видит; когда что увидит, непомерно тревожится, а в душе чистый и с ангельским сердцем.
Пусть бы глаза мои не видели того, что сердце предчувствует! Мы делаем всё, что в человеческих силах, чтобы отвести от него несчастье.
– Ты, наверное, видишь больше меня, слепого, – ответил Мшщуй. – Я верю в эту опасность, которую разглядеть не могу. Поэтому, зачем же долго размышлять? Он пан, пусть созовёт нас, пусть соберёт рыцарство, пусть прикажет появиться брату, пусть призовёт силезцев, мы пойдём против той угрозы и раздавим её всмятку.
– Совет солдатский, – сказал епископ, – но смотри.
Конрад Мазовецкий не пойдёт, потому что ему сил не хватит для обороны от пруссаков, силезцы не захотят – одних нас мало… Не войском, а величием разбить их нужно, страхом!
Испугаются, когда увидят, что мы бдительны, – мы смешаем их ряды. Наконец Лешек, как отец его, не достанет оружия, пока не будет позван явным выступлением. Он – сильный рыцарь, но гнушается проливать кровь. Будет война необходимостью, – вздохнул епископ, – пойдём во Имя Божье. Ты нас должен научить, неизбежна ли она. Езжай и возвращайся!
Из поднятой груди Мшщуя вырвался тяжкий вздох.
– Я послушен тебе, – сказал он, – но взаправду, худшего посла ты выбрать не мог.
– Ты ошибаешься, – мягко ответил епископ. – Они тебе противны? Легче разглядишь в них предательство, ежели есть, потому что тебя не обманут.
– Они! Меня! – выкрикнул воевода. – Даже та их немецкая святость, которую ты уважаешь, не вынудит меня любить их.
Шорох в первой комнате прервал разговор. Епископ обратил голову к двери, быстро подошёл к брату, начал его разоружать сердечными словами, среди которых постоянно повторялось: езжай.
Сломленный этой настойчивостью Валигура не смел уже сопротивляться.
Они троекратно обнялись.
Мшщуй посмотрел на дверь, за которой снова стоял весь отряд ожидающих, и выскользнул маленьким боковым выходом из комнаты.
На дороге из Кракова во Вроцлав, в густом лесу, в вечернюю пору, разносились женские крики и мужские голоса, запальчивые и пылкие… Среди них слышен был лязг оружия, точно уже дошло до боя, и ржание коней, и глухой топот.
Среди вечерней тишины и спокойствия леса этот шум распространялся и шёл далеко… так, что следующий на значительном расстоянии мужской кортеж его услышал.
Он состоял из более чем двадцати всадников, хорошо воворужённых и богато одетых людей. Во главе его на тяжёлом и сильном коне сивой масти ехал муж огромного роста, под тяжестью которого конь, казалось, сгибается. Когда крик дошёл до его ушей, брови его страшно стянулись, он весь соддрогнулся, рука невольно потянулась за оружием, висящим сбоку. Мгновение он слушал, затем, не оглядываясь на отряд, который за ним тянулся, не дав людям никакого знака, пришпорил коня, который с раздутыми ноздрями бросился в галоп и как молния помчался в сторону, из которой слышались крики.
Кортеж, сопровождающий его, в начале не знал, что ему делать, немного приостановился, но кони, более разумные, чем люди, начали рваться за сивым, удержать их было невозможно, и бездумно все бросились за своим вождём. В рядах произошло замешательство; те, что стояли с тыла и имели более смелых коней, выскочили вперёд, другие остались в тылу, один упал с конём, другой зацепился о дерево, аж всадник слетел с седла – остальные мчались за паном, по дороге вынимая мечи.
Когда тот гигант на сивом коне доехал до места, откуда до него доносились крики, он увидел стиснутую кучку рыцарских людей, а среди них нескольких женщин на конях, на которых напала какая-то группа полупеших разбойников, плохо вооружённая, оборванная, но более многочисленная, чем та, на которую нападали.
Были это лесные негодяи, каких полно шлялось по дорогам, поджидающих купцов и путников. Рыцарская горсть людей храбро защищалась, но разбойники также смело наступали, хватая коней за узду и палками колотя по доспехам…
Женщины, стоящие в центре, кричали.
Среди этой запальчивой борьбы разбойники не услышали, когда муж на сивом коне вдруг напал на них, и первому, который ему подвернулся, он так размозжил голову, что он упал, не вздоругнув, кровь только брызнула во все стороны.
Прежде чем нападающие заметили, что против них прибыла подмога, тот силач уже двоих из них уложил насмерть, а третьего его конь схватил за спину зубами. Тут же подбежал весь кортеж с обнажёнными мечами и криком, так что негодяи, заметив преобладающую силу, думали только, как избежать мести. Замешательство стало ужасным, потому что с двух сторон окружённые убийцы уже яростно защищали свою жизнь. Падали как подкошенные, обливаясь кровью, и вскоре земля вокруг была устлана трупами и ранеными и едва кто-нибудь из нападающих ускользнул живым.
Горстка рыцарей, среди которой находились две женщины, опасностью и боем приведённая в какое-то безумие и ярость, не могла ещё сдержать себя, и издевалась над ранеными и трупами. Муж на сивом коне, который прибежал на помощь, был Мшщуй Валигура. Тот, давно уже вытерев свой окровавленный меч о полу плаща, спрятал его в ножны, и стоял над трупами с физиономией победителя, который не много ценит совершённое дело и считает его делом повседневным.
Его лицо было снова спокойное, серьёзное, и хоть возраст отнял у него красоту молодости, имело ещё какой-то блеск жизни, который её заменял.
К нему и его товарищам направились теперь речи и глаза тех, которых Мшщуй спас от смерти и грабежа.
Но Валигура, заслышав рыцарей, говорящих на ненавистном ему немецком языке, стоял немой, холодный, как бы не слышал ничего.
Две женщины, которые стонали посередине, также начали благословлять его и благодарить. Одна из них, старшая, была вся одета в чёрное, тёмную вуаль, толстый шерстяной плащ и выглядела как монахиня. Её бледное лицо, пожелтевшая кожа, словно тех цветов, которые не видят солнца, говорила, что она, должно быть, долго сидела в замкнутом пространстве, среди стен.
Черты лица, хоть увядшие, имели выражение, какое даёт великое возгорание духа. Блестел он в её больших чёрных глазах, умных, которые велят уважать, в узких и сжатых, как бы силой воли, устах, в своде висков, которые лёгкие морщинки вспахали мыслями.
Страх ещё усугубил характер этого лица, из которого близость мученичества и смерти изъяли какой-то религиозный восторг. Теперь, точно выходя из сна, она тёрла белые похудевшие ладони, бледный лоб… смотрела вокруг – и её удивлённый взор задержался на величественном силуэте молчаливого Валигуры, который ждал, равнодушный, пока его свита расправится с ранеными негодяями.
Другая из женщин была гораздо младше, но уже начинала отцветать после первой весны; она имела личико деликатных черт, великой,
