— Как по-твоему, часто я ошибаюсь?
— Вероятно, ошибаешься, но душой не кривишь,
— И то хорошо! — повеселев, сказал Атабаев.
Мураду показалось забавным простодушное беспокойство старшего друга, он пошутил:
— Валяй! Скачи на своем коньке, получишь много призов.
— Молод еще издеваться над старшими! — в тон Мураду ответил Атабаев.
Курсанты, узнав кто приехал, стали собираться вокруг него как птицы на кормежку, слышался шепот: «Это тот самый Атабаев!»
— Как живете, товарищи? — спросил Кайгысыз. — Чего не хватает?
— Неплохо! — послышались голоса.
— Привыкаете к занятиям?
— Эсен-мулла поневоле заставит привыкнуть, — шутливо отозвался сутуловатый кази с бородой, точно привязанной к лицу, как торба к лошадиной морде, — Эсен-мулла, как начнет объяснять, — что пуд состоит из сорока фунтов, а аршин из шестнадцати вершков, — у него самого борода взмокнет, и нас пот прошибает.
— Эсен-мулла… — Атабаев помнил этого старого учителя еще по Бахарденской школе… — И до сих пор он учит?
— Эсен-мулла преподает русский язык… Ну, заодно и арифметику, — сказал Гусейнов.
Атабаев понимал, что на курсах дело поставлено не блестяще. Но никого не пугало в те годы бытовое неустройство, Среди курсантов и дома не все спали на кроватях.
— Есть какие-нибудь вопросы? — спросил Атабаев.
Все промолчали, только вышел вперед бледный, кривой на один глаз мулла в зеленом халате.
— У меня вопрос: учиться тут собраны добровольно или по принуждению?
— Что хочешь сказать, ага?
— Я жду ответа на мой вопрос.
— Мы никого не отправляем в солдаты. Нет тут и тяжелых хошарных работ. Причем тут принуждение?
— Тогда почему в Теджене пишут, что, если не явишься в срок, пришлем за тобой милицию?
Атабаев покосился на Агалиева, но тот, будто ничего не слыша, поглядывал в окно, наблюдая, как с ветки на ветку перепархивают воробьи.
— Все получили такие письма, товарищи? — спросил Атабаев.
— Ничего похожего! — зашумели со всех сторон.
— Приехали по своему желанию.
— Кадам-ишан не хочет учиться, вот и выдумывает.
Бледное лицо Кадам-ишана залилось волной румянца.
— Я выдумываю? А что за обедом говорил Сыддык-мулла? Где он?
— Жалеешь, Кадам-ишан, что приехал на курсы? — серьезно спросил Атабаев.
— Не то, чтобы очень жалею, — растерянно пробормотал Кадам-ишан, — только желудок не принимает здешнюю пищу.
— Кормят свининой?
— Тьфу! Избави аллах от свинины, а все-таки иной раз берет сомнение.
— А ты помнишь, что написано в Саятли-Хемра? «Сомнения всегда преследуют жулика…»
— Разве запомнишь все, что читал смолоду? Не в этом дело: трудно привыкать к незнакомому месту.
— Выходит, ты не прочь вернуться назад?
— А что может быть лучше родного дома?
Атабаев подозвал Гусейнова.
— Купите Кадам-ишану билет, снарядите в дорогу и завтра же его — на поезд. И так поступайте со всеми, кто считает для себя унизительным служить народу или у кого окажутся дома неотложные дела. — Он круто повернулся к курсантам. — Не стесняйтесь, товарищи. Может кто-нибудь хочет быть спутником Кадам-ишана?
Все молчали. Атабаев видел, что Кадам-ишан подталкивает локтем соседа, но тот, делая вид, что ничего не замечает, бормотал:
— Мы рады, что попали сюда.
— Если гнать будете, не уйдем, — поддержал его чей-то голос.
Молодой парень ядовито заметил:
— Пусть уезжает один Кадам-ишан. Он за всех нас сумеет дома охаить новую власть.
Атабаев оглянулся и, не увидев ни одного стула, присел на подоконник.
— Дорогие товарищи, — начал он, — мне бы хотелось, чтобы вы поняли одну очень простую вещь. С помощью русских большевиков мы стали хозяевами своей страны. Безграмотные, темные люди — плохие хозяева,
И несмотря на то, что у Советской власти много неотложных нужд и еще очень мало средств, мы сочли необходимым в первую очередь в каждом ауле открыть школу. Мы должны торопиться. Если учить детей по Корану и по старым арабским книгам, пройдут годы прежде, чем они научатся читать и писать. А мы, повторяю, должны торопиться. Народ надеется на вас. Учитель — слуга народа. По-моему, нет большего счастья, чем служить своему народу. Я ведь тоже был учителем и жалею, что не могу сейчас снова вернуться в школу. Дети не забудут вас. Я и сам, если доведется побывать в Теджене, в ноги поклонюсь своему старому учителю. Думаю, что и вас полюбят дети. А дитя, как говорят мудрые, — сильнее шаха…
Аульные грамотеи, приученные к книжной витиеватости, заслушались простой речью Атабаева. Послышались голоса:
— Что верно, то верно.
— От души сказал.
— Надо нам и самим подумать, как учить по-новому.
— Ох, как много в самом близком будущем предстоит сделать нашим грамотным соотечественникам! — продолжал свои раздумья вслух Атабаев. — Это они излечат свой народ от трахомы и пендинки, навсегда прекратят набеги афганской саранчи, найдут нефть в недрах пустыни, научат пользоваться машинами на хлопковых полях. А там и воду, как верблюда на поводу, приведут в целинную степь. А там и ветер, и даже солнце заставят служить будущим поколениям… Будет у нас много электричества, товарищи!.. Только бы к весне открыть нам четыре школы. И тогда дело пойдет… Верно говорю, товарищи?
Все молча кивали седыми головами. И один — за всех — сочувственно поддержал туркмена-большевика:
— Мечта слепого — иметь два глаза,
Атабаев даже опешил, как будто он сам придумал сейчас мудрую поговорку, — так хорошо и к месту она прозвучала в этом обшарпанном офицерском клубе в толпе мусульманских священнослужителей, приехавших на удивительную переподготовку. Кайгысызу захотелось что-то еще сказать — о мудрости этой самой поговорки, и он сказал вещие слова:
— Придет время, и мы, туркмены, возвеличим наш родной язык. Какие хорошие книги напишем — сами о себе! Какие сложим сердечные, звучные стихи.
Когда Атабаев уходил, уже у порога его нагнал Кадам-ишан.
— У меня к тебе просьба, Кайгысыз-сердар.
— Говорите.
— Забудем мой разговор о родном доме. Не было разговора.
Веря, что сейчас ишан говорит от сердца, Атабаев всё-таки решил быть с ним построже.
— Человек должен держать свое слово.
— Ив намазе бывает ошибка, Кайгысыз Сердаро-вич, — жалобно улыбнулся Кадам-ишан.
— Хорошо. Если руководители курсов оставят тебя, я не буду возражать.
Приложив руки к груди, Кадам-ишан отвесил низкий поклон.
Письмо Ленина читают в Мерве
— Почему Мерв, а не Мары? Когда же мы станем называть наши города по-туркменски?..
— У нас в Теджене бедняк имел лошадь, занимался извозом, кормил семью. Пришел новый армеец и увел коня без всякой оплаты… Это что же за программа?
— Вот увидишь: как только начнут читать перевод на туркменский язык, — в зале поднимутся люди, пойдут курить, начнут разговоры… Не уважают нас!
— Они боятся дать оружие нам… А когда налетают басмачи и грабят аул и насилуют наших дочерей — где она — наша новая армия?..
Кайгысыз Атабаев стоял за столом президиума и слушал этот многоголосый шум в зале. Здесь, в Мерве, еще недавно был он банковским конторщиком, и для него огромной радостью было получить письмо от друга из Нохура. А сейчас он держит в руках письмо Ленина, и сам он приехал сюда, чтобы прочитать это письмо коммунистам Мерва и обсудить с ними текущий момент и задачи партии в Туркестане. Но как осложнилась жизнь! Мог ли он предвидеть, что все в жизни станет так непросто, так нестройно… И он за все отвечает, за все!..
В зале яблоку негде упасть! Это замечательно, хорошо. Давно ли Атабаев искал в чайхане «Елбарслы» человека, чтобы поговорить, отвести душу? А теперь вот сколько в Мерве коммунистов! В зале партийный актив — русские солдаты и немцы, чехи, поляки — бывшие военнопленные; и туркмены — аульные активисты. Разноязычный гул голосов… Все как будто недовольны друг другом, ссорятся. Многие мусульмане считают, что аульную бедноту обижают, а многие русские в свою очередь не доверяют мусульманам-коммунистам, венгры только и ждут, чтобы ехать на родину — там Бела Кун уже объявил Советскую власть. Кто же соединит всех этих людей, когда даже не понимают друг друга?..
Атабаев поднял руку, приглашая всех к вниманию и тишине.
— Товарищи, я буду читать письмо Ленина! Сперва мы услышим его по-русски, потом — по-туркменски, потом — по-немецки… Мы трижды прослушаем это письмо…
Он поднял глаза от листка бумаги. Ему показалось, что он остался один в зале: такая была тишина. И он невольно улыбнулся этой тишине. Вот он — ответ, вот кто соединит! И так, с доброй, даже счастливой улыбкой, стал он читать коммунистам Мерва тот документ, который в первый же день перевел на родной язык и заучил наизусть, — как когда-то в Тедженской школе некрасовские стихи.
