Наконец, Мадам Ван вывела в своем уме уравнение, кивнула мне и ушла.
На следующий день она вернулась с тремя дочками крестьян, которые работали на моего свекра. Другими словами, они были такими же обыкновенными девушками, как и я, только у них не было моих преимуществ.
В этот месяц я все решала сама. Я вела девушек во время пения. Я помогала им находить добрые слова, чтобы описать качества Снежного Цветка, которую они совсем не знали, в книгах третьего дня свадьбы. Если они не знали какого-либо иероглифа, я писала за них сама. Если девушки были нерадивы во время шитья одеял, я рассаживала их в разные углы и шепотом предупреждала, что их отцов накажут, если они как следует не выполнят работу, ради которой их наняли.
Вы помните, как выдавали замуж мою старшую сестру? Она с печалью покидала родной дом, но все знали, что она собирается вступить в честный брак. Ее песни не были ни трагичными, ни слишком блаженными, в них действительно было отражено ее будущее. Я по отношению к своему браку испытывала смешанные чувства. Мне тоже было грустно покидать родной дом, но меня радовало то, что моя жизнь изменится к лучшему. Я пела песни в честь моих родителей, благодаря их за то, что они воспитали меня и так много трудились ради этого. Будущее Снежного Цветка выглядело мрачным. Никто из нас не мог изменить его, поэтому наши песни были наполнены грустью.
«Мама, — спела однажды Снежный Цветок, — Папе не удалось посадить меня на солнечной стороне холма. Я буду вечно жить в тени».
Ее мать спела в ответ: «Правда, это все равно, что посадить красивый цветок на кучу навоза».
Все три девушки, и я с ними, могли только согласиться с этим, повторив в унисон обе фразы. Вот так оно и было: печально, но в соответствии с традициями.
* * *
Дни становились холоднее, младший брат Снежного Цветка пришел однажды и заклеил решетчатое окно бумагой. И все же сырость проникала в дом. От постоянного холода у нас пальцы коченели и становились красными. Три девушки боялись жаловаться. Так продолжаться больше не могло, поэтому я предложила перебраться в кухню, где мы могли бы согреться у жаровни. Мадам Ван и мать Снежного Цветка уступили мне, и это снова показало, что у меня теперь есть власть.
Я приготовила книгу для третьего дня свадьбы Снежного Цветка давным-давно. Она была полна приятных предсказаний о будущем Снежного Цветка, но теперь все это потеряло смысл. Я начала все сначала. Я вырезала кусок синей материи, чтобы сделать обложку для книги, вложила туда несколько листов рисовой бумаги и прошила переплет белыми нитками. На первой странице, по углам, я наклеила узоры из красной бумаги. Первые страницы предназначались для моей прощальной песни, обращенной к Снежному Цветку, следующие — для моего представления Снежного Цветка ее новым родственникам, а остальные оставались пустыми, чтобы она могла написать там что-нибудь сама или сделать рисунки для вышивания. Я растерла чернильную краску на камне и взяла кисточку, чтобы написать иероглифы на нашем тайном языке. Я старалась вывести каждую черту как можно красивее. Нельзя было позволить моей руке — такой нетвердой от недавних переживаний — неверно выразить мои чувства.
Когда прошло тридцать дней, настал День Печали и Тревоги. Снежный Цветок осталась наверху. Ее мать села на четвертую ступеньку лестницы, которая вела в женскую комнату. Потом мы начали петь. Несмотря на зловещую угрозу при малейшем шуме вызвать гнев отца Снежного Цветка, я повысила голос, чтобы спеть о своих чувствах и дать советы своей подруге.
«Хорошей женщине не следует презирать низкое положение своего мужа, — пела я, вспоминая «Историю о Жене Ван». — Помоги своей семье достичь более высокого положения. Служи своему мужу и повинуйся ему».
Мать Снежного Цветка и ее тетка хором повторяли эти слова. «Для того чтобы быть хорошими дочерьми, мы должны повиноваться», — пели они вместе. Слушая их слаженные голоса, никто бы не усомнился в их любви и преданности друг другу. «Мы должны оставаться в наших верхних комнатах, быть целомудренными, скромными и совершенными в нашем женском ремесле. Чтобы оставаться хорошими дочерьми, мы должны покидать наши родные дома. Это наша судьба. Когда мы уходим в дома наших мужей, для нас раскрывается новый мир — иногда лучше, иногда хуже прежнего».
«У нас с тобой были счастливые дочерние годы, которые мы провели вместе, — напомнила я Снежному Цветку. — Мы не расставались с тобой год за годом. Теперь мы все равно будем вместе». Я напомнила ей о том, что мы написали друг другу на нашем веере, когда впервые обменялись им, и в нашем договоре. «Мы все еще шепчемся. Мы выбираем цвета, нитки или иголки и вышиваем вместе».
Наверху на лестнице появилась Снежный Цветок.
Ее голос долетел до меня оттуда. «Я думала, что мы обе будем парить в небесах — два феникса в полете — вечно. Теперь же я, словно утопленница, идущая по дну пруда. Ты говоришь, что мы все равно будем вместе. Я верю тебе. Но порог моего дома вряд ли сравнится с твоим».
Она медленно спустилась и присела рядом с матерью. Мы ожидали увидеть ее горькие слезы, но их не было. Она взяла мать за руки и вежливо слушала, как деревенские девушки продолжали петь свои жалобные песни. Глядя на Снежный Цветок, я не переставала удивляться тому, что она никак не проявляла своих чувств. Ведь даже я сама — взволнованная до крайности, хотя мой брак был хорошим, — плакала во время этой церемонии. Были ли чувства Снежного Цветка такими же противоречивыми, как у меня в день моей свадьбы? Ей, конечно, будет недоставать ее матери, но будет ли ей недоставать ее отвратительного отца, будет ли ей недоставать этого пустого дома, который может быть только постоянным напоминанием обо всем плохом, случившемся с ее семьей? Ужасно быть просватанной в дом мясника, но на деле, что может быть хуже ее собственного дома? А Снежный Цветок была также рождена под знаком лошади. Скачущий дух в ней так же тосковал по приключениям, как и во мне. И все же, несмотря на то, что мы были двумя половинками и обе родились под знаком лошади, мои ноги всегда твердо стояли на земле — я была практична, верна и послушна, — а у ее духа лошади были крылья, которые жаждали полета и хотели побороть все, что держало ее в узде. Душа Снежного Цветка искала красоты и изящества.
Через два дня прибыл ее цветочный паланкин. И снова Снежный Цветок не плакала и не пыталась бороться с неизбежным. Она бросила взгляд на жалкую кучку тех, кто собрался проводить ее, и вошла в скудно украшенный паланкин. Три нанятые девушки даже не стали ждать, пока тот завернет за угол, и быстро разошлись по домам. Мать Снежного Цветка скрылась в доме, и я осталась наедине с Мадам Ван.
«Ты, должно быть, считаешь меня злой старухой, — сказала сваха. — Но тебе следует понять, что я никогда не лгала твоей матери и тетке. Женщина мало что может сделать, чтобы изменить свою судьбу, разве что может изменить чужую, но…»
Я подняла руку, чтобы удержать ее от дальнейших извинений, потому что хотела услышать нечто более важное для меня. «Все эти годы, когда вы приезжали к нам и осматривали мои ноги…»
«Ты хочешь знать, было ли в тебе на самом деле что-то особенное?»
Я ответила «да», и она уставилась на меня тяжелым взглядом.
«Найти подходящую лаотун было нелегко, — призналась она. — У меня было несколько прорицателей, которые искали по всему уезду девочку, подходящую для союза с моей племянницей. Разумеется, я бы предпочла кого-то из семьи с более высоким положением, но прорицатель Ху нашел тебя. Твои восемь знаков в точности совпадали со знаками моей племянницы. Но он все равно пришел бы ко мне, потому что, да, твои ноги были особенными. Твоей судьбе было предопределено измениться, стала бы моя племянница твоей лаотун или нет. А теперь, я надеюсь, ее судьба изменится, благодаря тебе. Мне приходилось много лгать ради того, чтобы у нее появилась эта возможность. Я не собираюсь извиняться за это перед тобой».
Я посмотрела прямо в излишне накрашенное лицо Мадам Ван. Я хотела ненавидеть ее, но как я могла? Она сделала все возможное для человека, который значил для меня больше, чем все остальные в целом мире.
* * *
Так как старшая сестра Снежного Цветка не приготовила для нее книг третьего дня свадьбы, я заняла ее место. Моя родная семья прислала паланкин, и я очень быстро прибыла в Цзиньтянь. Не было ни украшений, ни хриплых звуков свадебного оркестра, не было даже намека на то, что в деревне в этот день происходит что-то особенное. Я просто вышла из своего паланкина и направилась по грязной дорожке к дому с низко нависающей крышей и кучей дров у стены. Справа от двери находилось нечто, похожее на гигантскую кастрюлю, влитую в кирпичный помост.
К моему приезду следовало бы устроить праздник. Его не было. Самые почтенные женщины деревни должны были приветствовать меня. Они встретили меня, но их грубый выговор — в деревне, находящейся всего в нескольких ли от Тункоу, — сказал мне многое о низком уровне людей, живших здесь.
