Поймав вопросительный взгляд Бирюшова, Атабаев заговорил:
— Я еще раз послал человека за Сейидмурадом, чтобы он сам сказал нам, хочет ли работать… Пусть хоть в крайнем случае придет, покажется нам.
Паскуцкий с интересом смотрел на Атабаева. Какая интуиция! Вряд ли Овезбаев стоит ближе к Советской власти, чем Махтумкули, но он человек другого поколения, другой культуры. Сейчас он полезен. Похвально, что Кайгысыз это понял или учуял.
— Я знаю, что Овезбаев был не только против интервенции, но и имел крупный конфликт из-за «инглизов» со своим начальником Ораз-сердаром, — сказал Паскуцкий. И меня очень радует, что сегодня он появился у нас.
Овезбаев слушал его, опустив голову. Ему хотелось сказать, что не следует хвалить туркмена в глаза — может зазнаться. Но он постеснялся шутить с незнакомым.
Атабаев знал штабс-капитана не понаслышке, как Паскуцкий, ему несколько раз приходилось встречаться с ним, и теперь он доволен, что может привлечь к советской работе этого человека. Вот это уже — не тедженский уездный начальник! Овезбаев хорошо знал быт и устои своего народа, в то же время был европейски образованным человеком. Конечно, коммуниста из него не сделаешь. Но человек он неплохой — и народ вспоминал о нем добром…
Бирюшов считал дело конченным и задал только один вопрос офицеру:
— Облревком, а точнее — туркменский народ нуждается в вашей помощи. Где бы вы хотели работать?
— Простите, господа, но если бы я искал работу, яг появился бы у вас раньше, — уклончиво ответил Овезбаев. — Я гощу сейчас у Кайгысыза…
— Я верю, что ваша совесть не позволит вам отказываться от работы, когда весь народ нуждается в вашей помощи, — заговорил Паскуцкий. — Не уклоняйтесь, говорите прямо: какая работа вам по душе?
— Я человек военный, Николай Антонович.
— Тем более. Вы не первый офицер, который будет помогать Советской власти.
— Боюсь, что в голове у меня сейчас полная путаница, хотя знаю, что для туркмен, которые угнетались веками, спасение только в Советской власти.
— Вот это и главное! — живо подхватил Атабаев.
— А потом, как бы у меня и с вами не получилось, как с Тигом Джонсом, — рассмеялся Овезбаев.
— Вы что же, сравниваете Советскую власть с интервентами? — хмуро спросил Бирюшов.
— Нет! Ни во сне, ни наяву такая мысль не пришла бы мне в голову. Каким бы ни был я путаником, кто бы я ни был, — я понимаю, что туркменам один путь — с большевиками.
— Ну, если так…
— Думаю, что не сумею привыкнуть к новому режиму.
— Как знать…
Снова вмешался Атабаев:
— Если ты не знаешь, Сейидмурад, — я знаю! Пока что, товарищи, надо поручить Овезбаеву самый ответственный участок: областной наробраз.
И тут же, вместе с Овезбаевым, члены ревкома заговорили об этом коренном вопросе. Они говорили о том, что на тысячу туркмен в ауле приходится один грамотный, о том, что надо торопиться открывать школы повсюду. Но нет ни учебников, ни учителей. Дети занимаются в черных кибитках или землянках, их учат муллы, ишаны — и едва ли научат даже читать и писать.
— Что ж, и ишанов начнем переучивать, — сказал Атабаев. — Откроем в городах учительские курсы, позовем всех, кто с нами захочет работать…
Мечта слепого— иметь два глаза
Тедженский наробраз! Тедженский наробраз! Вас вызывает Асхабад, у телефона Атабаев… Говорите…
Мурад Агалиев прислушался. Монотонную перекличку бессонных телефонисток сменил знакомый, только сильно искаженный шорохом и писком проводов, голос старшего друга.
— Никого нет! — кричал Атабаев. — Никто не прибыл! Из Мерва все-таки прислали трех плохоньких мулл, из Нохура — одного лысого кази. Из твоего Теджена нет никого! Ты головой ответишь, Мурад! Вызовем на бюро! Имей в виду — учительские курсы сейчас не менее важны, чем взятие Красноводска!
— Понимаю! Только зачем вам наш суемудрый и, криводушный мулла из Теджена? — надрывался в ответ Агалиев.
— Потому что школы нужны! Нет школ! Кто будет учить?
— Муллы не хотят ехать на курсы! Силой заставлю, что ли?
Асхабад молчал ровно секунду, и хриплый голос внятно отозвался:
— Веди ишака к грузу. А если не пойдет — сам неси груз к ишаку.
— Тоже мне студенты! — кричал молодой заведующий Тедженским уездным наробразом. — Они по корану хотят учить, что с них толку!
И снова ровно секунду взял себе на раздумье Асхабад.
— Пословица говорит: вода утечет — камень останется.
Так в ночном телефонном разговоре, в октябре 1919 года, на далекой окраине Советской страны туркменские слова мешались с русскими, старые пословицы с советскими новообразованиями, вроде «ликбез» и «шкрабы». Атабаев очень волновался — видно, не было сейчас ничего для него важнее, как открывать школы в освобожденных туркменских аулах, делать туркмен грамотными,
— У нас в аулах есть даже коммунисты неграмотные! — кричал он в ту ночь. — Грамота, грамота нужна народу! — Он задыхался и кашлял в трубку. — Зайца на арбе не поймаешь!
Агалиев молча слушал, узнавая прежнего Атабаева, — того, кто митинговал в продовольственных комитетах Туркестана, кто потом вел красноармейцев в атаку. Он еще послушал и тихо повесил трубку.
— Замётано… — сказал он самому себе по-русски. — Где начальник милиции? А ну-ка, если их… по команде «Смирно».
Продолжение этого разговора состоялось уже в Асхабаде, когда спустя две недели заместитель председателя облисполкома внезапно явился в бывший офицерский клуб. Атабаев даже не успел позвать с собой Овезбаева, в портфеле — несколько жалоб. Присланные Агалиевым почтенные муллы были возмущены тем, что их направляют на ниву просвещения чуть ли не под конвоем милиции.
Клуб когда-то был поставлен на широкую ногу: стены обиты штофом, библиотека, биллиардная, тенистый сад с фонтанами. Сейчас все находилось в запустении и, войдя в дом, Атабаев застал странную картину: два старца спали на зеленом сукне биллиарда, подложив под голову порыжевшие тельпеки. На том же столе еще трое, согнувшись в молитвенных позах, творили намаз. Другие курсанты умывались у открытых окон, сливая воду из чайников прямо на улицу. Были и такие, что просто валялись на затертом паркетном полу, читали, подсунуз под локоть подушки.
Заведующий курсами Ибрагим Гусейнов, знакомый Атабаеву еще по Ташкентской семинарии, смутился, увидев на пороге большого по новым временам начальника.
— Мне стыдно, Кайгысыз Сердарович! Ну, что поделаешь с этим охвостьем феодализма? Видите — творят намаз.
— Что за беда? Пусть творят, — небрежно ответил Атабаев.
— По-вашему, можно? — глаза Гусейна даже округлились от удивления.
— Изменить сознание людей, дорогой Ибрагим, немножко потруднее, чем выплеснуть из чайника старую заварку и засыпать новую. Вы согласны со мной?.. Нужны годы, нужна работа. Постарайтесь их воспитывать так, чтобы те, кто сегодня творит намаз, завтра посмеялись над собой.
— Какой из меня воспитатель.
— Однако сегодня под началом у вас вся завтрашняя туркменская школа.
— Это точно, только…
— Что же неточно?
— Они боятся есть в нашей столовой.
— Почему?
— Боятся, не свинину ли им варят…
Кайгысыз улыбнулся.
— О свинине и толковать нечего! Но даже говядину изгоните с кухни! Показывайте им перед обедов бараньи головы и ножки… На каждый день назначайте дежурного по кухне из их среды… И чтоб больше никто не спал на полу!
— Да откуда же взять кровати?!
— Об этом я позабочусь. Разве это курсы? Какая-то ночлежка! И как вы, человек, окончивший учительскую семинарию, можете такое терпеть?
Гусейнов развел руками.
— Революция, Кайгысыз Сердарович…
— Вот это верно! — снова улыбнувшись, Атабаев похлопал его по плечу.
Он прошел по комнатам. Бородатые и уже немолодые люди, одетые в длинные, до колен белые рубахи, белые штаны и пестрые халаты, бродили по дому, чувствуя себя очень неловко на положении учеников. Тут, в одной из комнат, и догнал Атабаева Мурад Агалиев, вызванный им из Теджена.
— Как тебе удалось мобилизовать всех тедженских грамотеев? — прищурясь, спросил Атабаев.
— Твоими методами.
Кайгысыз смутился, пробормотал:
— Вот уж никогда не задумывался над своими методами.
— Партизанщина, — тихо пояснил Мурад.
— Дошло про выборы арчинов в Комгуре? — также тихо спросил Атабаев.
— Про это не слышал, но люди в аулах знают твои привычки.
— И обижаются?
— Не очень. Верят в твою справедливость. Даже иной раз грозятся: работай на совесть, а то Атабаеву скажем…
Кайгысыз задумался, потом, полуобняв Мурада, спросил:
— Как по-твоему, часто я ошибаюсь?
— Вероятно, ошибаешься, но душой не кривишь,
— И то хорошо! — повеселев, сказал Атабаев.
