Я была дома уже пять дней. Мама попросила Тетю сойти вниз и принести нам чай. Как только Тетя вышла, моя мать подошла ко мне, прислонила свою палку к столу, у которого я сидела, схватила меня за руку, вонзив ногти мне в кожу.
«Думаешь, ты теперь слишком хороша для нас? — прошипела она именно те слова, которых я ждала. — Думаешь, ты стала выше нас, потому что переспала с сыном надзирателя?»
Я посмотрела ей прямо в глаза. Я никогда не оказывала ей неуважения. Сейчас же я позволила гневу отравился у меня на лице. Она выдержала мой взгляд, полагая, что сможет перебороть меня своим ледяным взором, но я не отвела глаз. Тогда, одним быстрым движением, она отпустила мою руку, замахнулась и сильно ударила меня по лицу. Моя голова качнулась в сторону и обратно. Мои глаза упорно старались снова встретиться с ее глазами, что еще больше обозлило ее.
«Своим поведением ты позоришь свой дом, — сказала она. — Ты неблагодарная».
«Неблагодарная», — повторила я тихо зная, что это обозлит ее еще больше. Потом я схватила ее руку и дернула вниз так, что ее лицо оказалось на одном уровне с моим. Ее палка покатилась по полу.
Тетя снизу окликнула ее: «С тобой все в порядке, Сестра?»
Мама быстро ответила: «Да, только принеси чай, когда он будет готов».
Меня буквально трясло от раздиравших меня чувств. Маме они были известны, и она понимающе ухмыльнулась. Я вцепилась ногтями в ее руку, как она это проделала со мной. Я продолжала говорить очень тихо, чтобы никто в доме не мог меня услышать. «Ты лгунья. Ты и все в этом доме обманули меня. Ты думала, что я никогда ничего не узнаю?»
«Мы ничего не говорили тебе из доброго отношения к Снежному Цветку, — сказала она жалобным голосом. — Мы ее любили. Она была счастлива здесь. Зачем нам нужно было менять твое мнение о ней?»
«Оно не изменилось бы. Она — моя лаотун».
Мать упрямо выставила вперед подбородок и сменила тактику. «Все, что мы делали, было ради твоего блага».
Мои ногти впились глубже. «Ради вашего блага, ты хочешь сказать».
Я знала, что причиняю ей физическую боль, но вместо болезненной гримасы ее черты выразили нечто, похожее на сочувствие и мольбу. Я знала, она попытается оправдаться, но я даже представить себе не могла, какую отговорку она придумает.
«Твой союз со Снежным Цветком и твои превосходно перебинтованные ноги были залогом выгодного брака не только для тебя, но и для Прекрасной Луны. Прекрасная Луна должна была тоже стать счастливой».
Такой поворот разговора почти переполнил чашу моего терпения, но я сумела сохранить хладнокровие.
«Прекрасная Луна умерла два года тому назад. — Мой голос звучал хрипло. — Снежный Цветок пришла в этот дом десять лет назад. У тебя не нашлось времени, чтобы рассказать мне о ее обстоятельствах».
«Прекрасная Луна…»
«Мы говорим не о Прекрасной Луне».
«Это ты вывела ее на улицу. Если бы ты этого не сделала, она была бы жива. Ты разбила сердце своей тете».
Мне следовало ожидать такого ловкого обращения с истинными событиями от моей матери, родившейся под знаком обезьяны. Даже учитывая этот факт, обвинение было слишком суровым, слишком жестоким, чтобы в него можно было поверить. Но что я могла поделать? Я была верной дочерью. Мне приходилось рассчитывать только на мою семью, до тех пор пока я не забеременею и не уеду в дом мужа. Как может девушка, родившаяся под знаком лошади, взять верх над хитрой обезьяной?
Должно быть, моя мать почувствовала свое преимущество и продолжала: «Порядочная дочь благодарила бы меня…»
«За что?»
«Я дала тебе возможность, которой у меня никогда не было из-за них, — и она указала на свои искалеченные ноги. — Я перебинтовала твои ноги, и теперь ты получила награду».
Ее слова перенесли меня в то время, когда я испытывала самую ужасную боль от бинтования, а она часто повторяла мне это обещание о награде в разных вариантах. С ужасом я осознала, что в те дни она вовсе не показывала мне материнской любви. Каким-то извращенным образом боль, которую она мне причиняла, была связана с ее собственными нуждами и эгоистическими желаниями.
Мои ярость и разочарование были невыносимы. «Я никогда больше не буду ожидать от тебя доброты, — выплюнула я с отвращением, отпуская ее руку. — Но помни вот что. Ты устроила так, что когда-нибудь у меня будет власть, и я буду следить за всем, что происходит в этой семье. Я буду доброй и милосердной женщиной, но не думай, что я когда-нибудь забуду о том, что ты сделала».
Моя мать наклонилась, подняла свою палку и оперлась на нее. «Мне жаль семью Лу за то, что они взяли тебя. Тот день, когда ты уедешь отсюда, будет самым благословенным в моей жизни. И до этих пор не пытайся повторять всю эту чушь снова!»
«А что тогда? Ты не будешь кормить меня?»
Мама посмотрела на меня, будто я была ей незнакома. Затем она повернулась и заковыляла к своему стулу. Когда Тетя принесла чай, ничего больше не было сказано.
Так продолжалось и дальше. Я смягчилась по отношению к остальным: к своим братьям, Тете, Дяде и Папе. Мне хотелось совсем исключить Маму из моей жизни, но обстоятельства не позволяли. Я должна была оставаться в нашем доме, пока не забеременею и буду на сносях. И даже когда я перееду в дом своего мужа, традиция требовала, чтобы я приезжала в свой родной дом несколько раз в год. Но я старалась сохранить дистанцию между собой и матерью — хотя большую часть времени мы проводили сидя рядом — и вела себя так, будто я взрослая женщина и не нуждаюсь в нежности. Впервые я вела себя так — должным образом соблюдая обычаи, а внутри прилепившись к своей обиде, как осьминог к скале, — и это сработало. Моя семья приняла мой стиль поведения, и я продолжала выглядеть верной и покорной дочерью. Позже я проделала нечто похожее вновь, но по другим причинам и с роковыми последствиями.
* * *
Снежный Цветок была дороже мне, чем когда-либо прежде. Мы часто писали друг другу, а Мадам Ван передавала наши письма. Я беспокоилась о Снежном Цветке — хорошо ли обращается с ней свекровь, как Снежный Цветок переносит постельные дела и не ухудшились ли условия в ее родном доме, — а она волновалась, люблю ли я ее по-прежнему. Нам хотелось увидеться, но не было предлога, потому что теперь мы не трудились над своим приданым, и нам разрешалось совершать путешествия только в дома наших мужей для супружеских визитов.
Я проводила у своего мужа четыре-пять ночей в году. Каждый раз, когда я уезжала, женщины в моем родном доме плакали. Каждый раз я привозила в дом мужа свою еду, потому что мои новые родственники не кормили меня, пока я не переехала в их дом на постоянное жительство. Каждый раз, когда я оставалась в Тункоу, меня подбадривало то, как со мной там обращались. Каждый раз, когда я возвращалась, мои родные испытывали радость пополам с горечью, потому что каждая ночь вдали от них, казалось, делала меня для них дороже, а тот факт, что я скоро покину их навсегда, реальней.
С каждым путешествием я становилась смелее и смотрела в окно паланкина на дорогу чаще, пока не выучила ее хорошо. Обычно я ехала по дороге, которая представляла собой разъезженную тропу, пыльную и грязную. По обе стороны от нее тянулись рисовые поля и редкие поля таро. В окрестностях Тункоу над дорогой приветливо склонялись сосновые ветви. Дальше, по левой стороне, находился пруд для разведения рыб. За мной, там, откуда я ехала, извивалась река Сяо. Впереди, точно как описывала Снежный Цветок, покоилась в объятиях холмов Тункоу.
Как только носильщики высадили меня у главных ворот Тункоу, я ступила на булыжник, выложенный затейливым узором в форме рыбы. Пространство передо мной имело форму лошадиного копыта, справа находилось рисовое гумно, слева — конюшня. Столбы у ворот, украшенные расписной резьбой, поддерживали искусно сделанную крышу с карнизами, изгибающимися вверх, к небу. Стены были расписаны сценами из жизни бессмертных. Порог у центральных ворот был высоким, чтобы все знали, что Тункоу занимает самое высокое положение в уезде. Две колонны из оникса, украшенные резными рыбами, выпрыгивающими из воды, стояли по сторонам ворот, предназначенных для всадников, которые должны были перед ними спешиться.
Прямо за порогом лежал парадный двор Тункоу, большой и гостеприимный на вид. Резной расписной восьмигранный купол покрывал его, что считалось превосходным фэншуй. Если я проходила во вторые ворота справа, я попадала в парадный зал Тункоу, предназначенный для встречи обычных посетителей и небольших собраний. За ним находился храм предков, предназначенный для приема посланцев и правительственных чиновников, а также для официальных церемоний, таких как свадьбы. Деревенские дома, многие из них деревянные, начинались прямо за храмом и располагались очень близко друг к другу.
