— «Товарищам коммунистам Туркестана, — читал Атабаев в притихшем зале. — Товарищи! Позвольте мне обратиться к вам не в качестве Председателя Совнаркома и Совета Обороны, а в качестве члена партии.
Установление правильных отношений с народами Туркестана имеет теперь для Российской Социалистической Федеративной Советской Республики значение, без преувеличения можно сказать, гигантское, всемирно-историческое.
Для всей Азии и для всех колоний мира, для тысяч миллионов людей будет иметь практическое значение отношение Советской рабоче-крестьянской республики к слабым, доныне угнетавшимся народам.
Я очень прошу вас обратить на этот вопрос сугубое внимание, — приложить все усилия к тому, чтобы на примере, делом, установить товарищеские отношения к народам Туркестана, — доказать им делами искренность нашего желания искоренить все следы империализма великорусского для борьбы беззаветной с империализмом всемирным и с британским во главе его, — с величайшим доверием отнестись к нашей Туркестанской комиссии и строго соблюсти ее директивы, преподанные ей, в свою очередь, от ВЦИК именно в этом духе.
Я был бы очень благодарен, если бы мне вы ответили на это письмо и сообщили о вашем отношении к делу.
С коммунистическим приветом В. Ульянов (Ленин)».
Зал минуту молчал. Потом дрогнул от аплодисментов. Люди вскочили с мест; были вместе туркмены, русские, чехи. Атабаев видел это… — так и должно быть.
В этот вечер он впервые заговорил о том, что у всех з Туркестане наболело.
— Товарищи! — говорил Атабаев. — Не понимаю я этого деления коммунистов по национальному признаку… — получается даже по религиозному признаку. Я еще недавно работал в мусульманском бюро Политотдела фронта. Может быть, в жестоких боях нужно было особую беседу вести с мусульманами, Но сейчас…
— Чего ты хочешь, Кайгысыз? Говори прямо! — кричали ему из зала.
— Я хочу, чтоб не было у нас трех краевых комитетов партии — один — для русских, другой — для мусульман, а третий — для зарубежных товарищей. Пусть будет у нас одна партия, как есть у нас один Ленин!..
И коммунисты Мерва в тот день одобрили мысль своего земляка — и решение городской партийной организации было отправлено в три адреса: в Асхабад, в Ташкент и в Москву.
Не прошло и двух месяцев, как молодому коммунисту пришлось отстаивать эту же мысль в ожесточенной схватке перед лицом закаленных деятелей партии. В качестве гостя приехал Атабаев в Ташкент на пятую партийную конференцию.
Вот она — Турккомиссия, прибывшая из Москвы! Кайгысыз до сих пор знал товарищей Элиаву, Голощекина, Куйбышева только по газетам — по статьям и речам, и сейчас с жадностью вглядывался в их лица.
О Куйбышеве говорят, что он очень скромный человек, а у него, оказывается, лицо трибуна! Высокий лоб, волна каштановых, откинутых назад волос, твердые, будто из камня высеченные черты, гордо откинутая голова. Рядом с ним хмурый, насупленный Рудзутак, невысокий и большеголовый, с высоко поднятыми плечами, как бы ссутулившийся под бременем забот. А взгляд проницательный и ясный, взгляд — большевика.
Когда на трибуну вышел Турар Рыскулов, председатель Туркестанского ЦИК'а, Кайгысыз Атабаев из зала дружески помахал ему рукой. Ведь это один из тех, кому удалось как бы выпрыгнуть из многовековой отсталости своего народа и повести его к новой жизни. О нем Кайгысыз слышал много и угадывал в его судьбе сходство со своею. Турар Рыскулов, конечно, гораздо раньше получил революционную закалку. Сын казаха-скотовода, он так же, как и Кайгысыз, провел раннее детство в пыльных селениях, так же рано потерял мать. Отец его Рыскул участвовал в антифеодальном восстании казахов-бедняков и был брошен в тюрьму в Верном. Турару удалось устроиться дворником в тюрьму. И было ему тогда одиннадцать лет. Тюрьма воспитала его, разумеется, лучше, чем Кайгысыза тедженская школа: бойкого мальчика очень полюбили политические заключенные, научили русскому языку и грамоте, научили думать о бесправной судьбе своего народа.
Отца продержали в тюрьме больше года, а потом отправили в Сибирь Там он и погиб. А сироту Турара воспитывали дальние родственники. С их помощью он окончил сельскохозяйственное училище в Верном, а потом, когда уже стал садоводом, участвовал в восстании казахов против самодержавия, попал в тюрьму, вышел оттуда вместе с большевиком Чернышевым, организовал кружок революционно-настроенной казахской молодежи. В восемнадцатом году вступил в партию большевиков. Судьба похожая, но Турар успел сделать больше, потому что начал раньше, чем Кайгысыз. Сейчас, на конференции, он выступал докладчиком по национальному вопросу.
Когда-то дочь жандармского полковника дала Кайгысызу книжечку стихов. Стихи не понравились, совсем не похожи на Некрасова, но запомнилась одна строчка: "Покой нам только снится…»
«Покой нам только снится…» Вот уже и отодвинулся Закаспийский фронт, близится к концу гражданская война, а жизнь, действительно, всё сложнее и сложнее, и надо думать за весь край, за всю советскую страну.
Грех жаловаться: Москва понимает всю трудность советизации Туркестана. Для этого создана особая Турккомиссия с полномочиями ЦК РКП(б) и Совнаркома. С письмом Владимира Ильича приехали испытанные большевики — вот они в президиуме. Им надо помочь, они должны разобраться в путанице местных конфликтов и противоречий. Долг коммуниста — помочь им в этом «Ох, это трудно сделать…
Атаки басмачей, ужасающая нищета мусульманской бедноты, свирепая рознь между народами Туркестана, взлелеянная еще царским режимом… А главное — нет работящих людей, нет грамотных людей, светлых голов, способных разделить твои труды. Все это, как ком спутанных бечевок, где каждый узелок надо терпеливо развязывать по очереди. А время подстегивает, не позволяет медлить…
«Покой нам только снится…» С трибуны конференции Турар Рыскулов упрекает сейчас краевой комитет РКП(б) в неумении и — больше того! — в нежелании работать с мусульманскими коммунистами. Всё-таки странно это слушать, Почему же асхабадские коммунисты подчиняются своему областному комитету? Может быть, в Ташкенте больше мусульман и их труднее объединить? Но ведь Турар — большой человек, многоопытный политик. Почему же он предлагает назвать объединенную партийную организацию Республики — коммунистической партией тюркских народов? Атабаев даже крикнул с места.
— Почему?
Председательствующий Элиаза постучал карандашом.
— Я вам не давал слова.
— Но ведь Рыскулов не привел никаких аргументов в защиту своего предложения! Как гром с ясного неба! Вот я спрашиваю… Разве нельзя?
С мест поддержали Атабаева.
— Правильно требует!
— Пусть объяснит Рыскулов!
Элиава задержал Рыскулова, который собирался уже покинуть трибуну.
— Конференция требует, чтобы вы аргументировали свое предложение.
Смуглый, широкоскулый, с глубоко посаженными глазами, поблескивавшими под стеклами пенсне, Турар обычно бурно жестикулировал, убеждая слушателей больше, чем словами, своим неистовым темпераментом. И сейчас, недовольно передернув плечами, он принялся объяснять, то крепко сжимая кулак, то простирая руку с. вытянутым указательным пальцем.
— В Туркестане, как известно, живут туркмены и узбеки, киргизы и казахи, а также мелкие тюркские племена…
— Разве все это — не отдельные нации, а только соплеменники? — перебил его Атабаев.
— Никто из них не пользуется национальными правами.
— Так было при царе!
— И теперь так же.
— Неправда!
Элиава снова остановил Атабаева.
— Свое мнение сможете высказать, когда получите слово.
— Я повторяю, — продолжал Рыскулов, — туркмены, казахи, узбеки, киргизы сейчас, к сожалению, не ведущие социалистические нации. Однако почти все народы, живущие в Туркестане, говорят на тюркском языке. Какой смысл разбивать это содружество? Зачем разваливать их единство? Наоборот, я требую присоединения к Туркестану татар и башкир и создания Туркреспублики, а в ней Турккомпартии!
Многие из выступавших вслед за Рыскуловым поддерживали его, и это еще больше взволновало Атабаева. Свою речь он начал очень резко:
— До сих пор я считал Рыскулова опорой Туркестанской республики, но после того, что он здесь наговорил, вижу, что эта опора превратилась в подгнивший столб, который того и гляди рухнет…
Рыскулов вскочил с места и, потрясая кулаком, закричал:
— Я требую зафиксировать слова Атабаева! Он переходит на личности! Оскорбляет!
Негодование мешало ему говорить. До сих пор он не привык встречать такой отпор. Элиава мягко посоветовал ему:
— Постарайтесь терпеливо относиться к критике, терпеливо выслушать товарища.
— Да разве это критика? Это склока, травля…
