Лишь немногие знали про Яшкину заимку, и верные люди тайной тропой доставляли разбойнику добрую часть монет, собранных нищими на базарных площадях и у соборов.
Яшка Хромой не оставлял своей заботой и Нестера с Силантием, которые с рассвета до темна резали рубли. Подойдет к кузнице, посветит фонарем и вымолвит:
— На медь серебро можно будет наложить, а потом эти деньги мы по базару пустим. Обижать вас не стану и за работу хорошо заплачу.
Яшка и вправду не обманывал: каждую неделю щедро расплачивался со всеми фальшивыми гривенниками, приберегая для своих нужд государевы рубли. Оставаясь наедине, Нестер с Силантием не переставали материть Яшку Хромого.
— Надо же нам было так угораздиться, чтобы попасть к этому хромому черту! Роздыха никакого не дает! — горячился обычно Нестер. — Только и делаем, что стучим молотами по наковальне. Если бы знал, что будет такое, лучше бы продал себя какому-нибудь боярину, а за это имел бы кров и хлеб. А здесь взаперти сидим, как в темнице какой!
Силантий чувствовал справедливость сказанных слов, но решил молчать, и в ответ Нестеру было злое постукивание по железу.
— Как пленных бусурман нас держит, — все более распалял себя Нестер, — только я убегу! Лучше сгинуть в болотах, чем пропадать у Яшки Хромого.
— Так ты же когда-то к Яшке Хромому хотел идти? — напомнил Силантий.
— То было раньше, а сейчас иное дело! Кто знал, что он нас как рабов держать станет, — резонно замечал Нестер.
Убежать от Яшки, так же как и попасть к нему, было очень непросто: всюду у него были расставлены караулы, которые пристально всматривались не только в сторону лагеря, но наблюдали так же и за тропами, которые выходили из него; и дорога была открыта только для тех, кто знал заповедное слово.
Памятен был прошлый месяц, когда из деревушки попытались уйти двое оружейников. Их поймали у самой дороги на Москву, повязали бечевой и препроводили обратно. Потом беглецов долго бесчестили кнутом, а под конец сам Яшка вырвал им ноздри и, потрясая клещами, на которых остались кровавые шмотки, предупредил собравшихся:
— Вот так будет с каждым, кто посмеет нарушить мою волю. Здесь я для вас хозяин! Здесь я ваш государь!
Более беглецов никто не видел, и болото спрятало еще одну тайну. А сам Яшка в черной старой рясе хмельным сатаной шатался после казни по деревне.
— Как же ты уйдешь, если по всем болотам у Яшки заставы стоят?
— Хитростью взять надо, — громадными ножницами резал Нестер медную пластинку. — Нужно будет сказать, что меди для денег поменять нужно.
— А сами они разве не могут?
— Скажем, что нужную они не сыщут! Не могу я здесь, Силантий. Не мед здесь. Яшка Хромой тот же боярин, только спрашивает построже, по одной только прихоти в озере утопить может. Дурень, одним словом! Обратно я на службу к царю проситься буду. Напишу ему в прошении, что я резчик искусный, а еще кузнец знатный, авось не откажет.
Силантий размеренными точными ударами правил щербину на медном листе, а она не хотела распрямляться, оставаясь глубокой неровной царапиной.
Нестер продолжал:
— Покаюсь перед государем. Простит! Может, и Васька Захаров поможет, теперь он при царе думный дьяк, авось не забыл меня. Ты-то пойдешь со мной?
Силантий наконец выровнял щербину, и в этом месте медь сделалась тонкой, изогнувшись волнистым краем. Тронув ладонью кованую поверхность, Силантий отвечал:
— Пойду, отчего не пойти. Мне здесь, у Яшки Хромца, тоже не жизнь.
Выслушав мастеров, стоящих смиренно перед ним, Яшка вдруг смилостивился:
— Медь, говоришь, нужна?
— Нужна, батюшка. Эта медь не годится, в прожилках она. Покраснее бы надо да покрепче, — мастера стояли повинными, словно холопы пред строгим барином.
Яшка Хромой мало понимал в медном деле, но деньги ему были нужны. Он поднялся с лавки, проковылял неловко в красный угол и, отцепив икону со стены, сунул ее в руки Нестеру:
— Целуй Божью Матерь, что не убежишь, только после того в Москву идти можешь.
Нестер взял икону и, не моргнув глазом, побожился:
— Вот тебе крест, что не убегу!
— Икону-то целуй! — приказал Яшка. — Без этого твоя клятва силы не имеет. И не в лоб целуй, — заметил он, — это тебе не покойница какая-нибудь, ты к рукам приложись!
Нестер поцеловал Божью Матерь.
— А теперь ты целуй, если идти желаешь, — повернулся Яков к Силантию.
Силантий взял икону, секунду-другую мешкал, а потом поцеловал и он.
— Идите себе с Богом, проводят вас. А как медь отыщете, так сразу подойдите к безрукому юродивому, что у ворот Чудова монастыря сидит, и скажите ему, что требуется, так на следующий день я вас и заберу. Ступайте, — перекрестил на прощание.
Нестер с Силантием ушли тайной тропой, провожаемые молчаливым и хмурым старцем, который за всю дорогу не произнес и слова. Только иной раз оглянется старик назад: не утопли ли ходоки — и ступает далее в темную чащу. А когда впереди показался просвет, старик наконец остановился.
— Пришли… дальше вам самим идти. Сначала вот до того пня прямиком, а от него к сухой березе, а далее уже дорога. Да только не вздумайте нигде сворачивать, трясина всюду! — В доказательство своих слов он отбросил посох в сторону. Раздался тяжелый шлепок, и поляна, на которой еще мгновение назад росли цветы и деловито жужжали шмели, развернулась трясиной, показывая свое гнилостное нутро. Трость медленно стала уходить в вонючую жижу, а узловатая палка, в виде хищного клюва, еще некоторое время держалась наверху, а потом и она исчезла в болотной жути.
Силантия прошиб озноб.
— Вот так-то! — хмуро усмехнулся старик. — Шаг в сторону ступить, так ни Бог и ни дьявол не выручат. Одним только лешим здесь и житье. А по ночам черти здесь такой шабаш устраивают, что хоть уши затыкай. — И, уже крестясь, с грустью вздохнул, видно, вспомнилось старику что-то свое. Продолжил: — Много здесь безвинных людей сгинуло. Всех теперь и не упомнишь, спаси, Господи, их грешные души! — Накинув на на макушку лисий треух, сказал: — Ну, мне пора, Яшка дожидается.
Старик неторопливо пошел прочь, оставив Нестера с Силантием посреди узкой тропы.
* * *
Мастеровые в грамоте были не сильны, и потому, заплатив гривенник дьяку Разрядного приказа, Нестер попросил написать прошение царю.
Дьяк, плотный и невысокого роста мужичонка, хмельным взглядом стрельнув на гривенник, который беспокойным шельмецом звенел на столу, согласился немедленно.
— Стало быть, прошение писать надумали самому государю? — упрятал он монету глубоко в кафтан.
— К нему, — отвечал Нестер. — Отпиши ему об том, что желаем быть при его милости, как и прежде, чеканщиками, и что в плутовстве боярина Денежного двора Федора Воронцова замешаны по наговору… Напиши еще, что служить царю мы будем пуще прежнего, если поверит царь-батюшка крестному целованию холопов своих.
Дьяк слушал молча, поглаживая пятерней большую плешь, которая блестела особенно сильно не то от выступившего пота, не то от частого поглаживания. Ворот кафтана у дьяка был распахнут, а на сорочке было видно отвратительное жирное пятно.
— Доброе письмо будет, — качнул он головой и стал ножиком править перо. — Напишем так… «Великому князю, царю и самодержцу всея Руси Ивану Четвертому Васильевичу Второму от холопов его челобитная»… Как тебя звать?
— Нестер… а товарища моего Силантий, — живо отозвался кузнец, несказанно довольный высоким слогом письма.
— «…Нестера и Силантия. Позволь, государь, как и прежде, заняться чеканным делом…»
Нестер и Силантий вместе с другими просителями становились на Гостином дворе, где обычно устраиваются жалобщики, приезжавшие в Москву за правдой со всей волости, а то и с дальних окраин Руси. Ябеды и челобитные были отданы в приказ, и жалобщики с нетерпением ждали вызова на Челобитный двор. После трех суток ожидания на Гостиный двор явился посыльный и, грозно глянув на просителей, застывших перед ним, как перед важным чином, сообщил, что выслушать их готов сам государь Иван Васильевич, а потому они должны не мешкая ступать в Кремль.
Наделав паники среди жалобщиков, посыльный уехал, а Нестер с Силантием долго не могли решить, в чем предстать перед самодержцем.
Наконец, собравшись и нарядившись, жалобщики гуртом затопали в Кремль.
— А царь-то нас по тяжбе каждого вызывать будет? — спрашивал у Силантия здоровенный детина. — Или разом всех заслушает?
Было видно, что отрок робеет, и его тревога понемногу перебралась и в Силантия.
— Думаю, разом всех, — поразмыслив недолго, добавил: — А может, и каждого в отдельности.
Показался Кремль: празднично полыхали на заходящем солнце купола Архангельского собора. Мужики замешкались, а голос караульщика уже торопил:
— Ну чего стали? Царь-батюшка ждет!
