— Одна надежда, что их надолго не хватит. Журнал — штука канительная, а кушать-то надо, притом каждый день.
— Вот видишь, все не так уж и мрачно.
— Для других, может быть, но не для меня. Эти проходимцы объявили мораторий на год, но у меня поклялись не печататься более никогда. Ничего себе?
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Даже у стен бывают уши, и свет не без добрых людей. Ума не приложу, как буду делать апрельский номер. Мы же объявили поэму Петефи, рассказ Пака, новый роман Йокаи…
— А нельзя их как-нибудь расколоть? Отъединить друг от друга?
— Как? — Вахот вопросительно глянул поверх кружки. — Ты знаешь такое средство, Ферди? Если знаешь, подскажи.
— Надо подумать. — Фукс озабоченно почесал макушку.
Пока он размышлял, молчаливый кельнер в кожаном переднике водрузил на стол исходящего соком барашка и принес корзину с крупно нарезанными ломтями пшеничного хлеба. Отерев о волосы, которые придерживал ремешок на лбу, засаленные ладони, учтиво пожелал приятного аппетита.
— Барашек, кажется, действительно недурен, — глотая слюнки, причмокнул полицейский, вооружившись острым, поистине разбойничьим ножом.
На том разговор и оборвался. Ели молча, жадно глотая большие сочные куски. С хрустом разламывали нежные косточки, чтобы высосать обжигающий мозг. Хлеб и вино с едва уловимым железистым привкусом обновляли приглушенную жиром остроту вкуса. Хозяин, трансильванский румын, занимавшийся между делом перепродажей краденого, сделал все, чтобы угодить важному клиенту, почтившему своим выбором его скромное заведение. Ведь если «Два пистолета» и снискали себе кое-какую известность, то уж никак не хорошей кухней.
— Как же нам быть? — спросил Фукс, утолив первый прилив голода. Опустив пальцы в лохань с водой, сосредоточенно облизал губы. — К сожалению, я плохо разбираюсь в редакционной кухне… Что, например, значит объявить произведение?
— Очень просто. — Вахот удовлетворенно вздохнул и отвалился от стола. — Мы заранее сообщаем своим читателям о наиболее интересных вещах, которые лежат в редакционном портфеле. Не выполнить обещанного — значит лишиться подписчиков.
— Понятно, — важно кивнул Фукс. — Значит, объявленные вещи к этому моменту уже находятся у тебя?
— Не обязательно. Иногда мы даем сообщение, еще даже не понюхав товара. Разумеется, такое возможно лишь в том случае, если автор знаменит и мы уверены, что подвоха не будет.
— Петефи, к примеру, тебя не подводил?
— Чего нет, того нет.
— Ну, это понять можно, — благодушно рассмеялся Фукс. — А как остальные из его шайки?
— Все одним миром мазаны, но я, между нами говоря, их не шибко баловал. В узде держал. На голодный желудок легче работается. Стимул есть.
— Вот и зря, что не баловал. Теперь можешь локти кусать, — назидательно заметил полицейский.
— Это почему же? — насторожился Вахот.
— Если бы в твоем, как ты говоришь, портфеле лежали сейчас оплаченные, но еще не распубликованные рукописи всей братии, мы бы смогли сорвать их дурацкую забастовку. Тебе достаточно было бы напечатать лишь пару стишков, чтобы внести раскол. Грош цена клятвам, которые не подкрепляются делом.
— Гениальная мысль! — Вахот восторженно затопал ногами и потянулся к своему визави с поцелуем. — Я обшарю все столы, все корзины, но что-нибудь эдакое выужу…
— Погоди, — брезгливо уклонился от нежностей Фукс. — Такое нужно делать с умом, тонко, примерно так, как мы поступаем с «защитниками бедняков».
— С кем? — не понял Вахот.
— С «защитниками бедняков». Неужели не знаешь? Так называют бетяров, давших зарок грабить только богачей и помогать бедным. Это, конечно, сказочка для малых детей, потому что кого и потрошить, если не богачей? С нищего не разживешься. Но всегда находятся простаки, которые принимают наивную легенду близко к сердцу. Они предоставляют разбойнику кров, кормят его, прячут от полиции. Такой ловкач становится, во-первых, почти неуловимым, во-вторых, приобретает респектабельную репутацию политического преступника, почти революционера. Только какой он, к дьяволу, революционер? Просто хитрый и наглый бандит.
— И как же вы поступаете в подобных случаях? — заинтересованно спросил Вахот, суча ногами от нетерпения.
— Очень просто. Находим бедняков, которых этот субъект обобрал до нитки или, того хуже, убил.
— Он и вправду так поступал?
— Неважно, — отмахнулся обер-шпион. — Главное, что находим. После этого остается лишь терпеливо ждать. Кто-нибудь обязательно выдаст мерзавца. Чаще всего это делают его же ближайшие сообщники, вступившие в шайку из так называемых «идейных» соображений… Понял теперь, редактор, как тебе надлежит поступать?
— Можешь не сомневаться! Уж я-то их знаю всех как облупленных. Партитура будет разыграна по всем правилам.
— И конечно, не забудь атамана.
— С ним хуже, — огорченно поцокал языком Вахот. — Все, что он продал мне, я давно опубликовал. Не пойти могли только стихи, напрочь зарубленные цензурой.
— Если найдешь их, сразу же дай знать, — предупредил Фукс. — Я помогу тебе протолкнуть любую крамолу. Монархия от этого не рухнет, а заговор мы наверняка сорвем.
— Не знаю, как благодарить себя, Ферди, — совсем расчувствовался редактор. — Ты даже не представляешь себе, как возрастет подписка, если мы сумеем дать хоть одну антиправительственную вещицу!
— С тех пор, как финикийцы придумали деньги, благодарность перестала быть проблемой, — пошутил полицейский. — Как-нибудь сочтемся, Имре!
Когда на блюде остался лишь обглоданный костяк и трапеза закончилась, сам хозяин помог нетвердо стоявшему на ногах Вахоту сойти по крутой лестнице вниз, где в ночной кромешной тени терпеливо дожидался наемный фиакр. Вместе с разбуженным возницей владелец «Двух пистолетов» подсадил грузного редактора на откидную ступеньку.
— Bunâ seara! — напутствовал по-румынски. — Добрый вам вечер. Заходите еще.
— Поищи Банди, — кивнул Фукс хозяину, когда тот возвратился наверх. — Он, должно быть, сидит в общем зале.
— Слушай, Банди, — строго вскинул подбородок господин Фукс, когда перед ним предстал унылый верзила в непременной глухой пелерине и с цилиндром, почтительно прижатым на сгибе локтя. — В городе болтают о каком-то ларчике с важными бумагами. Разве я не предупреждал, чтобы твои олухи держали язык за зубами? Бумаги нигде не должны фигурировать.
— Как можно, патрон, — укоризненно пробасил агент. — Никто и словцом не обмолвился.
— Откуда тогда пошел слух?
— Да, видимо, сам граф рассказал, как было дело.
— И верно, сам граф… Как просто, — Фукс неожиданно зевнул и сладко потянулся. — На той неделе что-то уже должно найтись? Допустим, лошади и часть денег.
— Не, патрон. — Банди неловко переступил ножищами. — Деньги вряд ли найдутся…
— Это еще почему? — грозно нахмурился начальник.
— Ребят жалко, уж очень старались… Да и где это видано, чтоб полиция возвращала деньги?
— И в самом деле. Такое, чего доброго, на подозрение наведет, — ухмыльнулся Фукс. — О поимке одного из соучастников ты официально доложишь мне, скажем, накануне дня святого Матиаша… Успеешь?
— Успею, патрон. Сегодня утром ребята взяли Черного Габора, за ним много грехов. Его нашли в стогу сена вместе с каким-то бродягой.
— Mitgefangen, mitgehangen,[49] — пробормотал Фукс и еще раз потянулся. — До чего же устал я сегодня!..
В день святого Матиаша, который в народе зовут «ледокольным», ибо к нему приурочено таяние льда, суд, продолжавшийся около часа, вынес приговор налетчикам, задержанным в связи с дерзким ограблением графа Каройи. И хоть оба упорно отрицали свою вину, улики явно свидетельствовали против них. Полиция, обнаружившая поблизости от злополучного сеновала, в котором укрывались бетяры, краденых лошадей, могла торжествовать победу. Вот и получилось, что первому налетчику, с учетом предыдущих деяний, судьба уготовила петлю, второму же — только пятнадцать лет каторги. Однако, по личному ходатайству отца провинциала Общества Иисуса, наместник смягчил приговор, и Черный Габор получил ровно столько же, сколько ни в чем не повинный бродяга. Напрасно тот твердил о своей непричастности и называл свидетелей алиби. На его беду, граф уверенно опознал обоих обвиняемых, несмотря на то, что надругавшиеся над ним бандиты, как он сам заявил на суде, были в масках.
Справедливость, таким образом, восторжествовала, но начавшееся через две недели после «ледокольного» Матиаша таяние отсрочило исполнение приговора. Пока не вскрылся Дунай и не спало весеннее половодье, надолго разделившее левый и правый берега, преступники сидели в Будайской крепости. Вместе с порядочными людьми, застрявшими в Буде, они ждали, впрочем без особого нетерпения, часа, когда будет наведен наплавной мост.
