Вот из-за поворота показалась вереница саней, между ними верхом ехали дружинники. С шумом и треском упали деревья спереди и сзади обоза, и из леса выскочили вооруженные люди. Началась яростная схватка. Вскоре трое дружинников были убиты, остальные разбежались. Обоз был приведен на место стоянки отряда.
Давно бойцы питались одним мясом убитых диких животных и птиц. Поэтому все обрадовались буханкам хлеба, кругам топленого масла, бочкам меда; воск пошел на изготовление свечей.
Однако примерно через месяц в землянку к Вадиму прибежал встревоженный Хлыст.
— Люди объявились в нашем селении, — скороговоркой начал он. — Вооруженные, на конях. Видать, от новгородского князя. Предводителем у них какой-то Олег. Выспрашивали, нет ли где поблизости разбойников. Им отвечали, что таких не водится. Однако все-таки указали, что в лесу поселились неизвестные, живут смирно, не балуют, по всему видно — не злые люди. Но главный их все равно настаивал провести людей князя к вашим местам. Услышал я такое и бегом к тебе. Если речь идет о вас, то надо немедленно скрываться, будут они с часу на час.
Даже не поблагодарив Хлыста, Вадим выскочил из землянки и стал спешно собирать своих людей. Тотчас были запряжены кони, в сани побросали кое-что из еды и одежды и, нахлестывая лошадей, погнали в чащу леса.
Когда кони выбились из сил, остановились на небольшой поляне. Вадим ходил межу санями, кнутовищем бил по оглоблям. Он только сейчас понял, какую совершил глупость, напав на обоз с данью. До этого Рюрик даже не подозревал, в каком месте он, Вадим, находится. Он сам объявился, сам вызвал вооруженный отряд на себя. Потому что не составляло большого труда прислать в район, где произошло ограбление, дружинников, произвести опрос населения; кто-нибудь все равно расскажет о пришлых людях… Так поступал он, Вадим, когда был посадником и когда надо было обезвредить разбойничьи шайки. Теперь дружинники не отстану! от них до тех пор, пока или не уничтожат всех, или не потеряют следы.
После небольшого отдыха тронулись дальше. Надвигались ранние сумерки. Облюбовали холм, окруженный двумя оврагами, распрягли лошадей. Кони тянули морды к кустарнику, срывали верхушки веточек, жевали. Второпях забыли накидать в розвальни сена, лошади остались на ночь голодными.
Едва забрезжило, продолжили путь. Кони шли медленно, подгонять было бессмысленно, и Вадим спиной чувствовал, как приближается к ним погоня. Он не ошибся. Еще не наступил полдень, как с двух сторон показались всадники. Их было много, не менее сотни.
Он соскочил с саней и с криком:
— Спасайтесь, кто, как может! — мечом стал рубить постромки. Потом запрыгнул на коня и погнал в чашу леса.
Конь оказался сильным, он легко нес могучее тело всадника. Вадим оглянулся назад. За ним увязалось двое дружинников. Он заманил их подальше от места схватки, а потом резко развернулся им навстречу. Еще раньше определил, что это были хилые по его меркам воины, не чета ему. Первого он хватил так, что тяжелым мечом разрубил надвое щит и раскроил левое и лечо. Не оглядываясь, он толкнул ногами коня и послал его на второго. Тот явно струсил при виде богатырской фигуры Вадима и решил уклониться от боя. Но конь его заартачился, перестал слушаться, закрутился на месте, и Вадим расправился с ним легко и быстро.
После этого он нырнул в липняк. Тонкие деревья стояли так густо, что пришлось сойти с коня и пробираться, прорубая себе тропинку. Вдруг он почувствовал запах дыма. Еще не веря в удачу, пошел на него и вскоре увидел деревеньку из десятка домов. Наугад выбрав справное строение, подошел к двери и постучал в нее. Вышел заспанный хозяин. При виде вооруженного человека отступил было назад, но Вадим придержал его за рубаху:
— Конь есть?
— Как не быть? Есть, конечно.
— Выводи!
— Он мне самому нужен…
— Заберешь моего.
Мужик потоптался в нерешительности, но Вадим дернул его к себе, проговорил угрожающе:
— И не балуй! Я шутить не умею…
Мужик понял, что выхода нет, и понуро пошел к сараю. Вскоре вывел дородного жеребца черной масти, тот дико вращал глазами, показывая необузданный нрав. Передавая поводья в руки Вадима, мужик проговорил плачущим голосом:
— Доброго коня отдаю. Прибавил бы хоть не много…
Вадим порылся в кармане, где у него хранилось несколько скрученных пластинок серебра, отдал одну:
— Вот тебе гривна. И насыпь в дорогу овса!
Он перекинул седло на нового скакуна, приторочил к нему торбу с овсом и поскакал в лес. Теперь его никто не догонит!
За день до отправления Олега на поиски Вадима заболел ребенок. Халльгерд, растрепанная, простоволосая, склонилась над полыхавшим от жара тельцем, по лицу ее текли обильные слезы.
— Ладно, раньше времени хоронить, — попрекнул ее Олег. — Сейчас вызову травника, поднимет он нашего сына.
Пришел старичок, осмотрел больного, поколдовал что-то с горшочками, дал питье и натирание. Мальчику стало легче, он крепко уснул. Олег отправился в леса со спокойным сердцем.
Но когда вернулся, Халльгерд бросилась ему на шею, завыла горько и безутешно:
— Похоронили мы нашего крохотулю! Ох, жить не хочется, как муторно на душе! Бросим все, уедем на родину! Сил нет!..
Торульф был, пожалуй, единственной нитью, которая связывала его с женой. Теперь она оборвалась и ему стало тошно оставаться в доме. Халльгерд как-то сразу опустилась, ходила по горницам простоволосая, растрепанная, часто плакала. Олегу порой казалось, что слезы текут не только из глаз, но и из всех пор ее полного, рыхлого тола. Он никогда не любил ее, тяготился ее присутствием, а теперь ее близость стала невыносимой, и он на месяц раньше уехал на строительство Тимиревской крепости.
Когда прибыл на место, Волга взламывала лед, и на реке гремели маленькие громы. После душных горниц не мог надышаться свежим весенним воздухом, наглядеться в вольготные просторы могучей реки. На берегу, словно муравьи, копошились мужики. Одни подвозили бревна, укладывали в штабеля, другие рыли ямы, укладывали их и основания домов, третьи мастерили срубы. Густо пахло сосновой смолой, свежими стружками. Олег быстро освободился от горестных дум и с головой погрузился в круговерть забот. Ему первому построили домик на крутом берегу с видом на просторы Волги, и он всей душой прикипел к своему новому жилищу, будто прожил в нем всю свою жизнь.
Непосредственно всеми работами руководил Ведомысл, пятидесятилетний мастеровой. За спиной у него были уже две сооруженные крепости. Просыпался он с восходом солнца и хлопотал до самой темноты, вникая в каждую мелочь. С Олегом держался независимо, подходил к нему только в особых, не терпящих отлагательства случаях, говорил степенно, не торопясь. Чувствовалось, что знает себе цену. Олег уважал его, верил каждому его слову. Между ними установились деловые, доверительные отношения.
Готовила еду и убирала избу мерянка, молодая, молчаливая женщина. Она умела делать свою работу так тихо и незаметно, что Олег почти не чувствовал ее присутствия. По утрам, сквозь полусон, ему в лицо начинало веять прохладой; это она отворяла дверь, и в избу врывался волжский воздух. Затем женщина начинала осторожно ступать босыми ногами, шлепать мокрой тряпкой по полу, передвигать с места на место деревянное ведро. Это ему напоминало далекое детство, когда входила и комнату мать и тихонько, чтобы не разбудить его, мыли полы. Как и тогда, он блаженно потягивался и снова погружался в глубокий утренний сон.
Затем она снова неслышно появлялась, когда он садился за стол. Молча, ставила перед ним молоко, белым хлеб и удалялась. У нее была ладная, будто точеная фигура, крепкие ноги, и он невольно провожал ее взглядом. Потом обеими руками брал теплую крынку и медленно пил парное молоко, изредка откусывая кусочки хлеба. Позавтракав, шел на стройку.
Однажды за обедом он заметил, как из-под косынки взглянули на него синие глаза, и почувствовал сладостный укол в сердце. Он давно не испытывал женской ласки, тосковал по ней, и это робкое внимание тронуло его до глубины души. Когда она появилась на ужине и стала расставлять еду на столе, он посмотрел в круглое, курносое, с полными щеками лицо и легонько коснулся тыльной стороной ее ладони. Она тотчас отдернула руку, а ее лицо стало пунцовым от волнения.
Он не стал ее преследовать и несколько дней вел себя сдержанно и смиренно. Он заметил, как беспокойны стали ее движения, как бросала она иногда на него вопрошающие взгляды, но выдержал характер до конца. Наконец как-то за ужином поднялся из-за стола и осторожно привлек ее к себе. Она сначала качнулась было в его сторону, но потом вдруг вырвалась и убежала. Он вышел из дома и сел на порожек, стал глядеть на волжский огненный закату на губах его блуждала затаенная улыбка.
