а досюда руки нипочём не дойдут. А двух пастушат уж найду.
Да, людишек у кавалера мало в имении.
— Вон вы и солдат загнали в лагерь, земельку-то они забросили, ни один пахать не вышел, — продолжает управляющий. — Чем кормиться по зиме думают?
— Заработают на войне, за всё им заплачу, зиму переживут, — отвечает Волков. — Ты скажи, много земли осушил?
— Три версты отсель будет.
— Немного.
— Попробовать хотел, да и не нужно больше, чего мужиков попусту ломать, когда они и свободную вспахать не могут. А если до мыса так пролопатить, так у вас земли и пахотной, и под выпас будет больше, чем у кого другого во всём графстве.
— А что насчёт конезавода думаешь?
— О, господин, — Ёган сразу меняется в лице, — то вам нужен коннозаводчик, я всё больше по коровам.
Волков с незлой усмешкой смотрит на добродушное лицо старого приятеля, сначала улыбается, а потом берёт его под руку и тянет, чтобы отъехать от сопровождающих их молодых людей.
— Я на войну всего с собой брать не буду, а то там и не угадаешь иной раз, вперёд идти надо или обоз бежать защищать. Денег возьму немного, часть жене дам, часть Бригитт, остальное закопаем.
— Со мной?
— А думаешь с Сычом лучше будет?
— Вот это уж вряд ли, — говорит Ёган.
— Вот и я так думаю. А ты будешь тут за старшего. Знаешь, что делать, если горцы сунутся?
— Помню. Всё хватать, что ценное, да бежать в Мален или дальше.
Волков кивает: да, всё так. И продолжает:
— А если я не вернусь…
— Спаси Господь… — сразу крестится управляющий.
— Деньги понемногу вдове выдавай на содержание, и Бригитт понемногу, и Брунхильде, если нужда будет с сыном, тоже давай, сын тот, кажется, мой.
— Господи Исусе! — восклицает Ёган и опять пытается креститься.
— Не ори, дурень, — Волков ловит его руку, — ты у меня вроде как душеприказчик. Мог бы я деньги отдать банкиру какому, но это деньги кредиторов. Они, случись со мной что, сразу их вытребуют через судейских. А так — ни меня, ни денег. А ты их будешь хранить и расходовать помаленьку.
— Ох, дело-то какое тяжкое. Деньжищи-то, видно, огромные, а вдруг кредиторы за ними явятся. Может, у вас кто другой для такого дела есть?
— Из других, все со мной уходят, так что кроме тебя никого нет. И тебе я доверяю.
После поехал он на пристань, уже лодку нанял на тот берег в лагерь плыть, как прилетел мальчишка верхом.
— Письмо вам из города, господин.
Ничего хорошего он отчего-то не ждал, и вышло ещё хуже, чем он думал. Письмо было от протоирея и настоятеля храма Святого Креста, и писал он вот что:
«В скорби и радости пишу вам, господин фон Эшбахт, слова эти. В скорби пишу о том, что ныне под утро, едва успев собороваться, почил в бозе духовный отец наш земной Теодор Дитрих фон Конервиц фон Леден. Епископ маленский. А в радости, что брат Теодор, имя, которое он предпочитал всем остальным, уже у Господа на Небесах. Сегодня же я отписал и в Ланн, нашему архиепископу, чтобы искал брату Теодору замену, ежели, конечно, замену равную ему сыскать возможно, но замена нужна, ибо без пастыря мудрого паства скудеет. Обряда отпевания и похорон не будет. По завещанию и по настоянию семьи тело усопшего будет захоронено в поместье Замельман, в фамильном храме».
Волков и представить не мог, что отец Теодор, с которым он говорил часами, у которого ночевал в доме, с которым делил стол, был из княжеской фамилии Конервиц. Вот, оказывается, каков был епископ маленский. Умный, добрый и очень скромный человек.
А ещё это был единственный его верный союзник в городе, в графстве, в земле Ребенрее.
Удар был страшный. Если потеряв фон Клаузевица, он просто скорбел о достойном молодом человеке, который, хоть и не сразу, но своей храбростью и честностью понравился ему, то теперь он лишился не просто друга, теперь он лишился главной своей опоры. Ведь авторитет у епископа был огромный. Епископ, доверенное лицо архиепископа, член княжеского рода — не всякий с таким поспорит. И вот его больше нет.
Волков отпустил разочарованного лодочника и, разворачивая коня, сказал молодым господам:
— Мы не едем в полк, едем в Эшбахт.
Те ничего спрашивать про письмо не стали, уж очень мрачен был сеньор. По лицу его было видно, что в бумаге пришла беда. И зря, как раз сейчас ему очень хотелось поговорить о своём старом друге, поговорить даже с этими глупыми юнцами, о человеке, который относился к Волкову… Наверное, как к сыну.
Он как приехал, сразу звал к себе брата Семиона, брата Ипполита, просил письменные принадлежности.
— Знаете, что епископ Малена умер? — спросил Волков, не поднимая головы от бумаги.
Конечно, они не знали, лица вытянулись, стали монахи креститься, молитвы шептать.
— А знали вы, что он из фамилии герцогов? Знали, что он фон Конервиц?
И этого братья не знали.
— Ты, — Волков ткнул в брата Семиона пером, — на церковь Эшбахата благословлён был епископом, бумагу не потерял хоть?
— Да что вы господин, всё как положено, первым листом в церковной книге лежит, — отвечал монах.
— Хорошо. Брат Ипполит, брат Семион едет сегодня в Ланн, тебе придётся заменить его на службах в храме, — говорит Волков тоном, что не допускает даже мысли о возражениях.
— Господин… Я и не знаю всех обрядов, — пугается брат Ипполит.
— Он справится? — теперь Волков спрашивает у брата Семиона.
— Брат Ипполит человек ума отменного, что не знает, то по псалтырю прочтёт, — отвечает тот.
— Хорошо, ты же поедешь в Ланн.
— К архиепископу?
— Нет. К нему я позже сам поеду. Ты поедешь к аббату монастыря Святых Вод Ёрдана, казначею Его Высокопреосвященства брату Иллариону. Надеюсь, ты помнишь такого?
Брат Семион кивал, он помнил казначея курфюрста. Наверное, второго человека по значимости при дворе принца.
— Передашь ему письмо от меня, а на словах скажешь, что нужен тут для дела общего отец твёрдый в вере, чтобы опорой мне был. Мудрый такой, как отец Теодор, вряд ли уже найдётся. Так хоть твёрдого пусть найдут.
Монахи кланялись и уходили, а сверху уже переваливалась старая монашка, за ней шла и жена. Слуги чёртовы, всё всегда слышат. У обеих уже слёзы в глазах:
— Господин, что, преставился наш епископ? — с дрожью в голосе спрашивал мать Амелия.
— Преставился. Поутру.
— Поеду, хоть в последний путь провожу, — рыдала старуха.
— Никуда ты его не проводишь, сиди дома. Его повезут в фамильное поместье, отпевать там будут, хоронить в
