— Иногда он приносил свои чертовы зелья, — продолжала она, — те, что ему удавалось сварить в подземелье, и испытывал на мне их действие… Он заставлял меня глотать эту отраву… Однажды я заболела… Целую неделю у меня был жар, я не могла ничего есть… Ине-силья думала, что я не выживу… Но Бог не допустил… В другой раз, глотнув еще какой-то гадости, я опять потеряла сознание… Как-то я отказалась пить… И тогда де Гевара разжал мне зубы кинжалом… И я глотала отвар пополам с собственной кровью…
— Боже мой, почему же вы до сих пор никому ничего не рассказывали?! Почему не поделились со своим духовником?! Почему не пожаловались властям, наконец?!
— Я же объясняла, мне не позволялось никуда выходить… Господи, десять лет я не могла исповедоваться и причаститься! Только через Инесилью поддерживала я связь с этим миром!.. Если не считать моего мужа, конечно… До сих пор не знаю, почему он не убил меня… Может быть, я была ему нужна для его опытов. Может быть, он боялся разоблачения, боялся: догадаются, что я умерла не своей смертью… Впрочем, едва ли он чего-нибудь боялся… Скорее, ему просто нравилось ощущать свою власть надо мной, нравилось меня мучить… Что проку в бессловесном трупе? Ему нравилось терзать живого…
— Дочь моя, — сказал Бартоломе, — я прошу вас ответить лишь на пару вопросов, после этого вы можете быть свободны. Разумеется, я буду вынужден вызвать вас еще раз или два, но постараюсь не беспокоить вас напрасно. Скажите мне, откуда у вашего мужа эти ужасные шрамы?
— Шрамы? — донья Анна непонимающе посмотрела на него.
— У него вся спина исполосована. Вид такой, словно его немилосердно стегали плеткой. И, может быть, не однажды.
— Не знаю, — растерянно ответила она. — Возможно… Но я ничего не знаю.
— Как же так?
— Видите ли, последние десять лет мы не жили, как супруги. Наверно, у де Гевары были любовницы. Наверно. А может быть, это были суккубы[18]… Да, скорее всего, так оно и было…
— И вы никогда не видели у него этих шрамов?
— Никогда.
— И не можете предположить, кто бы мог его так избить?
— Не знаю. Кто угодно. Он никого не любил. Его тоже никто не любил. Кроме, разве что, собаки…
— Собаки?
— Да, единственное существо, к которому мой муж, по всей видимости, был привязан, это его борзой пес. Он назвал его Цербером. Даже собаке он дал адское имя! Цербер никого не признавал, кроме де Гевары… Но, я думаю, предел терпения есть у всех, даже у животных… В конце концов, даже он изменил дону Фернандо. Я слышала, он искусал своего хозяина.
— Да, действительно, — подтвердил Бартоломе, — у де Гевары есть следы от укусов на правой руке. Так вы говорите, Цербер бросился на него? Взбесился? Может, дон Фернандо на собаке тоже испытывал свои зелья?
— Нет, едва ли. Просто есть Бог на свете. И рано или поздно все должны были отвернуться от такого злодея. Все!
— Предел терпения, — задумчиво повторил Бартоломе. — Дочь моя, это вы написали донос?
— Да, — кивнула она.
— Вы хотели отомстить за все причиненные вам страдания?
— Нет, — покачала головой донья Анна. — Я не думала о мести. Я лишь сделала то, что мне надлежало сделать. Я лишь выполнила свой долг христианки.
— Как же вам это удалось?
— Однажды Инесилья вернулась из города и рассказала об учреждении святого трибунала. И я поняла, что пришел мой час. Этой же ночью я написала донос. Я изложила все, что мне было известно. К счастью, де Гевара в ту ночь меня не побеспокоил… Утром я наказала Инесилье тайно вынести бумагу из дома и отдать ее первому же встречному монаху-доминиканцу. Он бы догадался, что с ней следует делать. Инесилья спрятала донос в корзине для покупок… Вот и все.
— Вы поступили правильно, дочь моя, — сказал Бартоломе и про себя добавил: «Черт побери, этот мерзавец и в самом деле заслужил костер!» Он даже перестал раскаиваться, что подверг де Гевару пытке.
— Я лишилась всего, — добавила донья Анна, — здоровья, благосостояния, даже доброго имени, ведь в глазах света я теперь жена колдуна. Но, поверите ли, после стольких лет мучений я, наконец, счастлива. Я спокойна. Вы не представляете себе, какое это счастье — жить спокойно. Бывало, я месяцами не видела де Гевару. Но каждую минуту я ждала, что он вот-вот появится, и мои мучения возобновятся. Я вздрагивала при каждом шорохе, прислушивалась к каждому стуку… А сейчас я знаю: он не придет. Я могу лечь спать, не боясь, что очнусь в аду… Он не придет. Он в тюрьме. Я думаю, мне осталось жить считанные месяцы, а может быть, недели, даже дни… Но эти дни я буду жить спокойно. Я буду спокойно спать, спокойно молиться… Он не придет. Он не придет, не правда ли?
— Он не придет, — успокоил ее Бартоломе. — Он не придет, обещаю вам. И если я еще сомневался в его виновности, то ваши слова вполне убедили меня.
* * *
Долорес не ошиблась. Он пришел. Она ждала, ждала, сама не зная, надеется она на эту встречу или боится ее. Но однажды вечером, услышав стук в дверь, она сразу поняла: это он. Поздним гостем не мог быть Рамиро: вечера он обычно коротал со своими товарищами в таверне. Это не могла быть приятельница Франсиски: после того как мать и дочь побывали в застенках инквизиции, соседи стали избегать их. Это не могла быть подруга Долорес: она бы не отважилась гулять так поздно.
— Вы пришли за своей шляпой? — спросила Долорес и тотчас вспыхнула, потому что поняла, что сказала глупость.
— Нет, — улыбнулся Бартоломе, — за тобой.
О, как она боялась его усмешки! Как боялась показаться маленькой, смешной и глупой!
Собственные слова показались ей еще более нелепыми потому, что Бартоломе был в шляпе. В черной шляпе, с пером, прикрепленным пряжкой с рубином. Инквизитор никогда не изменял черному цвету, только на этот раз черное сочеталось с красным. На плечи Бартоломе был наброшен черный шелковый плащ[19] на алой подкладке. Алая ткань виднелась сквозь прорези на рукавах камзола. Красная вышивка змеилась по перевязи.
Он подал ей руку, и Долорес, протянув ему свою, шагнула за порог как была, в простом белом платье. Она даже не подумала вернуться, чтобы накинуть мантилью. В этот момент она не вспомнила ни о чем и ни о ком.
Долорес не просто переступила порог своего дома, она сделала шаг навстречу судьбе. Или это был шаг к пропасти? Долорес не задумалась. Она не могла бы сказать, чему подчинилась: своему желанию или силе, призывающей ее извне.
Она даже не поняла, как они оказались на берегу: то ли пришли сюда случайно, то ли направление ненавязчиво выбирал Бартоломе.
У причала покачивалась на волнах шлюпка. Четверо моряков как будто поджидали кого-то.
— Мы могли бы прокатиться до мыса Сан-Висенте, — предложил Бартоломе, казалось, совершенно безразличным тоном, но Долорес заметила, что глаза его насмешливо сверкнули. — Сегодня прекрасная погода, море спокойно…
— Наверно, они кого-то ждут, — робко возразила Долорес.
— Ребята, вы кого-нибудь дожидаетесь?
— Того, кто нам заплатит, — ответили матросы.
— В таком случае, я вас нанимаю.
Бартоломе вопросительно посмотрел на Долорес. Девушка колебалась.
— Откуда вы, парни? — вновь обратился он к морякам.
— С «Гальеги», — последовал ответ.
— Кто ваш капитан?
— Вальдес, — ответили они. — Его тут каждый знает.
— А ты? — спросил Бартоломе Долорес.
— Да, конечно. Он был другом моего отца.
— Я не настаиваю, — помолчав, заметил Бартоломе. — Если тебе страшно…
— Ничуть! — возразила она.
— В таком случае…
Долорес не успела сказать ни «да», ни «нет». Сильные руки подхватили ее, и в мгновение ока она оказалась на корме. Вслед за девушкой в шлюпку вскочил Бартоломе, в то же время оттолкнув ее от берега.
Гребцы дружно налегли на весла. Они не спросили, куда плыть, и Бартоломе не отдал им никаких приказаний. Значит, они знали!
Беспокойство снова овладело Долорес. «К берегу! Поворачивайте к берегу!» — захотелось крикнуть ей. Но послушались бы ее?
Она украдкой взглянула на Бартоломе, и ей показалось, что он укоризненно покачал головой: ты все еще мне не доверяешь?
— Куда мы плывем?
— Увидишь, — улыбнулся Бартоломе.
Во всяком случае, они направлялись не в сторону мыса Сан-Висенте. Скорее, к горловине залива, где лежала в дрейфе бригантина, готовая в любую минуту выйти в открытое море.
Поведение капитана и матросов еще более убедило Долорес в том, что все подстроено заранее. Едва гости поднялись на палубу судна, Вальдес отдал приказ ставить все паруса. Впрочем, Бартоломе уже ничего не скрывал.
— Ты простишь мне маленький обман? — шепнул он Долорес. — На этот вечер бригантина — наша…
— Куда же мы плывем? — повторила она.
— Куда прикажет капитан, — ответил Бартоломе.
