врагов, только когда они перестают дышать. Просто обстоятельства…
Джулия пренебрежительно скривила губки:
– Обстоятельства! Я удивлена, потому что помню, с каким жаром мессир Филиппо клялся, что отомстит.
– Но мессир Филиппо считает, что отомстил, и очень эффектно, – ответил я.
– Как?
– Пробить дыру в груди человека не единственный способ отстоять свою честь.
– Что ты хочешь этим сказать, Филиппо? – спросил Шипионе.
– Разве ты ничего не заметил, когда он проходил мимо тебя?
– Эрколе? А что?
– Неужели ты не разглядел украшения на его благородной голове, изящную пару рогов?
Они смотрели на меня, словно не понимали. Я же разглядел в толпе Клаудию, которая стояла неподалеку от нас.
– Ах, я вижу алмаз, который нашел, потеряв гальку. Прошу меня извинить.
И когда я направился к Клаудии, они поняли: я услышал взрыв смеха. Я взял руку дамы и, низко поклонившись, страстно поцеловал. Искоса глянул на Джулию и увидел, что она смотрит в пол, покраснев от злости. Мое сердце радостно забилось: отчасти я расплатился за агонию, пережитую из-за нее.
Время шло, и гости засобирались домой. Кеччо, проходя мимо меня, спросил:
– Ты готов?
– Да, – ответил я и последовал за ним к Джироламо и графине, чтобы попрощаться.
– Ты так жестоко обошелся со мной, Кеччо, – упрекнула его графиня. – За весь вечер не уделил мне ни минуты.
– Но вы были так заняты.
– Но теперь-то нет, – улыбнулась она.
– Я подошел к вам, как только увидел, что вы свободны.
– Чтобы попрощаться.
– Уже очень поздно.
– Не так уж и очень. Присядь и поговори со мной.
Кеччо выполнил просьбу, а я, видя, что прощание затягивается, отошел и вновь принялся прогуливаться по залу в поисках друзей. Разговор Кеччо и графини постоянно прерывали люди, которые подходили, чтобы попрощаться, толпа гостей быстро редела. Мы с Маттео сели у окна и принялись делиться впечатлениями от вечера. Он рассказал мне о даме, к которой внезапно воспылал любовью.
– Как же тебя бросает из стороны в сторону, – рассмеялся я.
– Она сделала вид, что сильно рассердилась, – добавил Маттео, – но дала мне понять, что, если случится самое худшее, то не позволит мне разбить ее сердце.
Я оглядел зал и увидел, что все гости ушли, за исключением Эрколе Пьячентини, который о чем-то перешептывался с графом.
– Меня так клонит в сон, – признался Маттео.
Мы пошли к графине, которая обратилась к Маттео, едва мы приблизились:
– Уходи, Маттео! Пока я не позволяю тебе увести Кеччо. Последние полчаса мы пытались поговорить, но только теперь получили такую возможность, и я не хочу, чтобы нам мешали.
– Я никогда не лишил бы Кеччо такого удовольствия. – Маттео кивнул мне, и мы вернулись к окну. – Сущее наказание – ждать кузена, пока с ним флиртует красивая женщина!
– Ты можешь поговорить со мной… Чего еще можно желать?
– Мне совершенно не хочется говорить с тобой! – рассмеялся он.
Джироламо все еще шептался с Эрколе. Его постоянно бегающие глаза осматривали зал, лишь изредка останавливаясь на лице Эрколе, иногда на нас, чаще – на Кеччо. Я даже задался вопросом, а не ревнует ли он.
Наконец Кеччо встал и попрощался. Тут Джироламо направился к нему.
– Ты же не собираешься уходить? – спросил он. – Я хочу поговорить с тобой о налогах.
Он упомянул о них впервые.
– Уже поздно, – ответил Кеччо, – и мои друзья устали.
– Они могут идти домой. Дело действительно срочное.
Кеччо замялся. Потом посмотрел на нас.
– Мы тебя подождем, – заверил его Маттео.
Взгляд Джироламо скользнул по нам – его глаза не останавливались ни на секунду, – сместился на жену, вернулся к Кеччо, ко мне, к Маттео, все с невероятной, пугающей быстротой.
– Можно подумать, что вы боитесь оставить Кеччо в нашем доме, – улыбнулась графиня.
– Нет, – ответил Маттео, – но я жажду получать хотя бы часть того внимания, которое вы уделили Кеччо. Или вы позволите мне тосковать?
Она рассмеялась, а потом быстро переглянулась с графом.
– Я буду только рада. Присядьте и поговорите со мной. По одному с каждой стороны.
Граф повернулся к Эрколе.
– Что ж, доброй ночи, мой друг. Доброй ночи!
Эрколе оставил нас, и Джироламо под руку с Кеччо принялся прохаживаться по залу. Графиня и Маттео увлеклись разговором.
Я сидел рядом с ними, но они словно и не замечали меня, так что я наблюдал за графом. Его глаза зачаровывали меня: они никогда не останавливались, пребывая в непрерывном движении. Что они скрывали? Какие мысли роились в голове человека, глаза которого не знали покоя? Они как будто окутывали того, на кого смотрели, – голову, черты лица, тело, одежду, не упускали ни одной мелочи, казалось, проникали в саму душу этого человека.
Джироламо и Кеччо, прогуливаясь по залу, продолжали беседовать. Мне оставалось только гадать, что их так занимало. Наконец граф остановился.
– Что ж, я должен смилостивиться над тобой. И так утомил тебя до смерти. А ты знаешь, у меня нет желания причинить тебе вред.
Кеччо улыбнулся.
– Какие бы трения ни возникали у нас, Кеччо, – продолжил граф, – ты знаешь, что я со своей стороны никогда не держал на тебя зла. Всегда питал к тебе искренние дружеские чувства.
И едва он произнес эти слова, с ним произошла разительная перемена. Глаза, пребывающие в непрерывном движении, наконец-то остановились. Впервые я увидел их застывшими, замершими, словно отлитыми из стекла. Они всматривались в глаза Кеччо, не моргая, и их неподвижность, столь необычная в сравнении с прежним непрерывным движением, напугала меня еще больше. Казалось, Джироламо стремился увидеть собственное отражение в душе Кеччо.
Мы попрощались и вместе вышли в тишину ночи. Я чувствовал спиной эти остекленевшие глаза, взгляд которых провожал нас во тьму.
Ночь окутала нас. Днем прошел небольшой дождь, добавивший прохлады благоухающему воздуху. Легкий ветерок побуждал дышать полной грудью. Зеленели деревья, цветы источали тонкие ароматы. Облака лениво плыли по небу, в редких разрывах между ними сверкали звезды. Кеччо и Маттео шагали впереди, тогда как я чуть отстал от них, наслаждаясь весенней ночью. Она наполняла меня нежной грустью, естественной после мальчишеского веселья вечера и не менее приятной.
Когда Маттео отстал от Кеччо и присоединился ко мне, я особого удовольствия не выказал: пожалел, что он вырвал меня из моих грез.
– Я спросил Кеччо, что говорил ему граф о налогах, но он не стал делиться со мной. Сказал, что должен обдумать их разговор.
Я никак не прокомментировал эти слова, так что шли мы молча. Миновав площадь, мы шагали по узким улочкам, проложенным меж высоких темных домов. В
