Долорес поискала глазами старого моряка.
— Нет, — рассмеялся Бартоломе. — Сегодня капитан «Гальеги» — это ты… Приказывай! Если скажешь вернуться, мы вернемся…
Первая мысль, которая пришла ей в голову, была: «Святой отец нарочно заманил меня сюда, чтобы мне некуда было бежать». Девушка оглянулась вокруг, и сама засмеялась над своей догадкой. Если бы Бартоломе по-прежнему преследовал ее, ему проще было бы затащить ее к себе домой. Во второй раз ее не спасло бы никакое чудо. Здесь же, на глазах у старого друга капитана Альварадо, на глазах у нескольких матросов, ее никто не тронет…
И она не пожелала вернуться. Она велела взять курс на мыс Сан-Висенте. И ее воля тотчас была выполнена. Бригантина развернулась и, подгоняемая бризом, полетела над волнами, как белокрылая птица.
Между тем быстро стемнело. Взошедшая луна начертила на воде светящуюся полоску. Долорес показалось, что бригантина плывет по этой серебристой дорожке туда, где темно-синее небо сливается с темносиним морем.
Скользя под звездным пологом небес бригантина уходила в ночь.
Долорес стояла на корме, положив ладони на планширь. А рядом с ней был человек, которым она восхищалась и которого опасалась, под чью власть она попала, сама не осознавая того, человек, который казался ей то борцом с силами ада, то самим воплощением дьявола.
— Правда ли, — спросила она, — что когда человек рождается, Господь зажигает на небе звезду, а когда умирает, то она гаснет?
— Что? — Бартоломе словно очнулся ото сна. — Нет, едва ли…
— А правда ли, что звезды влияют на наши судьбы?
— Нет, маленькая еретичка, это неправда.
В темноте Долорес не видела его лица, но догадалась, что он улыбается.
— Для чего же тогда они горят?
— Чтобы эта ночь была прекраснее, — тихо ответил Бартоломе.
— Интересно, на что они похожи вблизи? На свечи? На факелы?
— Находятся люди, которые утверждают, что звезды — это другие миры.
— Такие же, как наш? — удивилась Долорес.
— Ну, наверное, не совсем такие…
— И там тоже живут люди?
— Не знаю.
— Вы в это не верите?
— Нет, не верю.
— Так же, как в дьявола? — прошептала она.
Бартоломе хотел сказать, что существование дьявола — это церковная догма, а существование других миров — это ересь, но не счел нужным объяснять девушке эти различия.
— От кого вы про это узнали?
— Про что?
— Про миры.
— От одного итальянца. Его звали Джордано Бруно.
— Он вам так и сказал?!
— Нет, девочка моя, он ничего мне не говорил. Я просто читал его труды.
— А где же он сам?
— Его произведения запретили, а самого сожгли.
— Вы? — прошептала девушка.
— Что?! — ахнул Бартоломе. Он рассмеялся бы, если б ему не было обидно.
— Вы? — тихо повторила Долорес.
— Бог мой! Да я в то время еще не принял постриг! — воскликнул он и добавил, уже более спокойно. — Это произошло двадцать лет назад, в Риме.
Она и не представляла, как сильно уязвила его. Только вчера он присутствовал при пытке колдуна. Конечно, человек, которого он повелел подвергнуть допросу с пристрастием, своими преступлениями, быть может, заслужив во сто крат худшее наказание. Тем не менее, де Гевара был подвергнут истязаниям с его, брата Себастьяна, согласия, более того, по его прямому указанию.
Бартоломе вздохнул: Долорес не нарочно напомнила ему, что его руки в крови. Рядом с ней этот мир казался ему и светлее, и чище. Он ненадолго забывал те ужасы, через которые шел, и те, сквозь которые еще предстояло пройти. И всякое напоминание о них было для него мучительно.
— Если его книги запретили, как же они могли попасть к вам в руки?
— Я инквизитор, — с горькой усмешкой отозвался Бартоломе, — и я имею право читать то, что другим не дозволено.
— Значит, вы сами читаете то, что запрещаете читать другим?
— Но как же иначе я мог бы разобраться в учении лютеран, последователей Кальвина, иллюминатов[20], чернокнижников? — возразил он.
— Я знаю, — прошептала она. — Вы очень умный…
Между тем ветер усилился. Осторожный Вальдес приказал убрать грот.
— Тебе не холодно? — спросил Бартоломе и, прежде чем Долорес успела ответить, набросил ей на плечи свой плащ. Мягкий, нежный шелк укрыл ее до пят.
Бартоломе осторожно обнял ее, привлек к себе, и она не отшатнулась, не отстранилась, напротив, прижалась к нему, словно в поисках покровительства и защиты. И Бартоломе понял, что ее недоверие окончательно сломлено, что эта девочка целиком в его власти и что теперь лишь от него одного зависит, что с ней будет.
Ветер развевал ее волосы, и ее шелковые пряди касались его щеки и подбородка. Страстное желание сжать ее в своих объятиях, покрыть поцелуями шею, щеки и губы и, наконец, назвать ее своей поднялось в душе Бартоломе. Он думал, что сейчас она поймет это по стуку его сердца, по его дыханию… «Бартоломе, да ты же влюблен в нее, как мальчишка!»
Тихое покашливание и негромкий оклик: «Сеньор!» услышал Бартоломе у себя за спиной. Это был Вальдес.
— Сеньор, — сказал он, — простите старика, только я хотел бы задать вам один вопрос… А раз уж представился случай, так я его не упущу…
— Я слушаю, — холодно отозвался Бартоломе.
— Сеньор, что с Диасом?
— Почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Возможно, я стар и глуп… Но все же моя голова еще немножко может соображать… Вы встретились с Диасом — и он исчез. Вы были одним из последних, кто его видел. Потом конфисковали «Золотую стрелу». В порту только об этом и говорят… Что с Диасом, сеньор?
— Я думаю, нет причин за него бояться. Пока для этого нет причин. Во всяком случае, его жизнь вне опасности.
— Сеньор, — теперь Вальдес обращался к Бартоломе почтительно и даже настороженно, и не пытался, как при первой встрече в таверне называть его «сынком», — сеньор, вы так говорите, значит, тут и вправду не обошлось без вашего участия?
— Возможно.
— Я догадался, что вы не тот, за кого себя выдаете. Я не знаю, кто вы, сеньор, только вы не торговец. Уж я-то их повидал на своем веку. Вы из благородных. И, скорее всего, — добавил старик, помолчав, — у вас в руках власть.
— Почему ты так решил?
— Вы держитесь так, как будто привыкли приказывать. К тому же, вы подозрительны…
— Что же из этого следует?
— Что вы — служитель закона.
— Я не буду ни отрицать, ни подтверждать вашу догадку.
«Вальдес думает, что я преследую Диаса за контрабанду», — догадался инквизитор.
— Сеньор, — продолжал старик, — Антонио мне как сын. Возможно, он дерзок и задирист, но смел и честен. Я уверен, он не совершал ничего дурного. Прошу вас, поверьте мне!
— Поверить тебе? — усмехнулся Бартоломе. — А морской черт?
— Не станете же вы принимать всерьез матросские байки! Сеньор, Антонио — единственный кормилец в семье, если даже иногда он и обходил закон, все равно лишать куска хлеба старуху-мать и семерых ребятишек — это несправедливо! Сеньор, если я не ошибся, и от вас действительно зависит его судьба, прошу вас, будьте великодушны!
— Бартоломе, ведь вы великодушны, не правда ли? — вступила в разговор Долорес. — Вы великодушны, я это знаю. Пощадите его!
Она впервые назвала его по имени, и Бартоломе почувствовал, что ради этого готов выпустить из тюрьмы всех еретиков до одного. Но инквизитор не был бы самим собой, если бы позволил чувствам управлять собой.
— Между прочим, этот ваш агнец, невинная жертва, хотел меня убить, — усмехнулся он, — подстерег меня вместе с двумя приятелями-головорезами.
Бартоломе явственно ощутил, как Долорес вздрогнула при этих словах. Признаться, он подумал, что она испугалась за него. Но она спросила:
— Что вы с ним сделали?
— Черт побери, я никого не убивал! — воскликнул Бартоломе, предвидя следующий вопрос. — Жив ваш герой, не скажу, что здоров, но живехонек!
— Простите его, — попросил Вальдес. — Если он порой резок, несдержан, горяч, вы должны его понять, ведь он еще так молод. Если он оступился, вы должны простить его, ведь он еще очень молод. А кто же в юности не совершал ошибок?
— Ты совершал? — тотчас спросил Бартоломе старого моряка, уловив его минутное замешательство.
— Совершал, — ответил тот, опустив голову. — Вернее, совершил только одну ошибку, из-за которой мне, верно, всю жизнь придется терзаться угрызениями совести.
— Твой духовник не дал тебе отпущения грехов?
— Я никому ничего не говорил о своем проступке, — покачал головой старик. — Я дал клятву.
— Ничего, — ответил Бартоломе. — Покаешься перед смертью.
— Ветер крепчает, — заметил старик, сделав вид, что не расслышал последних слов Бартоломе.
— Да, — согласился тот. — И уже глубокая ночь.
— Возвращаемся, — вздохнула Долорес.
