— Вы имеете в виду фельдмаршал-лейтенанта Кауница, лично приказавшего закрыть разбирательство?
— Ах, вам и это известно, монсеньор?.. Граф, впрочем, не особенно рисковал. В самом худшем случае штрафом.
— Мне отвратителен этот человек, Фукс! — обычно бесстрастный, иезуит прищурил глаза и стиснул зубы. — Я сам видел, как он хлестал арапником ребенка.
— Что же делать, монсеньор, такова жизнь, — философски заметил полицейский. — Мы здесь бессильны.
— Когда речь идет о столь вопиющем вызове самой идее христианского милосердия, — отец провинциал возвел к небу очи, — мы не смеем ссылаться на собственное бессилие. Вы можете оказать мне личную услугу, Фукс?
— Разумеется, монсеньор, а какого рода?
— Возьмите несколько ловких агентов из тех, кто умеет молчать, и переоденьте их бетярами. Можете?
— Что дальше, монсеньор? — Фукс кивком подтвердил, что все понял.
— Каройи регулярно наведывается в Буду. Ведь верно?
— Надо полагать, что так.
— Так вот, пусть ваши люди подстерегут его в удобном месте и как следует отстегают.
— Что вы говорите, монсеньор?! — Ко всему привыкший полицейский не верил своим ушам. — Отстегать графа Каройи?
— И хорошенько! Да еще постращать, что в другой раз придется хуже. О, я знаю этих господ! Он усвоит науку.
— И тут же прибежит ко мне с требованием арестовать разбойников, а поскольку я не смогу этого сделать, пожалуется в Вену, тому же Кауницу.
— Насчет Вены не беспокойтесь, — уверенно пообещал Бальдур. — Вену я беру на себя. «Тем более, если при особе его сиятельства окажутся нужные документы», — мысленно добавил Бальдур.
— Я готов положиться на вас всецело, — взмолился шеф шпионского ведомства, отирая вспотевший лоб. — Но простите, монсеньор, не вижу смысла в подобной затее. Разве можно искоренить всеобщее зло?
— Это аргумент, достойный политика, но не христианина. Я знаю, что мир погряз в пороках, как знаем это все мы. Но мальчика, которого полосовал граф Каройи, я видел этими вот глазами. — Он провел рукой по лицу, словно прогоняя навязчивое видение. — И до сих пор у меня в ушах стоит детский отчаянный плач.
— Пусть будет по-вашему, — махнул рукой полицейский. — Сделаю, о чем просите, монсеньор. Верю, что, в случае чего, выручите.
— Да, пожалуйста, верьте мне! — жарко прошептал Бальдур. — Вы, лютеранин-немец, и я, католик-мадьяр, стоим плечом к плечу, охраняя покой нашей общей большой родины. То, что можем сделать мы, не сделает никто другой в целом мире. Я хочу, чтобы вы прониклись величием миссии, которую возложил на нас сам господь. Мы только приступаем к ее выполнению, впереди непочатый край работы. Господи, дай нам достаточно сил!
Кружится земля в мировом пространстве, чередуя с рассветом закат, проплывают в лютой черноте далекие зимние звезды. Наступил в урочный срок и день сретения, добрый Maria ünner.[46] В прежние времена радостный праздник начинался с того, что повсюду огни гасили, а после вновь зажигали от освященной в церкви свечи и гуляли всю ночь. Утром же наступала пора почтить и святого Балажа, оберегающего детей и дающего исцеление горлу. Яблоками этого дня и воском церковных свечек добрые католики весь год лечились потом от простуд, а добрые протестанты, промочив глотку сливянкой, исцелялись на свой лад. Чудные дни, святые…
Сверкает заснеженное поле. Белым полотном простирается в вечность едва початый год. На сретение гадают о сроках весны. Если медведь, высунув нос из берлоги, заметит свою тень, то зима обещает быть долгой и мохнатый хозяин снова завалится лапу сосать.
О медведях пештские жители справлялись, конечно, у окрестных крестьян, чьи телеги стояли на заезжем дворе возле гостиницы «Красный бык» или прямо на ярмарке в Ракошском поле. Зато про Балажа напоминали им школяры, бегавшие от дома к дому с мешочками для гостинцев. Хочешь не хочешь, отворяй дверь, хозяин, одаривай ребятню, доставай колбасы из погреба; хозяюшка, тащи из кухни яйца и жирные пироги. Часть снеди завтра учителю отнесут в школу, а что повкуснее сегодня съедят на веселой пирушке.
Керосиновые фонари, которые обычно безбожно коптят, а то и вовсе гаснут на главных улицах Пешта, нынче светят в полную силу. Фонарщики стекла протерли, сняли нагар с фитилей, щедро залили жестяные вонючие недра. На то и праздник.
И лишь на окраине города тишина, глухота, кромешная темень. Только звезды ледяным крошевом кружатся в вышине.
В зловещий переулочек у гостиницы «Два пистолета» не то что ночью, а и при свете дня не каждый решится завернуть. Недобрая слава у странноприимного дома. Сколько тут кошельков отняли, сколько доломанов сорвали с плеча — не счесть. Хорошо если только грабят, а то и голову могут топориком проломить или горло ножом перерезать. Порядочный человек едва ли завернет в «Два пистолета» пропустить стаканчик. Здесь приют бетяров с большой дороги, городских воришек, цыган-лошадников. Шпионы всякие тоже тут вьются, девки гулящие, ибо у тех и других особое чутье на рискового человека, особый нюх на легкие денежки. Редактор Вахот навряд ли отправился бы в столь подозрительное место, если бы некая особа не прислала за ним фиакр. Существуют приглашения, от которых нельзя отказаться. Как говорится, себе дороже. Потом долго будешь каяться, что легкомысленно пренебрег.
Сам начальник тайной полиции Фукс, потягивая винцо, поджидал дорогого гостя в уединенном покое с отдельным входом, куда не каждый посетитель доступ имел. Здесь, как в простой деревенской чарде, деревянный стол стоял посредине и две тяжелые лавки вдоль грубо побеленных стен. Как рябина на снегу, рдели связки паприки на известке. Насаженный на вертел барашек горячим салом кормил ненасытный огонь. Упоительный дух подрумяненного мяса заглушал освежающий холодок мяты, которой с утра окурили комнату. Бродильным запахом тревожил налитый вином бурдюк. И каким вином! Здешний хозяин знал, что всем винам на свете господин Фукс предпочитает «Кровь ведьмы», вызревшую в балатонских погребах иезуитского братства.
— Guten Abend, mein Herr,[47] — угодливо поклонился Вахот, ибо глуп тот редактор, кто не заискивает перед полицией.
— Isten hozott![48] — ответил Фукс на мадьярский манер, поскольку был от природы деликатен, а по-венгерски говорил много лучше, чем по-немецки. Отодвинув локтем цилиндр с перчатками, нацедил в глиняную кружку вина. — Выпей-ка с мороза, — предложил и с дружеской фамильярностью хлопнул Вахота по плечу. — Давненько мы не виделись с тобой, Имре!
— Давненько, Ферди! Как дела?
— Ох, лучше не напоминай! — посетовал полицейский. — Одно расстройство. Третьего дня на карету графа Каройи напали.
— Вся Буда только о том и говорит. Рассказывают, будто бетяры отделали беднягу до полусмерти, раздели, отняли деньги и ларчик с важными письмами, а потом еще и лошадей выпрягли. Ты же помнишь, какие у него были лошади?
— Полиция узнает последней, — вздохнул Фукс. — Не то что ваш брат газетер. Я про письма первый раз слышу.
— Кого-нибудь хоть поймали?
— И след простыл, — махнул рукой полицейский. — Так что плохи мои дела. Ожидаю серьезных неприятностей. Ежели услышишь что ненароком, так скажи.
— Непременно, Ферди, можешь на меня положиться.
— Я тоже всегда рад оказать тебе услугу. Мне кто-то сказал, будто тебя донимают какие-то там сопляки?
— Ничего себе сопляки! Первые поэты в Венгрии, которых я своими руками вытащил из грязи! Верь после этого в людскую благодарность.
— А в чем, собственно, дело, Имре?
— Эти щелкоперы объявили форменную забастовку. Как тебе нравится? Кажется, всякого нагляделись, к любым беспорядкам привыкли, но чтоб литературная стачка — такого я не упомню. Это, господа, слишком!
— Литературная стачка? — Фукс сделал удивленные глаза. — Это что за зверь?
— Не желают у меня печататься, бандиты! — Вахот побагровел и закашлялся. — Черт их дери.
— Перебежали к конкурентам?
— Если бы! Нет, эти молодчики метят выше. Всем издателям объявили бойкот и собираются открыть собственное дело. Эдак мы все по миру пойдем.
— Что же делать? — Фукс озадаченно скривил губы. — Вот уж действительно ситуация. Я бы и рад их упечь, но за что?
— В том-то и загвоздка… Да и какой мне прок от того, что их посадят? Они мне здесь нужны, на свободе. Господа подписчики требуют новых сочинений. Объявленных, кстати сказать.
— У них есть главарь, закоперщик?
— А как же! Все он, прославленный господами конспираторами Шандор Петефи. Подумать только, это я, старый дурак, выкормил его чуть ли не из соски! — Вахот взъерошил волосы и хлопнул по столу так, что подскочили кружки. — Ты видел второго такого дурака, Ферди?
— Нет, — честно признал начальник тайной полиции. — Но какой-то выход должен найтись?
