Андрей послушно опустился рядом, выдернул один клок, другой, стал захватывать побольше, отшвыривая сено в сторону. Скоро там выросла целая копешка, а они, веселясь, толкали друг друга и углублялись в основание скирды. Руки были исколоты, но боли не чувствовалось. Потом сделалось тесно в узкой норе: они едва втискивались, чихали от пыли и смеялись. Было совсем темно и душно, однако руки неожиданно наткнулись на жерди. Альбинка завизжала от радости и, скользнув вперед, куда-то исчезла.
— Сюда! Сюда! — услышал Андрей ее голос, словно из подземелья.
Он нащупал лаз и оказался под стожарами, как в шалаше. Можно было стоять на коленях, и впереди еще ощущалось пространство.
— Аля? — тихо позвал он.
— Нужно закрыть лаз, — прошептала она, возникая из темноты. — Чтобы не выстудить. Тут с лета тепло осталось…
Он послушно заткнул ход сеном и на ощупь вернулся обратно.
— Тихо, — предупредила Альбинка. — Чуешь, летом пахнет…
Андрей лег, закрыл глаза и увидел теплый июльский вечер на полосе, далекие дымы костров, поднятые в небо дышла телег. Сумерки уже опускались на землю, в прибрежных кустах запели ночные птицы, и вместе с прохладой терпко запахло луговым многоцветьем. Прокаленный зноем воздух был чист и легок, и можно было не дышать: кружилась голова и тело потеряло вес. Казалось, стоит оттолкнуться — и полетишь над землей.
Видение лета было реальным и одновременно походило на сон.
Андрей бежал по лугу, делая огромные скачки, и замирало сердце от полета. Хотелось кричать, но от восхищения горло сдавливал горячий спазм. Не осознавая, какая сила несет его над землей, он свято верил, что в природе ничего худого не произойдет и сила эта не уронит его, не сбросит наземь…
И вдруг он увидел рядом Альбинку. Они держались за руки и летели. Давным-давно, в детстве, когда еще было не стыдно ходить за руку с девочкой, они бегали так по лугам и прыгали через ряды скошенной травы.
— Милый, любимый мой! — захлебываясь от ликования, шептала Альбинка. — Я знала! Знала! И ждала!..
— А мне было так печально, — признавался он. — И меня тянуло сюда!
— Это я звала! — смеялась она. — Иду и зову! Мне бы телку звать, а я тебя зову. Остановлюсь — кричу!
— Я бы тоже закричал, но не умею! Только подумаю крикнуть — голоса нет. И страшно почему‑то…
— Вот мой венок! — она совала в руки Андрею венок. — И ничуть не завял! Ты гляди, гляди — живые ромашки!
— Но я ничего не вижу!
— И меня не видишь?
— И тебя…
— Я тоже тебя не вижу! Где ты? Любимый мой!..
— Аля, Аленька…
И, заключенные в тесное пространство, они постигли его бесконечность…
Андрей слышал приглушенный звон удил и мерный хруст сена на конских зубах.
— Надо подпруги отпустить и разнуздать, — проговорил он, склоняясь к лицу Альбинки. Губы очужели, не слушались.
— Не уходи, — промолвила она. — Все обойдется…
Он высвободил руку из-под ее головы и хотел встать, но Альбинка обняла его за шею, сцепила пальцы, неслышно засмеялась:
— Не отпущу!.. Никуда он не денется, твой конь.
— Откуда ты знаешь?
— Я все знаю. Что было и будет.
— Откуда? — Андрей уловил в ее голосе пугающую уверенность.
— Помнишь, как мы ходили смотреть папоротник на Иванов день?
— Помню, — выдохнул он.
— Я нарвала цветов, а ты нет. Теперь я все знаю… Могу тебе всю судьбу рассказать.
— Зачем? — он попытался вырваться из ее рук. — Я не хочу…
— Боишься? — засмеялась она и неожиданно горько вздохнула. — И я боюсь… Как подумаю, так и боюсь. Господи! Лучше жить и ничего не знать…
Они замолчали, и на слуху Андрея вновь встал звон удил и шорох сена. Жеребчик, видно, маялся, нагибаясь к земле, постанывал.
— Все-таки я схожу, — сказал он.
— Жеребчик твой не пропадет, — отыскивая в темноте его руку, прошептала Альбинка. — А я вот пропаду. Только выпустишь меня из рук — сразу исчезну.
— Но почему? — со страхом в голосе спросил он.
— Меня в твоей судьбе нет, — просто сказала она. — Я вижу — нет.
— Да почему же?! Почему?! — закричал он.
— Не знаю, милый… Я не знаю! — она заплакала. — Жизнь такая путаная…
Андрей прижал ее к себе, словно дитя, глядя в темень широко открытыми глазами, сказал твердо:
— Выходи за меня, Аля. Сейчас же поедем к отцу. Поймаем коня и поедем. Я тебя на руках повезу. По всему селу проедем…
Она длинно всхлипнула и затихла. Он чувствовал ее горячее дыхание и слезы. И это наполняло душу торжественной силой…
— Хорошо, — не сразу согласилась она бесстрастным голосом и этим отпугивая его. — Хорошо, поедем… Но пока ночь. Дождемся утра. И явимся вместе с солнышком…
Она съежилась, спрятала ноги под юбку. Он прикрыл ее своей тужуркой и стал слушать, как она дышит. Он вдыхал ее дыхание и чувствовал, как кружится голова. Откуда-то сверху сыпалась сенная труха, путалась в волосах, порошила лицо.
— И детей! Детей нарожаем много-много! — словно спохватившись, добавил Андрей. — Мальчиков и девочек.
— Сколько? — сонно спросила Альбинка.
— Не знаю… Наверное, девять. А лучше — одиннадцать!
— Лучше двенадцать, — согласилась она. — Спи, Андрейка, спи, любимый. Завтра взойдет солнце, и мы поедем…
Перед глазами колыхалось и плыло летнее знойное марево, в котором, изламываясь, летели какие-то белые птицы…
Ему показалось, что он не спал, а лишь на мгновение прикрыл глаза. Птицы все еще продолжали полет, зыбились, двоились, но теперь уже не в воздухе, а в густой льдистой воде. Он хотел обнять Альбинку, чтобы она не замерзла, но под руки попала только его тужурка, оставленная на сене, как змеиный выползок. Торопливо он ощупал пространство вокруг себя и негромко позвал:
— Аля!
Под стожарами было тихо и пусто; он чувствовал эту пустоту с такой же ясностью, как колючую сенную труху за шиворотом. Крикнул:
— Аля-а!
Голос уходил, словно в вату. Ползая на коленях, он обшарил все уголки и, обескураженный, долго не мог сообразить, что произошло. Вдруг стало душно и холодно. Откуда-то потянуло сыростью и запахом талого снега. Отыскав выход, он выдернул сенную пробку и увидел сквозь переплетение сухой травы мутный рассвет.
Он выбрался наружу и сощурился от белизны и света. Хлопья мокрого снега выбелили все вокруг, ветер трепал влажные стены скирд, мял кусты и протяжно гудел в вершинах старых сосен.
— Аля, где ты?! — прокричал он против ветра и задохнулся.
А снежный заряд лишь набирал мощь и теперь лавиной обрушивался на землю. На расстоянии трех шагов все пропадало в белой пене, и, оторвавшись от скирды, Андрей тут же потерял ориентиры. Он сделал несколько шагов и наткнулся на разбитое вдребезги седло. Подпруги были оторваны, искорежена кованая лука, а на потнике темными пятнами проступала свежая кровь.
Андрей бросил седло, побежал вперед, но упал, зацепив ногой согнутое стремя. Он встал, отер лицо и пошел вперед. Фуражка давно слетела и унеслась куда-то вместе с ветром, забитые липким снегом волосы обмерзали, скользили сапоги. Он кричал, звал и не слышал своего голоса. Иногда чудилось, будто кто-то откликается или плачет неподалеку, и он бежал на этот звук то влево, то вправо, пока не ударился о скирду.
Он сполз по ее стене на землю, съежился и глянул на свои руки. Пальцы и ладони покраснели и распухли; тупая саднящая боль стучала по жилам вместе с кровью. Он спрятал руки под тужурку и, ткнувшись головой в плотный бок скирды, заплакал.
Он плакал горько, как плачется только в детстве, но боялся громко всхлипывать и закусывал губу. И когда было не сдержать голоса, он зажимал рот израненными руками и вдавливал лицо в мокрое сено.
Наплакавшись, он затих и долго сидел, глядя перед собой и слушая ветер. Внезапно он почувствовал мягкий толчок в спину, словно кто-то играя дотронулся ладонью. Андрей вскочил и увидел залепленного снегом жеребчика. Он стоял понурый и брякал удилами, словно хотел перекусить их. Андрей схватил повод, обнял коня, приласкался.
— Живой, дурачок… Что же ты убегал от меня?
Он стал сметать рукой снег с его спины и боков и неожиданно обнаружил, что жеребчик поседел.
Вначале он не поверил глазам своим, протер, взъерошил шерсть — от серых «яблоков» не осталось и следа. Конь стал белым, белее снега, состарившись за одну ночь.
Можно было подумать, что это другая лошадь, бог весть как здесь очутившаяся, но Андрей смахнул лед с крупа и увидел тавро…
Сбитая седлом холка еще кровоточила, отчего падающий снег мгновенно розовел и просвечивался.
— Что же с тобой стало? — спросил Андрей.
Жеребчик вяло тряс головой и норовил уткнуться мордой ему в бок.
Буран опал как-то разом, высветилось на небе туманное солнце. В открытом сверкающем просторе все вернулось на свои прежние места и приобрело привычные цвета и оттенки: посинел белый лес на горизонте, зажелтели стволы старых сосен и рдеющие из снега ягоды шиповника скорее напоминали цветы, чем плоды.
