Волков. — Теперь для вас есть другое дельце.
— Экселенц, — Фриц Ламме разводит руки, — да разве ж так можно? В дороге пять дней, голодные, холодные, нам хоть денёк отдохнуть. Поесть, пива выпить, помыться.
— Помыться? — Волков смотрит на подранную шубу Сыча. Ей уже пришёл конец. — Ты бы, чёрт немытый, про мытьё мне не врал. Ладно, день отлежитесь, — Волков поднял палец, — помоетесь, и езжайте в Мален. Разыщите мне одного одноглазого мерзавца.
— О! — вставляет в разговор Ёж, — Мален город дорогой.
Сам смотрит на старшего товарища, вот теперь тот доволен:
— Так и есть, цены в Малене не приведи Господи, почти как в Ланне! — соглашается Сыч.
— Поищите мне одного кривого на правый глаз. Лет тридцати пяти, морда мятая. Ростом невысок, хил. Это он меня вызвал и заманил в засаду. Не думал я о нём, а тут лёг спать, и он стоит пред глазами. Может, он с бригантов был, но не думается так мне. Уж больно квёл был для таких крепких людей. Найдёте его, так найдём и бригантов, что фон Клаузевица убили. Найдём их, так и найдём выход на фон Эделя, на мерзавца этого.
«И уж тогда граф не отвертится, отдаст поместье».
Но этого он говорить вслух не стал. Не нужно про то знать Сычу и его дружку.
— Дело не простое, экселенц, — сразу начал важничать Сыч. — Неделька потребуется.
Волков знал, куда клонит Фриц Ламме, ведь город Мален жуть, как дорог.
Но кавалер положил на стол две монеты:
— Будет с вас.
— Экселенц! — Возмутился Сыч.
— Замолчи, мерзавец! — рявкнул Волков. — Я за тебя второго дня трактирщику, чтобы не ныл, почти три талера долгов твоих отдал. Три талера! Что ты там жрёшь?
— Так это он на баб гулящих изводится, — радостно сообщил Еж. — У трактирщика на них и берёт.
— Паскуда ты лопоухая! — обиженно отвечал ему Фриц Ламме.
Он ещё что-то хотел добавить, но кавалер прервал его:
— Убирайтесь! И найдите мне кривого, чтобы поутру уже вас в Эшбахте не было.
А наутро тёплого и солнечного дня, когда Волков только встал и едва начал мыться, пришла Бригитт. Пришла и стала возле. Она вставала всегда раньше его, ещё досветла, до петухов. Смотреть, сколько надоили девки, сколько овса коням господским, сколько сена и сколько господским любимцам дали морковок и размоченного проса.
Потом шла на кухню, где с Марией решали, чем будут кормить они господина и госпожу весь день. Потом она открывала погреба, велела мальчонке кухонному спускаться за вином, за колбасами и сырами, маслом; ходила с ним же в курятник собирать яйца.
Потом смотрела костюм господина — не грязен ли, не рван. Чищены ли сапоги или туфли. И уже только потом велела она таскать и греть воду для мытья госпожи и господина. И Волков каждый раз удивлялся тому, что будила она его всегда пригожа. Юбки нижние, подолы всегда чисты, хоть только она пришла со двора. Рукава и шея в неизменных белоснежных кружевах. На платье ни пятнышка.
И волосок к волоску рыжий уложен. Изъяна в ней найти негде.
И сейчас она прекрасна. Взяла исподнее господина несвежее, крикнула девкам, чтобы новое несли. И говорит:
— Ёган второй день вас дожидается. Вчера так и не дождался, теперь с петухами пришёл.
— Некогда мне, в полках был, — отвечал кавалер, обливаясь водой над малой купальней.
— Знаю, так ему и говорила, что вы у солдат своих. Только уж вы с ним поговорили бы, не от безделья человек ходит.
— Выступать через три недели, а ещё меринов не всех купили. Барабанщики… Бертье из жадности мальчишек нанял, я взрослых хотел. И трубачей у меня нет, пришёл один полупьяный и ревет в свою гнутую трубу не пойми что. Брюнхвальд его погнал, и правильно сделал — ни черта никто ни одной команды не понял. И это в лагере, а что в бою будет?
Бригитт понимающе кивала, вникая в дела господина, но от своего не оступилась.
— Так после завтрака я его позову.
— Ну, зови.
Ёган после завтрака его уже ждал:
— Поедемте, господин, — повторял он в который раз, — покажу вам одну вещь, что вас порадует.
А сам подлец так и не говорит, что за вещь.
— Ёган, мне в полк надо.
— А это как раз нам по пути, — говорит управляющий и подаёт кавалеру повод осёдланного коня.
— Да что же ты мне покажешь?
— А вот увидите.
Максимилиан и молодой Гренер смеются над упрямством управляющего и едут за ними.
Доехав почти до пристани, уже переехав солдатское поле, за сыроварней Брюнхвальдов Ёган взял по бездорожью на юг. И всё равно толком ничего не говоря, а бубнил только про то, что мужики его невзлюбили за то, что всю осень и всю зиму гонял он их на барщину копать канавы в ледяной грязи болот, что тянулись вдоль реки по берегу на юг до мыса, до самого поворота реки на запад.
— Вот я вчерась их сюда привёл и показал, — он и Волкову показывал тоже, — говорю: что, дураки, кто был прав?
Волков, да и приехавшие с ним молодые господа были тоже удивлены. Перед ними, от самых зарослей кустов, что росли на глинистых пригорках, до самой воды зеленели отличные травы. Так зеленели, что в окрестных унылостях глаз резали. Куда там с этой яркой травой тягаться блёклым шиповникам да барбарисам.
И тоскливые ивы, что росли по берегу, тоже не так были зелены.
А Ёган цветёт:
— Сто шесть канав прорыли, всего-то и надо было, на один штык лопаты, и вот тебе, господин, новые угодья.
— Что, пшеницу думаешь посеять? — спрашивает кавалер.
— Ну это вы спешите, господин. Хотя можно вон там мальца бросить, пару горстей, поглядеть как пойдёт. Вдруг не примется. А попробую я на высотке ячмень и овёс для начала. Овёс-то у нас, не помните, как в прошлую осенью брали, в полцены от пшеницы — только подавай.
— Отчего же не помнить, помню, — говорит Волков. — Овёс и нам самим нужен.
— Вот их-то и посеем. Там посуше будет, и ила там река нанесла. А это, — он обвёл все низины рукой, — это всё под коровок. Клевер посею, ульи поставим. Уж коровы будут такие, что поросята рогатые. Лоси!
— А почему же ты сеять тут не хочешь, раз говоришь, что земля тут хорошая, что ил и всякое такое, — не понимал кавалер.
— Эх, господин! Так мужиков-то у вас всего двадцать два на шестнадцать дворов сегодня, им и той земли, что у Эшбахта, до мая не поднять. Там им пахать не перепахать,
