его сместить. Князь на вече присутствует, но голосовать не имеет права... Люди кланялись удовлетворённо: новгородская вольница им была дороже всего.
Подошли к дому Соловья: толстые ворота тесовые и высокий забор. На крыльце встретила жена Доброгнева, дочь Божена и сын Божата. Дочке было года четыре, и она смотрела набычившись, нижнюю надув губку.
— Познакомься, княже, — наклонился к Владимиру Богомил, — это сын мой, Божата. Старше тебя на лето. Он толковый мальчик. Будет хорошо, если вы подружитесь.
Сын кудесника выглядел серьёзным. Волосы льняные, чуть заметные брови, белые ресницы — походил на росток, выросший без солнца. Вместе с тем Божата не казался болезненным — он вполне соответствовал нормам развития мальчика в девять лет.
— Здравствуй, — сказал Владимир. — Ты в затрикий умеешь играть?
— Нет, — ответил Божата. — Это как?
— Интересно очень. На доске в клеточку, — фигурки. Пешки, конь, ладья, король, королева... В гости приходи — научу.
Доброгнева угостила обедом: вкусной наваристой ухой — из ершей, окуней и щук, сочным и острым жарким из лосятины, сладкой кашей из толокна, пирогами с черникой. После трапезы мальчики пошли в комнату Божаты — посмотреть на его гербарий, а мужчины, оставшись в горнице, стали за кубком пива разбирать политические вопросы. В частности, грядущее вече, где Добрыню предстояло избрать посадником, а Владимира утвердить наместником киевского князя.
— Большинство — за нас, — говорил кудесник, — и сторонников Угоняя тоже можно переманить. Обещать им свободы, а потом и признаться, что в твоём понимании — Род главнее Перуна.
— Да неужто это может иметь значение? — удивился Добрыня.
— Безусловно. Мы хоть и Новый город, но за старину держимся вовсю. Церковь не так давно разрушили православную, а попа утопили в Волхове. Даже идол Перуна мне не дали поставить: только Род, и всё. Чуть не забросали каменьями.
— Да, Святая Русь... — Пива отхлебнул воевода. — А княгиня Ольга о христианстве ещё мечтает. Тут с Перуном не разобраться — а она о христианстве!
Богомил ответил:
— Я читал христианские книги. Много в них достойного, но — не наше, не русское. Каждый народ собственную душу имеет. Русская душа не примет Христа.
— Да, и мне наши боги ближе, — подтвердил брат Малуши.
Не дремала и оппозиция. В доме Угоняя заседали его друзья, обсуждали тактику на вече.
— Он с ума сошёл, этот волхв! — рокотал Порей, староста Плотницкого конца. — Мало того, что напустил киевлян, так ещё и согласился сосунка взять наместником! Неужели Новгород это стерпит?
— Сосунка — это полбеды, — вторил Угоняй, мрачный и озлобленный. — Так ещё и сына холопки Пусть отпущенной — всё равно! И Добрыня — отпущенный холоп. Он у Святослава служил в конюшне! А теперь хочет стать посадником. Ну не наглость ли?
Все товарищи его поддержали. Киев беззастенчиво унижает Новгород. Утверждать Владимира, избирать Добрыню — честные новгородцы выступят резко против.
— Ну а если вече это решение примет, — рявкнул Угоняй, — мы тогда задействуем силу. Роду Нискиничей Новгородом не править! — и ударил кулаком по столешнице.
И друзья одобрительно загудели. Но решение веча было принято. Тезис о холопстве должной реакции у новгородцев не возымел.
— Не шуми, Угоняй, — оборвал его Рог. — Ты прекрасно знаешь, что по крови они — князья. Да, Свенельд обращал их в рабство. Но военное поражение никому не заказано. Род Нискиничей — древний род. И Добрыня доказал своё мужество в битвах Святослава.
Голоса распределились: за Владимира и Добрыню — 23, а за их противников —11. Соловей одержал внушительную победу.
* * *
Между тем юный князь с удовольствием общался с Божатой. Научил его играть в шахматы-«затрикий», показал сделанные из бронзы маленькие фигурки византийских воинов: лучников и конников, со щитами, саблями — и другие свои игрушки. И уговорил Богомила, чтобы тот разрешил Божате заниматься с ним у Асмуда математикой, грамотой и другими науками. Волхв, разумеется, согласился.
— Хочешь, выйдем на речку погулять? — предложил как-то раз Божата.
— Не получится, — ответил Владимир. — Без охранников меня из дворца не выпустят.
— Никому не скажем.
— Всё равно увидят.
— Мы тайком. Знаю потайной ход. Мы с ребятами раньше часто лазили, до приезда вашего. Интересно было: Рюриков дворец поглядеть!
— Ну а если хватятся?
— Мы совсем недолго. Глазом не моргнут — а мы уже дома, — и они побежали. Между брёвен протиснулись, встав на четвереньки, вылезли наружу, спрятались в кустах. Но погони не было. Мальчики тогда медленно пошли вдоль реки.
— Осенью не тот вид, — говорил Божата, обводя рукой унылый пейзаж. — Серо, скучно. И вода холодная. Но зато в червене и серпене — диво дивное. Всё зелёное, бабочки летают, рыба плещется. Любишь рыбу удить?
— Я и не удил никогда, — признался Владимир. — В Киеве рыбаки продают на Бабином Торжке: выбирай — не хочу!
— Дело же не в этом. Интересно её ловить. Насадить на калёный крючок червя, бросить в воду и ждать: клюнет или нет? Тут у нас ловятся снетки, сиги и лососи. Прошлым летом вот такого вытащил! — и Божата показал руками рыбину в аршин.
— Врёшь ты всё! — раздалось за спинами мальчиков. — Сроду в Волхове не было такой рыбы.
Рядом с ними стоял крепкий скуластый парень лет двенадцати с нагловатым лицом. Нижняя его челюсть выступала за верхнюю. А на голове была шапка с волчьим мехом. Волчий хвост, прикреплённый к темечку, болтался по спине.
— А, Мизяк, — произнёс Божата. — Что тебе от нас надо?
— Мне? От вас? — хмыкнул Волчий Хвост. — Вздуть как следует — больше ничего.
— Ну попробуй, вздуй. Это князь Владимир. Если тронешь его хоть пальцем, твой отец Угоняй всыплет тебе по первое число.
Тот расхохотался:
— Ошибаешься, моль задохлая. Тятя мой киевлян не любит. А тем более из холопов. Разве это князь?
Не успел Мизяк закрыть рот, как Божата двинул ему ногой по коленке. Волчий Хвост завыл и согнулся. А Владимир сорвал с него шапку, бросил наземь и вдавил в глину каблуком. Но сынок Угоняя был не робкого десятка. Быстро придя в себя, он набросился на мальчишек и, схватив за шиворот того и другого, начал лбами сталкивать и пинать ногами. Но Божате удалось вырваться, он повис на Волчьем Хвосте,
