госпожи Агнес какое черкнёте? Мало ли у неё каких духов. Чтобы она точно знала, какие вам нужны.
— Никаких писем, всё словами скажешь. Нужны те духи, которые бабам надобны для приворота мужчин. И в доме у Агнес не ночуйте, и дружка своего туда не води.
— Понятно дело, — соглашался Сыч.
— Если задержка какая случиться, сразу через почту мне отпиши, — Волков протянул Сычу два талера. — И через неделю тут тебя жду, дело новое тебе будет.
Тот взял монеты с обидой:
— Экселенц, это нам с Ежом впроголодь неделю жить.
— Молчи, дурень, не наглей. У меня семья мужика четыре месяца на два талера живёт, а вам их на неделю мало? Тут и на прокорм коням, и вам на харчи, и на постой с лихвой будет.
— Экселенц, — канючил Сыч.
— Убирайся, — Волков пригрозил ему пальцем, — я тебе, подлецу, ещё конюха барона не забыл!
Он был готов всё сделать для Брунхильды. Сейчас она могла стать самым важным для него человеком. И чтобы обрести влияние на герцога, он сам бы, если было бы нужно, поехал бы в Ланн к Агнес за её чудодейственным зельем:
— Дело важное, очень. Не подведи меня как с конюхом.
— Вот будете теперь вечно вспоминать про то!
— Не подведи меня, Фриц Ламме, — повторил кавалер.
— Да не подведу, не подведу, экселенц, — обещал Сыч и уехал в тот же день.
А тут и хорошая новость подоспела. Приехал купец Гевельдас, вид у него был кислый. Волков уже думал, что какая-нибудь беда опять, а всё наоборот вышло.
— Позавчера ещё был я в Шаффенхаузене.
— Так, и что говорят в столице врагов моих? — спросил кавалер.
— В столице врагов ваших несчастье.
— Нет вестей приятней, чем вести о несчастии врагов твоих, — радовался Волков. — Ну, так говори же, купец, что у них там произошло плохого?
— А несчастье у них такое: слишком сильны были в эту весну грозы в горах.
— Вот как?
— Да, так сильны, что оползнями смыло все дороги, что шли на юг через оба перевала, да ещё важный мост смыло. Наш друг говорит, что все деньги, что совет кантона собирал на войну всю зиму, придётся тратить на ремонт дорог и строительство нового моста.
Вестей лучше он и не наделся услыхать. Кавалер даже не верил, что сие правда.
— Уверен ты, друг мой, что кантон все деньги на ремонт дорог потратит?
— Так как же мне уверенным не быть, если я подряд получил на поставку заступов ста двадцати штук, восьмидесяти лопат и тридцати пил. Уже закупаю всё надобное. А ещё они хотят тачки купить, пока, правда, не знают, сколько, и пеньковых верёвок много, — отвечал купец.
— Ах, как это вовремя, Бог и вправду ко мне внимателен, — говорил кавалер, чуть задумавшись.
Это было и вправду очень ему на руку. Что не говори, а уходить на север воевать с мужиками, оставляя своё поместье на разорение горцам, ему очень не хотелось, а теперь руки у него были развязаны. Пока кантон построит дороги, пока соберёт деньги на новое войско, он, может, уже и вернуться успеет.
Кавалер взглянул на купца, а у того лицо всё так же кисло было.
— Ну, друг мой, а ты-то что печален?
— Да печаль то у меня одна, господин, — мямлил Гевельдас.
— Говори.
— Купцы, что ваши векселя и расписки принимали, всё спрашивают, когда вы платить думаете по ним?
— В каждой расписке моей написано, когда я буду платить, чего же ещё спрашивать? К чему лишние вопросы?
— Так-то оно так, но слухи ходят, что купцам из Ребенрее и Малена вы уже векселя гасите. А купцам из Фринланда ещё ни одного векселя не погасили.
Да, так оно и было. Волков действительно расплачивался по векселям в Малене. И действительно не погасил ни одной расписки во Фринланде. Мало того, он и не собирался гасить векселя для фринландских купцов. Пока, во всяком случае.
— Купцам скажи, что платить до мая не буду, пусть даже не скулят про то. А лучше скажи им, что мой капитан Роха просит ещё четыре бочки чёрного зернового пороха для учебных стрельб, пусть поставят. Опять же за вексель.
Купец Гевельдас скривился ещё больше. Сидел, вздыхал.
— Ты не вздыхай, чего ты-то вздыхаешь? Уж у тебя всё будет хорошо.
— Так я же ручался за векселя те, купцы-то мне поверили.
— О себе больше думай, а не о купчишках иных. И думай о том, что к середине апреля мне ещё нужно будет двадцать бочек солонины, шестьдесят мешков гороха и сто восемьдесят меринов с хомутами и вожжами для обоза. И фураж для кавалерии, даже не знаю сколько. И взять всё это я хочу за векселя. Не иначе.
Купец опять вздыхал, и Волков, разозлившись на такую печаль, выгнал его прочь.
Вернулся Сыч со своим неизменным лысым дружком. В пять дней уложились, хоть денег, жулики, просили на неделю.
— Вы мне что, лошадей загнали, — удивлялся такой прыти кавалер.
— Нет, что вы, экселенц, вон в конюшне стоят, в лучшем виде, как мы и брали. Просто мы не так ездим, экселенц. Ни железяк с собой лишних не возим, ни таверн хороших не ищем. Где ночь застала, там и спим.
— Два раза у дороги ночевали, — вставил Ёж.
— Вот кто тебя, дурака, за язык тянул, — Сыч хватает приятеля за ухо, толкает его, — уйди отсюда. Не слушайте, экселенц, он пьян вечно. Этак упадёт с лошади, поваляется на земле и думает, что ночь прошла. Башка у него такая же пустая внутри, как и снаружи. Все деньги, что вы нам на дело дали, мы потратили.
Ёж, стоит невдалеке, чешет ухо. Кривится на старшего товарища.
— Ладно о деньгах. Говори, отвёз графине духи? — спрашивает кавалер.
— Отвёз, экселенц, отвёз. И Брунхильда очень им рада была. Сначала говорит: пузырёк, мол, не тот. Чего, мол, привёз, дурень? А мне-то откуда знать, что за пузырёк прежде был. Какой мне Агнес дала, такой и вёз. Но потом Брунхильда принюхалась, засмеялась, говорит: оно. Обрадовалась.
— Обрадовалась? — Переспрашивает кавалер. — Наверное, и денег тебе на радостях дала?
— Кто денег дал? Брунхильда денег дала? Чего угодно даст, но точно не денег, я её ещё по Рютте помню, — Сыч смеётся. — Да она жаднее вас, экселенц.
Волков чувствует, что Фриц Ламме врёт, но оспорить его слова может лишь сама графиня, а по такому поводу кавалер писать ей, конечно, не будет, ведь не простую вещь Сыч ей привёз.
— Ладно, не дала, так не дала, — говорит
