Скопина ждали с часу на час. Уже отдельные дозорные и разъезды его отряда, встреченные восторженными криками, появились в московском стане.
Утомленный дневными тревогами, Ощера заснул в своей палатке. В углу храпел его стремянный, вывезенный им еще из вотчины, когда он впервые отправлялся на царскую службу. Это был рослый и крепкий мужчина лет сорока, с изрытым оспой лицом, по прозванью Ивашка Безродный. Ощера крепко спал и вдруг почувствовал, что кто-то его слегка трогает за плечо и шепчет: «Боярин, боярин». Привыкший к неожиданным ночным тревогам, Ощера сразу очнулся и сел на кровати. Он с изумлением всматривался в темную фигуру, стоявшую перед ним.
— Кто ты?
— Тише, боярин, — заговорил незнакомец, — тише, я холоп твой из твоей вотчины. Я от боярышни…
Ощера весь задрожал и едва сумел высечь огонь и зажечь сальный огарок. Перед ним стоял истощенный, бледный, с длинными волосами человек.
— Кто ты? — снова повторил Ощера.
— Раб твой, по прозванью Сорока… Слушай, боярин, — продолжал этот человек, поводя во все стороны своим длинным носом, — кланяется тебе боярыня твоя матушка, сестрица твоя боярышня.
Ощера слушал как во сне. Проснулся и Безродный, встал, зевнул, потянулся, потер глаза и сразу узнал Сороку.
— Васька, ты! Сорока!
— Ивашка!
Ощера едва понимал, что творилось вокруг. А Сорока, чтобы не томить боярина, по обыкновению скороговоркой рассказал ему все, что случилось с боярышней и как она теперь живет. Несмотря на все лишения осады, боярышня с боярыней здоровы, хотя малость сдали с тела. О себе Сорока умолчал, умолчал он и о том, как он, Ульяна и отец Патрикей притворялись всегда сытыми, чтобы уделить половину своей порции Ксеше и Федосье Тимофеевне. Ощера слушал его со слезами на глазах и, когда он кончил, крепко обнял его и расцеловал.
— Боже, да ведь ты голоден! — вдруг воскликнул он.
Но, несмотря на все увещания, Сорока съел только небольшой ломтик хлеба да выпил вина.
— Негоже, — упрямо повторял он, — там голодно.
— Я пойду с тобою, с нами пойдет Безродный, мы снесем им есть. Я хочу быть с нею, — с горевшими глазами говорил Ощера. — Я не могу выносить разлуку…
Его сердце готово было разорваться от счастья, что его возлюбленная Ксеша была чиста как прежде, что она спаслась от Темрюкова, но вместе с тем он страдал при мысли, какие опасности грозили ей в осажденном городе и какие лишения и тревоги переживает его мать. Сорока был счастлив. Сегодня утром он поклялся боярышне, что узнает, что с Ощерой, и случай так блистательно помог ему. Он шел наудачу, не зная, жив ли Ощера, здесь ли, в Москве ли или в каком-нибудь ином месте.
— Я иду, я пройду с тобой и, если надо, умру с ней и матушкой, — решительно произнес Ощера. — Иваша, готовься!
Сорока покачал головой, но не смел противоречить боярину.
Молча вышли они из палатки. До рассвета короткой ночи было недалеко. Костры погасли, весь лагерь, казалось, был погружен в сон. Но не прошли они и сотни шагов, как вдруг тревожно зазвучали трубы на правой стороне стана, раздались крики… Шум, непонятный, зловещий, рос и приближался. Ощера с недоумением оглядывался кругом, из палаток выскакивали люди, от костров подымались заспанные солдаты. Кони испуганно бросались в разные стороны, и скоро весь лагерь был на ногах.
— Что случилось? Что случилось? — в паническом страхе спрашивали друг друга люди, толпясь, не зная, что думать и на что решиться.
Но скоро крики ужаса разъяснили, в чем дело, измученные всадники, не разбирая дороги, летели через лагерь на взмыленных конях и громко кричали: «Смерть! Погибли! Божий гнев! Где воевода?» Сотни и сотни всадников, таких же измученных, летели как привидения со всех сторон. С непокрытой головой выскочил Мстиславский и остановил первого встречного всадника. То, что узнал он, было неожиданно и ужасно. Он узнал, что все его войско было почти уничтожено на берегах Пчельни князем Телятевским. Оба воеводы — князья Татев и Черкасский — пали в битве… Калуга освобождена…
Он сам на краю гибели. Не слушая приказанья, люди самовольно вскакивали на коней и бросали войско. Пешие в беспорядочном бегстве стремились за ними. Ни угрозы, ни мольбы не помогали. Не помня себя, князь приказал немногим сотням смелых, необезумевших людей идти на приступ под прикрытием деревянного вала, чтобы зажечь город. Это устыдило малодушных, некоторые полки выстроились и двинулись за ними.
Но тут произошло нечто ужасное. Едва конец деревянного вала приблизился к городской стене, как раздался страшный взрыв. Это был подкоп гетмана и Свежинского.
Со страшным громом поднялась земля и выбросила из недр своих снопы огня и искр. Безобразной, страшной массой взлетели на воздух бревна, туры, лошади и люди. Это продолжалось одно мгновенье, но показалось целой вечностью. Теперь ничто не могло бы удержать обезумевшего войска. Бросая оружие, давя друг друга, люди в нечеловеческом страхе бежали от городских стен.
В эти минуты открылись городские ворота и как стая ястребов вылетела «черная хоругвь» князя Вышанского. Рядом с ним мчался и патер в наряде простого воина. Сзади неслись казаки Заруцкого с самим гетманом.
Битвы почти не было. Войско Шуйского бежало, бросив оружие, пушки, снаряды, и осажденные давили беглецов конями и били саблями.
Ни один человек не спасся бы из огромного войска Мстиславского, но князь Скопин-Шуйский отрезал дорогу преследующим. Во время катастрофы он был только в пяти верстах от московского стана и, узнав, что случилось, быстро двинул свой отряд наперерез, чтобы дать возможность спастись остаткам царского войска.
Упоенный победой Болотников всей массой обрушился на юного князя, чтобы довершить свою победу. Он послал в обход справа Вышанского, слева Заруцкого. Но как искусный фехтовальщик предвидит и угадывает движения шпаги своего противника и всюду клинок встречает клинком, так и Михаил Васильевич со своим небольшим отрядом, бросаясь вправо и влево, наступая вперед и отступая, целую ночь и часть дня не дал гетману продвинуться вперед ни на полверсты. Вышанский и Свежинский, в котором заговорила рыцарская кровь, бросались вперед. Они едва спаслись от гибели.
— Я мог бы быть его верным другом! Зачем он не царь! — с отчаянием и восторгом вскричал Вышанский.
Заруцкий послал сказать гетману, что он не может более наступать против этого дьявола на белом коне. И сам Болотников понял, что все царское войско ушло и Скопин, исполнив свою задачу, отойдет. Его душа снова была уязвлена. Снова этот мальчик показал ему, что значит истинное военное уменье. Гетман велел прекратить бой и отходить на Тулу на соединение с Шаховским.
Скопин, дав своему отряду небольшой отдых, велел тоже отступать. Гетман был сильно раздражен этой неудачей, хотя сознавал, что Скопин, продержавшись даже только три часа, уже спас бы бежавшее войско. Но Скопин держался тринадцать часов, значит, он победил гетмана.
Князь Вышанский был в полном восторге от победы Болотникова и от Скопина.
— Дело царя выиграно, — радостно произнес он. — Пора освобождать царицу. Я еду за ней в Ярославль.
Свежинский задумчиво взглянул на него.
— Ты надеешься на гетмана?
Вышанский кивнул головой.
— Подожди, еще рано. Ты знаешь теперь князя Михаила? — И, немного подумав, он прибавил: — Сегодня последняя победа гетмана.
— Матушка, родная, я боюсь, — шептала Ксеша, вся дрожа, прижимаясь к старой боярыне.
В подполье было темно. С улиц несся неистовый шум, вдали грохотали ружейные выстрелы, потом оглушительный взрыв. Ульяна в смертной тревоге за своего Сороку не могла усидеть в подполье. Несмотря на уговоры, она выскочила наверх, но через несколько минут вернулась. Мимо дома с криком и шумом неслись и конные, и пешие.
— Смерть Шубнику! Смерть ворам! Да здравствует великий гетман и царь Димитрий! Победа! Победа!
Отец Патрикей творил молитвы. Ужели опять Господь послал одоление ворам?
Калуга быстро пустела. Все, кто могли носить оружие, бросились вслед за гетманом. Остались лишь мирные граждане. С севера приближались обозы с продовольствием для изголодавшихся калужан. К утру отец Патрикей вышел на улицу и, вернувшись часа через два, принес подробные вести обо всем случившемся. Женщины и он сам горько плакали, узнав о поражении царского войска.
— Никто, как Бог, — сказал наконец Патрикей. — Пока воры в Туле, мы можем добраться до Москвы.
— Где же Васенька? — громко вскрикнула Ульяна. — Где золото мое, сокол мой?
— Не плачь, не плачь, девушка, Бог не выдаст, свинья не съест, — успокаивал ее отец Патрикей.
Ощера и Сорока приняли участие в битве с небольшим отрядом, но, когда все войско обратилось в бегство, ничтожная горсть их была рассеяна. Увлекаемый общим потоком, Ощера был сбит с лошади, и мимо него промчался победоносный отряд.
