня «Джорнел» — за Брайана. — Он взял щепотку табаку из серебряной табакерки и поднес к носу. — Вы позволите, мисс Сэнфорд?
— Ну, разумеется! Как приятно знать друг друга, хотя мы не были представлены. Версалю не грех перенять опыт «Ректора».
— О боже, — сказал Блэз, с ужасом увидев, что на столе появилась очередная порция устриц.
— Надеюсь, вы останетесь здесь жить?
— Это город будущего, — кивнула Каролина. — Он так подходит таким, как я, — людям, у которых нет прошлого. Вам, наверное, это известно лучше всех.
— О, Экскурсант вовсе не такое уж чудовище. Поверьте мне. Но я отрываю вас от ужина. — Он поднялся в тот момент, когда подали шампанское, подарок от Ректора. — Хаутлинг мне сказал, что все идет, разумеется, гладко. — Он раскинул руки, словно собираясь обнять брата и сестру. — Даже на взгляд Экскурсанта. — С этими словами полковник Манн удалился в соседний зал, где располагался мужской бар.
