К моему приезду следовало бы устроить праздник. Его не было. Самые почтенные женщины деревни должны были приветствовать меня. Они встретили меня, но их грубый выговор — в деревне, находящейся всего в нескольких ли от Тункоу, — сказал мне многое о низком уровне людей, живших здесь.
Когда настало время читать саньчжаошу, меня ввели в главную комнату. Внешне этот дом напоминал мой родной. С центральной балки свисал сушеный перец. Стены были сделаны из сырого кирпича и не расписаны. Я надеялась, что внешняя схожесть этого дома с моим как-то отразится и на его обитателях. В этот раз я не увидела мужа Снежного Цветка, но увидела его мать, которая была просто ужасной женщиной. У нее были близко посаженные глаза, а губы — жутко тонкие. Все говорило об узости ее ума и о злобности ее натуры.
Снежный Цветок вошла в комнату, села на стул рядом с тем местом, где лежали ее книги третьего дня свадьбы, и стала спокойно ждать. Хотя я чувствовала, что сама стала другой, вступив в брак, она не показалась мне изменившейся. Женщины из деревни Цзиньтянь суетились вокруг книг, перебирая их своими грязными пальцами. Они разговаривали между собой о переплетах, о стежках, которыми книги были прошиты, о бумажных обрезах, но ни одна из них не сказала ни слова о качестве письма или о содержании. Через несколько минут женщины расселись по своим местам.
Свекровь Снежного Цветка прошла к скамье. Ее ноги не были так плохо перебинтованы, как у моей матери, но неуклюжесть ее походки выдавала ее низкое происхождение больше, чем гортанные звуки, вылетавшие из ее горла. Она уселась, с неприязнью оглядела свою невестку, а потом перевела свой недобрый взгляд на меня.
«Я так понимаю, что ты вышла замуж в семью Лу. Тебе повезло». Слова были вежливыми, но то, как она произнесла их, вызвало ощущение, будто я окунулась в помои.
«Люди говорят, будто ты и моя невестка хорошо знаете нушу. Женщины в нашей деревне не слишком уважают это занятие. Мы можем это читать, но считаем, что лучше слушать».
Я думала по-другому. Эта женщина была невежественна в нушу, как и моя мать. Я оглядела комнату, оценивая остальных женщин. Они ничего не говорили по поводу написанного, потому что, возможно, почти ничего не могли понять.
«Нам нет надобности скрывать свои мысли за каракулями на бумаге, — продолжала свекровь Снежного Цветка. — Всем в этой комнате известно, что я думаю».
Ее слова были встречены смущенным смехом, и она подняла три пальца вверх, чтобы успокоить своих подруг «Нам будет приятно послушать, как ты будешь читать саньчжаошу моей невестки. Мнение о достоинствах моей невестки, высказанное девушкой из большого дома в Тункоу, будет очень ценным».
Все, что говорила эта женщина, было насмешкой. Я отреагировала так, как это могла сделать семнадцатилетняя девушка, — взяла книгу, приготовленную матерью Снежного Цветка, и открыла ее. В моих ушах звучали изысканные интонации ее голоса, которым я старалась подражать, когда пела:
«Я посылаю это письмо в твой благородный дом на третий день твоей свадьбы. Я — твоя мать, и мы расстались с тобой на три дня. Несчастье постигло нашу семью, и теперь ты выходишь замуж в деревню с суровыми нравами». Как полагалось в книгах третьего дня свадьбы, тема изменилась, и мать Снежного Цветка обратилась к новой семье своей дочери: «Я надеюсь, что вы посочувствуете моей дочери и простите ей скудость ее приданого. Даже косынка на ее голове простая. Пожалуйста, не обращайте на это внимания». Эта тема продолжалась, мать Снежного Цветка рассказывала о злосчастье их семьи, о нужде, которую они теперь испытывали, но мои глаза скользили по написанным словам, будто их и не было. Вместо них я произносила свои слова: «Такая хорошая женщина, как наша Снежный Цветок, должна попасть в хорошее место. Она заслуживает приличной семьи».
Я отложила книгу. В комнате было очень тихо. Я взяла в руки книгу, которую написала для Снежного Цветка сама, и открыла ее. Мой взгляд был устремлен прямо в глаза свекрови Снежного Цветка. Я хотела дать ее понять, что у моей лаотун всегда будет защитник в моем лице.
«Люди могут говорить о нас, как о девушках, которые вышли замуж, — запела я, обращаясь к Снежному Цветку, — но в своей душе мы никогда не расстанемся друг с другом. Ты опускаешься, я поднимаюсь. Твоя семья убивает животных. Моя семья самая лучшая в уезде. Ты так же близка мне, как мое сердце. Наше будущее неразрывно. Мы, словно мост над широкой рекой. Мы идем рядом друг с другом». Мне хотелось, чтобы свекровь Снежного Цветка услышала меня. Но ее глаза смотрели на меня подозрительно, а тонкие губы были поджаты, выражая неудовольствие.
Под конец я добавила еще несколько слов, которые не были написаны: «Не показывай своего горя, когда тебя видят другие. Не позволяй рыданиям вырываться наружу. Не давай повод дурно воспитанным людям насмехаться над твоей семьей или над тобой самой. Выполняй все правила. Не хмурь бровей. Мы будем двумя половинками вечно».
Нам со Снежным Цветком не дали возможности поговорить. Меня проводили к моему паланкину, и я вернулась к своей родной семье. Оставшись одна, я достала наш веер и раскрыла его. Уже треть его складок была покрыта надписями, напоминавшими нам о важных моментах нашей жизни. Наверное, это было правильно, потому что мы со Снежным. Цветком прожили более трети того времени, которое считалось долгой жизнью для женщины в нашем уезде. И я вспомнила все, что произошло в нашей жизни до этого дня. Так много счастья, так много печали. Так много душевной близости.
Я взглянула на последнюю запись, где Снежный Цветок говорила о моем замужестве. Она занимала половину складки веера. Я развела чернила и выбрала самую тонкую из моих кисточек. Прямо под ее добрыми пожеланиями мне я аккуратно написала новые строки: «Птица Феникс парит в небе над обычным петухом. Она ощущает порывы ветра. Ничего не привяжет ее к земле». Только теперь, оставшись наедине с этими строчками, я, наконец, по-настоящему посмотрела в лицо судьбы, предназначенной для Снежного Цветка. В гирлянде на верхнем крае веера я нарисовала увядающий цветок, с которого капали слезы. Я подождала, пока высохнут чернила.
Затем я закрыла веер.
Мои родители были счастливы увидеть меня. Еще больше они обрадовались сладким пирожкам, которые мои новые родственники прислали в подарок. Но если говорить честно, я не была так уж рада увидеться с родными. Они лгали мне в течение десяти лет, и теперь моя душа была перевернута и наполнена отвратительными чувствами. Я больше не была маленькой девочкой, чьи неприятные ощущения могла смыть вода. Мне хотелось бросить свои обвинения в лицо всем членам моей семьи, но ради моего же блага мне приходилось следовать установленным правилам. Поэтому я бунтовала потихоньку, стараясь отстраниться от них и физически, и эмоционально.
Сначала казалось, мои родные не замечают во мне этих перемен. Они продолжали делать и говорить обычные веши, а я изо всех сил старалась отклонить их предложения. Моя мать захотела проверить мои женские органы, но я отказалась под предлогом крайнего смущения. Моя тетя расспрашивала меня о моих постельных делах, но я отвернулась от нее, притворившись, будто слишком стыдлива. Мой отец попытался взять меня за руку, но я намекнула ему, что я теперь замужняя женщина, и такое проявление чувств для меня неуместно. Старший Брат хотел было поболтать и посмеяться со мной, но я сказала ему, что у него для этого есть жена. Второй Брат посмотрел мне в лицо и стал держаться на расстоянии. Только Дядя — с его рассеянным взглядом и нервными движениями — вызывал во мне симпатию, но теперь я не доверяла никому. Я выполняла свои обязанности. Я спокойно работала в верхней комнате. Я была вежливой. Я следила за своим языком и сдерживала себя, потому что все они, за исключением Второго Брата, были старше меня. Даже после замужества мое положение не давало мне право обвинять их в чем-либо.
Но мое настроение не могло долго оставаться незамеченным. Для Мамы мое поведение — хотя и учтивое по всех отношениях — было неприемлемо. Нас было слишком много в небольшом доме, чтобы я могла долго распространять вокруг себя то, что она считала моей раздражительностью.
Я была дома уже пять дней. Мама попросила Тетю сойти вниз и принести нам чай. Как только Тетя вышла, моя мать подошла ко мне, прислонила свою палку к столу, у которого я сидела, схватила меня за руку, вонзив ногти мне в кожу.
«Думаешь, ты теперь слишком хороша для нас? — прошипела она именно те слова, которых я ждала. — Думаешь, ты стала выше нас, потому что переспала с сыном надзирателя?»
Я посмотрела ей прямо в глаза. Я никогда не оказывала ей неуважения. Сейчас же я позволила гневу отравился у меня на лице. Она выдержала мой взгляд, полагая, что сможет перебороть меня своим ледяным взором, но я не отвела глаз. Тогда, одним быстрым движением, она отпустила мою руку, замахнулась и сильно ударила меня по лицу. Моя голова качнулась в сторону и обратно. Мои глаза упорно старались снова встретиться с ее глазами, что еще больше обозлило ее.
