Мне почудилось, что глаза клерка блеснули, и он невольно облизнулся при этом перечислении.
— Еще не поздно, — продолжал я, — держу пари, что едва перевалило за одиннадцать. Где бы нам найти хорошую гостиницу? Заметьте, хорошую, — значит, нужно, чтобы в ней нашелся порядочный портвейн, а не такой, от которого голова болит.
— Право, сэр, — слегка улыбаясь, сказал клерк, — вы придаете делу такой оборот…
— Неужели ничто не заставит вас увлечься моим предложением? У вас необыкновенно малоподвижный характер. Как можете вы надеяться сделать карьеру!.. Где же гостиница?
— Ну, и шутник же вы! — сказал Деджон. — Я вижу, что вам необходимо уступить. Мы не более как в трех милях от Бедфорда.
— Решено, — крикнул я. — Идем в Бедфорд!
Я взял его под руку, поднял его чемоданчик; Деджон не сопротивлялся. Мы вышли на открытый, очень покатый склон. У себя под ногами я чувствовал мягкую дорогу, не покрытую льдом. Нежный яркий свет луны заливал луга и безлиственные деревья. Теперь я совсем покончил с муками чистилища в закрытом фургоне. Я был невдалеке от моего дяди; мистер Деджон перестал пугать меня; все вместе взятое служило для меня достаточным источником веселья. Я представлял себе, что мы с Деджоном две крошечные одинокие куклы под морозным покровом полуночи; кругом расстилалась гладкая равнина; луна разливала свой свет, самая незначительная из звезд так и сияла; под ногами, казалось, был выметенный и натертый пол. Не хватало только музыкантов, чтобы пуститься в пляс. Вся душа моя ликовала, и я решился сам заменить музыку.
«Весело танцевала жена квакера,
Весело танцевал квакер!»
Запев эту живую мелодию, я обхватил рукой стан Деджона, и мы с ним понеслись по отлогому склону. Сперва он немного сопротивлялся, но звуки песни, красота ночи и мой пример увлекли его. Даже оловянный человечек затанцевал бы в эту минуту, и вот сам Деджон оказался живым существом. Мы делали все более и более высокие прыжки, и на освещенной луной дороге тени повторяли все наши движения и жесты. Вдруг в моем уме блеснул как бы яркий луч; я представил себе, какая фигура была у человека, танцевавшего со мной, какое длинное, желчное лицо смотрело из-под безволосого лба; я вспомнил, сколько волнений заставил меня пережить этот мошенник!
Наконец перед нами засияли огни Бедфорда. Мой спутник-пуританин высвободился из сжимавших его объятий и сказал:
— Это немножко infra dig, сэр, не правда ли? Всякий, увидав нас, мог бы подумать, что мы недавно выпили…
— Да вы и выпьете, Деджон, — ответил я. — Лицемер этакий, вы не только выпьете, но и напьетесь, будете мертвецки пьяны, уверяю вас, и не сами ляжете в постель, — вас отнесет и уложит чистильщик сапог. Мы предупредим его, как только войдем в гостиницу. Никогда не забывайте о предусмотрительности и никогда не откладывайте на завтра того, что можете сделать сегодня!
Однако клерку не пришлось более жаловаться на мое легкомыслие. Мы дошли до гостиницы и перешагнули через ее порог вполне приличным образом. В гостинице еще горел свет, в ее комнатах сидело несколько запоздалых путешественников; мы с надлежащей строгостью дали приказания, надеясь, что благодаря нашей суровости, они будут исполнены немедленно; вскоре мы уселись за один из боковых столиков, стоявших близ камина и освещенных ярким светом свечей. Нам подали те кушанья, о которых я давно мечтал. Несколько дней подряд я трясся в закрытом фургоне, голодал, замерзал, терпел такие неудобства, которые сломили бы самого мужественного человека, а потому белая скатерть на столе, блестящий хрусталь, отсвет огня, красные занавески, турецкий ковер на полу, портреты на стенах, вид спокойных лиц нескольких запоздавших гостей, сидевших в молчании, стараясь продлить удовольствие, которое им доставляло пищеварение, и, наконец, рюмка превосходного, слегка сухого портвейна — все приводило меня в настроение, которое можно назвать небесным. Мысль о полковнике и о том, как он наслаждался бы этой уютной комнатой и теплом шумящего пламени, воспоминание о его холодной могиле в лесу близ Босворта примешивала к моему наслаждению несколько капель горечи, но — говорю это со стыдом — не была способна вполне уничтожить мою радость. Что делать? В этом свете каждая собака подвешена за свой собственный хвост. Я же был свободным искателем приключений, который привел к счастливому окончанию — или, по крайней мере, мог надеяться на это — очень трудное и опасное предприятие! Я смотрел через стол на мистера Деджона, с удовольствием замечая, что портвейн заставил слегка порозоветь его лицо, что его деревянные черты озарились доверчивой и немного глупой улыбкой; в то время я чувствовал, что к моему спокойствию начинает примешиваться некоторая доля расположения к клерку. Этот мошенник выказал много мужества, что заставило бы меня найти достоинство в самом дьяволе. Кроме того, если Деджон и был очень неподатлив вначале, — он более чем загладил это впоследствии.
— Ну, Деджон, я вам объясню кое-что, — начал я. — Я знаю вашего принципала, он знает меня, ему известно мое дело, и он одобряет мои замыслы. Еще я могу прибавить вам, что направляюсь в Амершем.
— Ого! — воскликнул Деджон. — Я начинаю понимать.
— Очень рад, — продолжал я, передавая ему бутылку, — так как больше я ничего прибавить не могу. В остальном поверьте мне на слово; думайте, что я говорю правду или лгу, как вам будет угодно. Если вы не верите мне, наймите завтра коляску, отвезите меня в Гольборн и устройте очную ставку с мистером Ромэном; в результате получится ваше успокоение и расстройство планов вашего принципала. Если я не ошибаюсь в вас, — мне кажется, вы очень догадливый человек, — вам это придется не по душе. Вы знаете, что подчиненный выигрывает услужливостью, а насколько я помню мистера Ромэна, мне кажется, у него не такое лицо, на котором я с удовольствием увидел бы выражение гнева; поэтому я решаюсь предсказать вам удивительные для вас перемены в вашем недельном вознаграждении, если вы получаете жалованье еженедельно. Словом, не помешав мне свободно уйти, вы покончите все дело; если же вы отвезете меня в Лондон — начнется целая история, и, как я полагаю, вы испытаете множество беспокойств. Выбирайте любое!
— Нетрудно решиться, — ответил клерк. — Отправляйтесь завтра в Амершем или хоть к самому дьяволу, если это вам угодно, — я умываю руки и не хочу ничего знать ни о вас, ни о ваших делах. Конечно, я не стану совать голову между Ромэном и его клиентом! Он хороший делец, сэр, но человек жесткий, как жернов. Я могу у него нажиться, это верно. Однако все же жаль… — прибавил он, вздохнув, покачал головой и печально выпил вина.
— Вы заставили меня вспомнить об одной вещи, — сказал я. — Меня мучит страшное любопытство, и вы можете удовлетворить его. Что заставило вас так привязаться к бедному Дюбуа? Почему затем вы обратили все ваше внимание на меня? И вообще, из-за чего вы преследовали нас?
Деджон густо покраснел.
— Я надеюсь, сэр, — сказал он, — на свете существует нечто, называемое патриотизмом!
ГЛАВА XVI
Виконт мистера Роулея приезжает домой
На следующее утро мы с Деджоном простились около восьми часов. К этому времени я успел вполне сойтись с ним; мне даже хотелось, чтобы он сопровождал меня в Амершем. Но оказалось, что клерку было крайне необходимо вернуться в ту харчевню, в которой мы впервые встретились с ним: на Деджона было возложено устройство какого-то дела моего дяди, земля которого находилась рядом с шинком. Итак, если бы Деджону удалось тогда схватить меня, собственный агент дяди арестовал бы меня на его земле. Право, это было бы высшей степенью неудачи!
После полудня я в закрытом экипаже двинулся к Дунстаблю и вскоре заметил, что одно упоминание об Амершеме заставляло всех любезно улыбаться и возбуждало в них желание услужить мне. Очевидно, дом моего дяди был настоящим дворцом или замком, и граф вел в нем жизнь, соответствующую своему положению. Слава о нем все возрастала по мере нашего приближения, точно горная цепь. В Бедфорде при упоминании об Амершеме снимали шляпы; в Дунстебле готовы были ползать передо мной. Я думал, что хозяйка гостиницы, узнав, что я еду в Амершем, расцелует меня; она не знала, что и придумать, улыбалась, выказывала самую нежную заботливость, хлопотала обо мне так, что ее букольки приходили в совершенный беспорядок, а ключи громко звенели.
— Вероятно, сэр, вас ждут в Амершеме? Надеюсь, что вы получите лучшие известия о здоровье его сиятельства. Мы слышали, что графу очень дурно. Да, сэр, все мы почувствуем, когда не станет этого милого, благородного господина. Не знаю, есть ли на свете более вежливый человек, чем он. Люди говорят, что он страшно богат, что до революции он был настоящим принцем в своей собственной стране. Но простите меня, сэр, я слишком много болтаю и говорю вещи, без сомнения, уже известные вам. У вас есть фамильные черты, сэр. Я вас сейчас же узнала бы всюду по сходству с нашим дорогим виконтом. Ах, бедный виконт, невесело ему, должно быть, в настоящее время!
