— Во! Серебром швыряются!.. Конечно, чего стоит серебро, когда жизнь ничего не стоит?.. Полседьмого…
Андрей встал на колени и дотянулся глазом до пулевой пробоины со свежим сколом. Забитая эшелонами станция казалась безлюдной, лишь один часовой — казак с шашкой и карабином — стоял столбом между вагонами и тупо смотрел перед собой.
— Что там? — спросил Ковшов, устремляясь к Андрею.
Березин отодвинулся, уступая место, сел спиной к стене.
— Погоди-ка, погоди, — прошептал Ковшов, торопливо раскручивая с ноги обмотку. — Сейчас мы тебя словим, сазанчик…
Он сделал из обмотки что-то наподобие петли и встал у двери.
— Эй, станишник! — позвал. — Пусти до ветру! С вечера терплю!
— Еще потерпишь, — равнодушно отозвался казак. — Недолго осталось.
— Будь человеком, пусти, — по-свойски забалагурил Ковшов. — Не бойся, не убегу. Чего мне бежать, ежели я по ошибке сюда посаженный, к комиссарам? Я и сам из казаков, уральский. Станица Нагорная — слыхал?
— Слыхал! — отмахнулся часовой. — Какие вы казаки, голь перекатная. Сроду пехтурой ходили…
— Это у нас голь? — взвинтился Ковшов. — Да ты и не бывал тогда в Нагорной!
— Бывать не бывал, зато видал ваших, — казак подошел к двери и взялся за крюк. — Тебя чего к комиссарам-то?
— Да чехи, в рот им дышло! — заругался Ковшов, держа обмотку наготове. — Толмачу — свой, а они по-русски ни бельмеса!
— Врешь, поди? — неуверенно спросил казак.
— Иди ты!.. — огрызнулся Ковшов и выматерился.
Андрей услышал, как звякнул крюк, скрипнула дверь.
Все произошло молниеносно — часовой и крикнуть не успел. Ковшов подцепил его за шею обмоткой, ловко втащил в вагон, прижал к полу. Горло казака хрустнуло, он засучил ногами и затих. Те, что были возле самой двери, начали отползать к противоположной стене. В вагоне уже никто не спал.
Ковшов закрыл дверь, предварительно глянув в обе стороны; спросил зло:
— Чего уставились? Покойных не видали? Быстро на улицу и врассыпную!
Он снял с казака карабин, вытряхнул из подсумка и карманов патроны, выдернул шашку из ножен.
— Держи! — подал Андрею. — У тебя хорошо получалось…
Ковшов уперся ладонями в дверь, чтобы откатить ее, и обернулся назад: арестованные сидели не шелохнувшись, глядели со страхом и растерянностью. Правда, Бартов и с ним еще двое пробирались из своего угла к выходу, спотыкаясь о лежащих.
— Вы понимаете, товарищи, бежать бессмысленно! — горячо заговорил картавый, что бывал в ссылках и тюрьмах. — Кругом солдаты, Уфа в руках белых! Нас немедленно всех переловят!
— Это тебе не из Нарымской ссылки бегать! — огрызнулся один из пленных, ползущих к двери.
— Вы что? — изумился Ковшов. — Свобода же!
Бартов и с ним двое прыгнули из вагона, оглядевшись, нырнули под состав. Тихо было на улице, не стреляли. И тогда к пленным обратился ревкомовец:
— Бежим, товарищи!
Многие прислушивались и молчали. Свобода открывалась неожиданно, но сулила опасность…
— Хотя бы ночи надо подождать, — убеждал кого-то опытный подпольщик. — Днем нас увидят! А мы должны сохранить жизни для революции! Товарищи, лично я против такого побега. Давайте проголосуем, чтобы демократически решить вопрос.
— Да что вы?! — заорал Ковшов. — Тогда зачем я его?! Для вас же старался…
Ревкомовец с товарищами наконец решились, однако на улице послышались торопливые шаги, кто‑то крикнул:
— Семен? А Семен? Ты куда сховался, рожа немытая?
Этот голос сразу привел в чувство Ковшова. Он пригнулся, словно сидел в окопе, выжидательно закусил губу, затем прильнул к пулевой пробоине.
— Ты глянь, крюк-то скинут! — раздался другой голос. — Комиссары-то, поди, того… Поднимай тревогу!
Ковшов подскочил к двери, схватил казака за ноги и отволок в угол, прямо по лежащим. В дверь постучали.
— Вроде шебаршат, — донесся голос. — Давай глянем?
Дверь откатили стволом винтовки, бородатый казак опасливо заглянул.
— Да вроде тута, несчитаны только… Эй, часового не видали?
Ковшов ответил как ни в чем не бывало:
— Дак мы арестованные, а не разводящие.
— Тьфу, т-ты, — выругался борода и, задвинув створ, набросил крюк. — Куда Семен делся?
— Хворает же он, — отозвался другой казак. — Уж не тиф ли у него?
— Боже сохрани!
— Трясло его вчера… Прям, грит, лихорадка, согреться не могу.
Скоро на улице заскрипели шаги по щебенке, новый часовой покрякивал, бухтел что-то под нос, поминая Семена.
Тем временем Ковшов содрал с мертвого казака гимнастерку, вытряхнул его из шаровар и шепотом приказал одному из пленных:
— Раздевайся!
Тот послушно разделся, оставшись в исподнем, а Ковшов его штаны и гимнастерку натянул на мертвого. Затем изорвал в клочья казачьи шаровары, распихал под солому; у гимнастерки оторвал рукава, погоны. В последнюю очередь спрятал у стены карабин и шашку. Арестованные смотрели на него молча и с некоторым испугом. Ковшов что-то заподозрил, сказал веско, показывая растопыренную пятерню:
— У кого кишка слаба, дак сразу рядышком пристраивайтесь, — и кивнул на мертвого. — А ночью я вас всех выведу. Кто бежать на сей раз не пожелает — лично сам зарублю. Я так-то быстро все партии помирю. Объявляю свою диктатуру.
Никто ему не возразил.
Спустя два часа к вагону принесли стол и скамейку, откатили дверь. Люди сгрудились у выхода, глядели настороженно. Кто-то прошептал в отчаянии:
— Что же мы не побежали, товарищи? Это — смерть…
За столом сидел молоденький поручик, слева и справа от него хорунжий с обветренным, шелушащимся лицом и пожилой солдат в офицерской гимнастерке.
— Ну что, товарищи комиссары, — закуривая папиросу, сказал поручик. — Настала пора пострадать за рабочий народ. За люд голодный. Ну? Предлагаю выйти из вагона добровольно.
Арестованные не шелохнулись, опуская глаза. Андрей оглянулся на Шиловского: тот лежал у стены, где были спрятаны карабин и шашка, и, похоже, спал.
— Митинговать митинговали, — поторапливал поручик. — Голосистые были… Что теперь-то примолкли? Или испугались военно-полевого суда? Смелее! Или здесь все комиссары? Лукашов!
У стола возник солдат с карабином, перебросил его с руки на руку. Поручик обвел взглядом арестованных.
— Ежели все комиссары, так всех и в расход, — предложил хорунжий. — Верно говорю?
— Я протестую! — сказал пожилой солдат в офицерской гимнастерке. — Карательные меры только против комиссаров, виновников смуты.
— Комиссары и большевики — прошу! — картинно махнул рукой поручик. — Каждая минута промедления для вас убийственна. Или здесь нет комиссаров?
— Есть! — послышался за спиной Андрея громкий голос, и вперед протолкался ревкомовец. Не спеша спрыгнул на землю. Остановился у стола, широко расставив ноги и заложив руки за спину. — Я комиссар!
— Та-ак, — не обращая на него внимания, пропел поручик. — Комиссаров много, а за народ пострадать — один?
— Вашбродь, дозвольте и мне? — неожиданно вскинулся сумасшедший беляк. — Я на любое дело — первый ходил.
— Валяйте, — усмехнулся поручик. — Еще есть?
Из вагона один за другим вышли еще трое, встали рядом с ревкомовцем. Чуть запоздало и поэтому торопливо к ним присоединился красноармеец с разбитым в ночной потасовке лицом.
— Лукашов! Этих уведи! — распорядился поручик. — Фамилии запиши.
— Прощайте, товарищи! — крикнул ревкомовец. — Да здравствует мировая революция!
Поручик и хорунжий засмеялись.
— Больные тифом есть? — спросил поручик после короткой паузы.
— Есть! Есть! — вырвался вперед малорослый человек в штатском. — Прошу направить меня в лазарет. Я болен!
Он спустил ноги из вагона, поболтал ими и встал на землю.
— Отведи его в лазарет, — усмехнулся поручик и махнул рукой казаку из охраны. Казак поднял карабин, ткнул штатского в спину.
— Двигай. Во-он, в конец тупика.
Человек заподозрил неладное, закричал, однако пошел. Минуту спустя гулко хлопнул выстрел. Казак вернулся и встал на свое место.
— Теперь, господа, пусть каждый из вас посмотрит на своего соседа, — с расстановкой проговорил поручик, — и вспомнит, не комиссар ли он. Ну?
Арестованные зашевелились, завертели головами, но никто не проронил ни слова. Андрей машинально глянул на Шиловского. Тот лежал, словно мертвый. Один из казаков неожиданно поманил пальцем красноармейца:
— Иди, иди сюда, харя…
Красноармеец присел на корточки, но на землю не спустился. Казак выдернул его из вагона и неожиданно достал из его кармана часы, прикинул в руке:
— На что тебе время-то смотреть? — Заметив надпись, стал читать по слогам и вдруг просиял: — Еще один, ваше благородие!
Казак подтолкнул к столу красноармейца, подал поручику часы. Тот внимательно прочитал надпись и вдруг привстал:
— Шиловский? Вот ты какой, оказывается, красавец…
