А тут неприметный выступил вперед:
– Тебе оказана великая честь, колдун. Тебя будет допрашивать сам великий царь Бату, сын Джучи, сына Чингиса, Потрясателя Вселенной, Священного Воителя, царь над царями, земной бог…
Оттарабанил – и склонился в сторону Батыя.
Заговорил скоморох. Что и сказать – умеет себя держать. И слов не понимаю, а от голоса мороз по коже продрал… бы. Продрал бы, не будь этой зимы, мёртвых городов, котла на Пертовом угоре, поднятых…
И снова неприметный зарядил:
– Кто вы, каким Богам молитесь и почему нападаете на меня?
Ох, чуть не поперхнулся Чурыня, это мы, выходит, на него нападаем… ну что ж, слушай, царище косоглазое.
– Веры мы – русской, русским Богам молимся. Мы – люди Государя Резанского, Юрия Ингоревича, – да, это было так. После Котла на Пертовом угоре он – резанец, такой же, как и прочие. Это его боль, это его месть. И за Государя – тоже. – А что нападаем… так не нападаем мы пока, так, медом хмельным потчуем… Напоим, накормим вас досыта, да и проводим восвояси… Жаль только, гостей многовато, всех угостить не успели…
Неприметный забормотал, царь-скоморох слушал, едва покачивая головою. Белобородые в синем платье торопливо укладывали строки на бумажные свитки. Потом беленая рожа вдруг поднялась, перекинулась несколькими словами с кривым и вышла.
Поди пойми – понравился ему ответ или нет… Кто этих царей разберет? Чурыня надеялся, что нет.
На оставленных Батыем подушках тут же устроился кривой, зыркая на Чурыню исподлобья.
– Теперь расскажи: сколько у вас войска, что умеете делать из колдовства…
Сейчас говорил другой толмач, в чёрном чапане. Неприметный человечишка исчез из шатра вслед за размалеванным царем и его синей свитой.
– Нас чуть-чуть побольше, чем мертвецов, что вы оставили за спиной, и чуть-чуть поменьше, чем деревьев в наших лесах. Мы можем поднять людей, которых ты убил, мы можем поднять крепости, которые ты сжег. Вьюга – наш голос, птицы и звери в лесу – наши глаза, деревья – наши руки.
Кривой оборвал чёрного толмача. Заговорил. Толмач, выслушав его, начал переводить:
– Ты хвастлив, как все колдуны. Но тебе лучше сказать правду. Может, ты и неуязвим, но те, кого с тобой привезли, – нет.
– Не веришь, воевода поганский? Так скоро сам всё увидишь. Не сегодня завтра мои побратимы все за мной придут. Тогда и посчитаешь, и посмотришь, чего могут.
Кривой аж переменился в харе своей искалеченной. Вскочил, выбежал вон.
Чёрные нукеры муравьями рассыпались по становищу, и вскоре в черную юрту заспешили тысячники. Если туда они просто спешили, то обратно вылетали как ошпаренные. Тысячники кричали на сотников, сотники орали на десятников, десятники кнутами торопили цэрегов. В эту ночь выспаться во всем многотысячном становье довелось разве что Джихангиру, сиятельным ханам с обслугой да пленникам. Их не тревожили, даже попить-поесть принесли – правда, питье было скисшим молоком, а еда – жареной кониной.
Войско собралось в логовине неподалеку от ордынского становища. Здесь были и свои – прошедшие Пертов угор, и сторонники – живые и поднятые. Их уже научились прятать на ночь от опасных для них лучей. Самыми толковыми оказались почему-то самогубцы. Эти сами прятались от солнца, да и в драке не дожидались приказов. Еще они проявляли большую тягу к чужацкой крови – вроде девушки у ног воеводского коня, в который раз расчесывавшей свои длинные белые волосы – между боями это было ее единственное дело, расчесывать волосы, заплетать и расплетать огромную косу. Жаль, на всё войско таковых набралась бы едва ли дюжина.
Жаль, не выходило поднимать воинов, павших в битвах. Видно, над ними непрожитое не имело власти – и то сказать, средь жгучих видений Котла на Пертовом угоре не было смерти ни одного из дружины Государя и его ближников.
Догада, Златко и еще несколько гридней так и не приучились хорошо управляться с поднятыми. У них было другое оружие. Рядом с каждым из них сидели на снегу волки, а ветви над головою чернели от воронов.
И еще были сторонники. Из отбитых пленных, из уцелевших жителей уничтоженных сел и городов, из последних воинов павших дружин и ратей.
К полуночи перекличка закончилась. Коловрат встал в стременах.
– Сторонники! Завтра на самого царя идем, в прямой бой. Нам нашего побратима выручать надо. А вас не неволю. Кто хочет – ступайте по домам.
Оглядел войско. Нигде никакого шевеления.
– Ну что, сторонники? Или не слышали – смертный бой завтра. Мы-то навьи, а вам…
– Не трать зря слов, воевода… – подал голос рослый темноусый парень с ослопом [215] на широких плечах. – Кто хотел – давно уж ушел. Убежал даже, на красавцев вон этих полюбовавшись, – и кивнул на заплетавшую косу мертвячку.
Многие засмеялись, а поднятая посмотрела на парня и улыбнулась ему синими губами.
– Ну что ж, – усмехнулся и воевода. Поглядел на звезды, исчезающие в громаде наползавшей тучи. – Дажьбог Сварожич нам нынче не в помеху. С Хозяином, браты…
И вынул мечи из ножен.
Щита он давно не носил, а шлем и кольчугу отдал кому-то из сторонников. Живому нужнее…
– Скоро рассвет, – объезжавший войско Непобедимый сплюнул на снег. – Зря я испугался слов мангуса. Днём они не посмеют выйти из леса – все видели, что делает с ними солнце…
– Солнце, Непобедимый? – Найма с тревожным недоумением взглянул на отца. – Какое солнце?
Непобедимый вскинул глаз кверху. От окоема до окоема лежала сыплющая снежинки серая пелена. Ни просвета…
И словно дожидавшись этого его движения, этого взгляда, предрассветье взревело тысячей глоток. Запоздало закричали, поднимая тревогу, сигнальные барабаны – и только один, стоявший ближе всех к лесу, кричал о помощи, но смолк вскоре.
Тысяча Хордабега полегла почти сразу, не успев толком очнуться от тяжелой мути бессонной ночи. Впереди шли почти сплошной стеной мертвецы, а впереди них, на конях, не прячась от стрел, – полуголые воины с крыльями-плащами за спиною и чёрными знаками хастэмдэг на груди. Рядом с ними неслись волки, вгрызающиеся в конские ноги и глотки, выхватывающие из седел низкорослых степных лошадок их всадников, за стеной мертвецов шли лесные пешцы, выпуская облака стрел.
– Их всего полторы тысячи, – прошептал Непобедимый и крикнул: – Их всего полторы тысячи! Тысячникам Теле-Буге, Дзонхабу, Кутлугу – атаку! Урагшаа!
Буйволами зарявкали сигнальные барабаны. Чёрные нукеры размахивали белыми и чёрными полотнищами на шестах, передавая слово Непобедимого тысячникам. Хотя как раз от них толку было маловато: поднималась пурга.
«Пурга – наш голос»…
– Урагшаа! Урагшаа [216] ! Кху-кху-кхуууу! – выли и ревели человеческие волны, накатываясь на сомкнувшийся в твёрдый четырехугольник отряд лесных колдунов, их мёртвых слуг и живых союзников. Накатываясь – и разбиваясь…
– Тысячникам Сэчену, Бакруху, Эзен-Бури – атаку! Урагшаа!
Полк шёл. Шёл, карабкаясь по грудам вражеских тел. Шёл сквозь вой пурги и вой чужеземных конников. Вороны падали в лицо чужакам, метя клювами и когтями под опушку шапок и шлемов, в глазницы боевых личин. Волки рвали коней. Всадники падали в холодные гостеприимные объятия поднятых, на копья сторонников, под мечи навьих.
– Деррржать строй! – громче пурги, громче орды раздавался рык Коловрата. – Белгород [217] ! – сносил он мечом голову в чалме поверх шишака.
– Пронск! – разваливал надвое боевую личину, плеснувшую вишневым из-под клинка.
– Нерск! – валилось с коня обезглавленное тело в чапане.
– Ижеславль! – отлетала прочь сжимавшая кривой клинок рука.
– Воинь! Ольгов! Исады! – И обрушивая с обеих рук два страшных удара: – Ррррезаань!
– Резаань! – взревело несколько голосов разом.
– Володимер! – звенела тетива.
– Углич! – находила дорогу в дыре-глазнице на кольчужной сетке стрела.
– Клещин! – свистела сулица.
– Ростов! – сносил с седла умудрившегося разминуться с мечами навьих и прорвать стену поднятых всадника тяжелый ослоп.
И даже поднятые шевелили синими губами, вгрызаясь в плоть чужаков, шевелили, пытаясь выговорить название убитых сел, сожженных весок, растоптанных деревенек…
– Непобедимый! – гонец почти свалился с коня. – Тысячник Эзен-Бури мертв! Сотник Алчедар принял бунчук! Просим о помощи!
О помощи?! Он бросил на лесных мангусов полтумена!
– Помощи не будет! Стоять крепко!
– Внимание и повиновение!
Если бы не пурга… если бы не пурга, можно было бы покончить дело луками… Но тут толком не отойдешь на расстояние хорошего выстрела, слишком тесно.
– Внимание и повиновение! – заорали сзади. А слуги в синих чапанах уже раскатывали ковер рядом с чёрной юртой и уже укладывали на нем возвышение из ковров и подушек.
– Что здесь происходит? – по плечам в синих чапанах светло-зелёные сапоги прошли на вершину этого возвышения. Сейчас, поверх жемчужно-белого чапана, расшитого серебром, на Повелителе была шуба и шапка из седых зимних песцов…
