лесоповал назывался «зелёным расстрелом», так же как горные работы — «сухим расстрелом».
Помимо этого, в трёх километрах от лагеря, на берегу реки копали котлованы для закладки будущего завода. Рядом находились механические мастерские.
Трудовой день начинался в шесть утра с побудки — звона куска рельса на вахте. Далее следовало умывание снегом (кто желал), завтрак и развод на работу, сопровождавшийся шмоном [79]. Когда выводили за ворота, следовало непременное предупреждение: «Шаг вправо, шаг влево — попытка побега. Прыжок на месте — провокация. Конвой стреляет без предупреждения!»
До делянки, где работала бригада Лосева, было пять километров зимника [80] по уходящей вглубь тайги просеке. Шли туда пёхом. Впереди и с боков конвой с винтовками (у половины ППШ). Сзади — запряженные лошадью розвальни с продуктами. Для заключенных — ящик с пайками черняшки, торбочкой крупы, куском завернутого в холстину лярда [81] и кульком эрзацчая. Конвою — вещмешок с белым хлебом, тушенкой и консервами, натуральный чай, рафинад. По сторонам высились вековые лиственницы, изредка в кронах мелькала белка.
К месту добирались час, в метель дольше. Там, у заснеженных штабелей, стояла рубленая избушка с примыкавшим к ней навесом с жердяными стенами. В избе хранился инструмент, топоры с двуручными пилами, и жили два пожилых сторожа-вольняшки. Они же кашевары. Под продуваемым сквозняками навесом сложена печь с вмурованными в неё двумя котлами. В землю вкопан длинный дощатый стол без лавок.
Фронт дневных работ отмечался сделанными накануне затёсами на деревьях, за которые заходить воспрещалось. Конвой применял оружие на поражение. Сразу по прибытию выдавался инструмент, для охранников разжигался жаркий костер в центре, приступали к работе. Скрипели пилы, рушились деревья, топорами обрубались ветви и сучья. Далее стволы разделывались, оттаскивались на площадку и укладывались в штабеля. Всё делалось вручную, единственная механизация — ваги. По ним бревна закатывались наверх.
В первый же день Громов устроил сторожам разнос. Топоры оказались тупые, пилы не разведены, котлы грязные. Место у них было тёплое и не пыльное — на следующий день всё устранили.
За работу бригада взялась активно, хотелось получать повышенный паёк и зачёты, но к концу месяца план не выполнили. Сказался недостаток опыта. Паёк оставался невысоким, снова пришлось прибегнуть к бригадирской заначке и докупать хлеб в лавке. Деньги быстро таяли.
А потом стало получаться.
Громов вместе с сапёром Иванюшиным и Осой (фамилия его была Марьин) обучали всех по ходу дела. Лиственницы стали валиться чаще, время на разделку стволов, трелёвку и другие операции сократилось. Проявил себя и удэге.
Василий раздобыл в лагерной конюшне пук конских волос, смастерил из них десяток силков и теперь каждый раз перед съёмом устанавливал их на делянке. Ночью туда слетались куропатки (в снегу оставалось много сбитых при падении деревьев шишек), и довольно часто одна-две птицы попадались в силки, а оттуда — в бригадный котел, где варилась баланда.
Кроме того удэге нашел в лагере земляка — нанайца. Тот работал в кочегарке, сидеть ему оставалось до конца года. После работы они часто общались, беседуя на родном языке. Звали нанайца Уйбаан, отбывал срок за убийство охотинспектора. Тот во время зимнего промысла в тайге обнаружил в зимовье нанайца шкурки соболей и хотел отобрать, ссылаясь, что добыты незаконно. Завязалась драка, в которой Уйбаан застрелил инспектора. Потом сам же доставил в поселок на упряжке и сдался властям.
— О чем вы всё балакаете с земляком? — поинтересовался как-то Трибой во время короткого перекура на делянке. Все пятеро сидели на только что раскряжеванном бревне.
— Про родные места, — затянувшись, передал удэге Громову цигарку. — Уйбаан живет в верховьях Амура и, как я, охотник. До моего родового стойбища ниже по течению всего пять дней пути на олешках. Хочу, чтоб навестил отца и рассказал, где я. Пусть приедет на свиданку.
— И как он? Согласен?
— Да. Наши всегда друг другу помогают.
— Вряд ли её дадут, — покатал в пальцах шарик живицы [82] Шаман. — Мы тут всего три месяца. Полагается через шесть. Да и то начальник лагеря может зарубить.
— Отец чего-нибудь придумает, он у меня шустрый, — скосил к переносице глаза Василий.
— В смысле?
— Как и дед, не раз водил по тайге экспедиции. Умеет ладить с начальством.
— Ты всё ещё думаешь о побеге? — наклонился к нему Лосев.
— Ну да. Семь лет здесь не высидеть. Подохнешь.
Все замолчали. О побеге думал каждый. Но все уже знали, они кончались плачевно. Специальные летучие отряды НКВД беглецов, как правило, ловили, и те получали новые сроки.
Занималось поисками побегушников также и местное население — эвены. Они выслеживали бежавших, убивали и представляли администрации лагерей отрезанные головы или кисти рук. За это получали охотничьи припасы, муку, спирт, табак. Уходили в побег обычно весной, такой назывался «зеленый прокурор», зимой это было безнадежно.
Контингент в «АЗ-18» имелся разнообразный. Основная часть бытовики и политические, сидевшие по статье 58 Уголовного кодекса РСФСР. Политических называли «фашистами», угнетая больше других. Доведенные до отчаяния, некоторые кончали жизнь самоубийством, а один, по рассказам старожилов, пару месяцев назад пошел на проволоку, где был застрелен часовым.
Имелось немало осужденных полицаев и бандеровцев, прибалтийские «лесные братья», власовцы и даже поляки.
Главной достопримечательностью в зоне являлся людоед. Происходил из воров, носил кличку Хряк, его перевели из штрафного лагеря. Год назад ещё с одним заключенным, прихватив с собой барашка [83], они совершили побег зимой. Такой побег назывался «уйти во льды».
Спустя месяц у морского побережья поймали одного Хряка и обнаружили в его заплечном мешке человечину. К уже имевшемуся сроку добавили ещё десять лет. Был он полусумасшедшим, убирал территорию и чистил отхожие места.
После разборки с законниками, оставшиеся в живых воры притихли. Выходили на общие работы и трудились наравне с другими. Остальных заключенных они больше гнобить не могли, но продолжали в свободное время играть в карты.
Как-то Лосев с Громовым, наведавшись вечером в барак к старшему нормировщику Ивлеву, увидели необычную картину. Несколько блатных на нижней шконке сражались в рамс [84]. Рядом, на другой шконке, тихо подвывая, сидел голый человек в наколках с прибитой к доскам мошонкой.
— Это что ещё за артист? — подошли к
